Келлхус всегда знал ее тайну, с той самой ночи у гробницы под Асгилиохом, когда наткнулся на них с Сарцеллом. Так откуда же ее нынешний ужас?
- Некоторое время ты думала, что любишь Сарцелла, - продолжал Келлхус. - Ты даже сравнивала его с Ахкеймионом… Ты решила, что Ахкеймион недостаточно хорош.
- Я была дурой! - крикнула Эсменет. - Дурой!
Как только можно быть такой глупой?
"Никто не сравнится с тобой, возлюбленный! Ни один мужчина!"
- Ахкеймион был слаб, - сказал Келлхус.
- Но я и любила его за слабости! Разве ты не понимаешь? Именно поэтому я его и любила!
"Я любила его искренность!"
- И именно поэтому ты так и не смогла вернуться к нему… Если бы ты пришла к нему тогда, когда делила ложе с Сарцеллом, то тем самым обвинила бы его в такой слабости, которой он не смог бы вынести. Поэтому ты оставалась вдалеке и обманывала себя, думая, будто ищешь его, в то время как на самом деле пряталась от него.
- Откуда ты знаешь? - всхлипнула Эсменет.
- Но как бы ты ни лгала себе, ты знала … И поэтому ты так и не смогла рассказать Ахкеймиону о том, что произошло в Сумне, - хотя ему очень важно было это знать! Ты догадывалась, что он не поймет, и боялась, что он может увидеть…
Презренная, эгоистичная, омерзительная…
Оскверненная.
Но Келлхус может видеть… Он всегда видел.
- Не смотри на меня! - крикнула Эсменет.
"Посмотри на меня…"
- Но я смотрю, Эсми. И то, что я вижу, наполняет меня изумлением и восхищением.
И эти усыпляющие слова, теплые и близкие - такие близкие! - успокоили ее. Подушка под щекой вызывала боль, и от твердой земли под циновкой ныло тело, но ей было тепло и безопасно. Келлхус задул фонарь и тихо вышел из палатки. А Эсменет все казалось, будто теплые пальцы перебирают ее волосы.
Изголодавшаяся Серве рано принялась за еду. На костре кипел котелок с рисом; время от времени Келлхус снимал с него крышку и добавлял туда лук, пряности и шайгекский перец. Обычно приготовлением пищи занималась Эсменет, но сейчас Келлхус посадил ее читать вслух "Хроники Бивня"; он посмеивался над ее редкими промахами и всячески подбадривал ее.
Эсменет читала Гимны, древние "Законы Бивня", многие из которых Последний Пророк в своем "Трактате" объявил неправильными. Они вместе поражались тому, что детей насмерть забивали камнями за удар, нанесенный родителям, или тому, что если человек убивал брата другого человека, то в ответ на это казнили его собственного брата.
Потом Эсменет прочла:
- Не дозволяй…
Она узнала эти слова, потому что они часто повторялись. А потом, разобрав по буквам следующее слово, она проговорила: "Шлюхе…" - и остановилась. Она взглянула на Келлхуса и с гневом прочитала наизусть:
- Не дозволяй шлюхе жить, ибо она превращает яму своего чрева…
У нее горели уши. Эсменет едва сдержала порыв швырнуть книгу в огонь.
Келлхус смотрел на нее без малейшего удивления.
"Он ждал, пока я прочту этот отрывок. Все время ждал…"
- Дай мне книгу, - невыразительным тоном произнес он.
Эсменет повиновалась.
Плавным, почти беспечным движением Келлхус извлек кинжал из церемониальных ножен, которые носил на поясе. Взяв его за клинок у самого острия, он принялся соскребать оскорбительную надпись с пергамента. Несколько мгновений Эсменет никак не могла понять, что же он делает. Она просто смотрела - окаменевший свидетель.
Как только колонка очистилась, Келлхус немного отодвинулся, чтобы рассмотреть дело своих рук.
- Вот так-то лучше, - сказал он так, будто соскреб плесень с хлеба.
И протянул книгу обратно.
Эсменет не смогла заставить себя прикоснуться к ней.
- Но… Но ты не можешь этого сделать!
- Не могу?
Он сунул ей книгу. Эсменет просто уронила ее в пыль.
- Келлхус, это же Писание! Бивень. Священный Бивень!
- Я знаю. Утверждение о твоем проклятии.
Эсменет уставилась на него, разинув рот - дура дурой.
- Но…
Келлхус нахмурился и покачал головой, словно поражаясь ее глупости.
- Эсми, как по-твоему, кто я?
Серве весело рассмеялась и даже захлопала в ладоши.
- К-кто? - запинаясь, переспросила Эсменет.
Это было уже чересчур для нее. Она никогда не слышала, чтобы Келлхус говорил с такой надменностью - разве что в шутку или в редкие мгновения гнева.
- Да, - повторил Келлхус, - кто?
Его голос был подобен грому. Он казался бесконечным, словно кольцо.
Затем Эсменет заметила золотое сияние, окружающее его руки… Она, не задумываясь, рухнула на колени перед ним и уткнулась лицом в землю.
"Пожалуйста! Пожалуйста! Я - ничто!"
Потом Серве икнула. Внезапно, нелепо, перед Эсменет оказался прежний Келлхус; он засмеялся, поднял ее с земли и велел поесть.
- Ну что, полегчало? - спросил он, когда оцепеневшая Эсменет села на прежнее место.
У нее жгло и покалывало все тело. Келлхус отправил в рот ложку риса и кивком указал на открытую книгу.
Смущенная и взволнованная, Эсменет покраснела и отвела взгляд. И кивнула, уставившись в свою миску.
"Я знала это! Я всегда знала!"
Разница состояла в том, что теперь это знал еще и Келлхус. Она ощущала боковым зрением его сияние. Как, - с замиранием сердца подумала она, - как теперь она посмеет взглянуть ему в глаза?
На протяжении всей жизни она рассматривала все по отдельности. Она, Эсменет, и ее миска, императорское серебро, шрайский мужчина, божья земля и все такое. Она была здесь, а эти вещи там. До последнего момента. Теперь же ей казалось, будто все вокруг излучает тепло его кожи. Земля под ее босыми ногами. Циновка, на которой она сидит. И на краткий безумный миг Эсменет охватила уверенность, что если она коснется своей щеки, то ощутит под пальцами мягкие завитки льняной бороды, а если повернется влево, то увидит Эсменет, застывшую над миской риса.
Каким-то образом все сделалось здесь, и все здесь сделалось им .
Келлхус!
Эсменет глубоко вдохнула. Сердце колотилось об ребра.
"Он стер этот отрывок!"
Осуждение, всю жизнь висевшее над ней, словно бы оказалось сдернуто единым рывком, и Эсменет впервые почувствовала себя освобожденной от греха, на самом деле освобожденной. Один вздох - и она прощена! Эсменет ощутила необыкновенную ясность, как будто ее мысли очистились, словно вода, пропущенная через чистую белую ткань. Эсменет подумала, что заплачет, но солнечный свет был слишком резким, а воздух - слишком чистым, чтобы плакать.
Все было таким… настоящим.
"Он стер этот отрывок!"
Потом она подумала об Ахкеймионе.
Воздух провонял перегаром, рвотой и потом. Во мраке ярко, неровно горели факелы, раскрашивая глинобитные стены в оранжевый и черный, выхватывая из темноты толпящихся пьяных воинов: там - очертания бороды, тут - нахмуренный лоб, здесь - блестящий глаз или окровавленная рука на рукояти меча. Найюр урс Скиоата бродил среди них по тесным улочкам Неппы, старинного базарного района Аммегнотиса. Он прокладывал себе путь через толпу, старательно двигаясь вперед, словно к какой-то цели. Из распахнутых дверей лился свет. Шайгекские девушки хихикали, зазывая прохожих на ломаном шейском. Дети торговали вразнос ворованными апельсинами.
"Смеются, - подумал Найюр. - Все они смеются…"
"Ты не из этой земли!"
- Эй, ты! - услышал он чей-то оклик.
"Тряпка! Тряпка и педик!"
- Ты! - повторил стоящий рядом молодой галеот. Откуда он взялся? Глаза его сияли изумлением и благоговением, но неровный свет факелов превращал лицо в жутковатую маску. Губы его казались похотливыми и женственными, а черная дыра рта выглядела многообещающе.
- Ты путешествовал с ним. Ты - его первый ученик! Его первый!
- Кого?
- Его. Воина-Пророка.
"Ты избил меня, - крикнул старый Баннут, брат его отца, - за то, что трахался с ним так же, как с его отцом!"
Найюр схватил галеота и подтянул к себе.
- Кого?
- Келлхуса, князя Атритау… Ты - тот самый скюльвенд, который нашел его в Степи. Который привел его к нам!
Да… Дунианин. Найюр отчего-то забыл о нем. Он заметил краем глаза лицо, подобное степной траве под порывом ветра. Он почувствовал чью-то ладонь, теплую и нежную, на своем бедре. Его затрясло.
"Ты больше… Больше, чем Народ!"
- Я - из Народа! - проскрежетал он.
Галеот дернулся, пытаясь вырваться из его хватки, но безрезультатно.
- Пожалуйста! - прошипел он. - Я думал… Я думал…
Найюр швырнул его на землю и гневно взглянул на прохожих. Они смеются?
"Я следил за тобой в ту ночь! Я видел, как ты смотрел на него!"
Как он очутился на этой дороге? Куда он идет?
- Как ты меня назвал?! - крикнул он распростертому на земле человеку.
Найюр помнил, как бежал изо всех сил, прочь от черных тропинок среди травы, прочь от якша и отцовского гнева. Он натолкнулся на заросли сумаха и расчистил там местечко. Переплетение зеленых трав. Запах земли, жуков, ползающих по сырым и темным пещеркам. Запах одиночества и тайны. Он стянул с пояса обломки и уставился на них в полнейшем изумлении. Он перебрал их. Она была такой печальной. И такой красивой. Невероятно красивой.
Кто-то. Он забывал кого-то ненавидеть.
Глава 17. Шайгек
"В ужасе люди всегда вскидывают руки и прячут лица. Запомни, Тратта, - всегда береги лицо! Ибо это и есть ты".
Тросеанис, "Триамский император"
"Поэт отложит свое перо лишь тогда, когда Геометр сумеет объяснить, как жизнь умудряется быть одновременно и точкой, и линией. Как может все живое, все мироздание, сходиться в одной точке - "сейчас"? Не ошибитесь: этот момент, миг этого самого вздоха и есть та хрупкая нить, на которой висит все мироздание.
И люди смеют быть беспечными…"
Терес Ансансиус, "Город людей"
4111 год Бивня, начало осени, Шайгек
Однажды, возвращаясь от реки с выстиранной одеждой, Эсменет случайно услышала, как несколько Людей Бивня обсуждают подготовку Священного воинства к дальнейшему пути. Келлхус провел часть вечера с ней и Серве, объясняя, как кианцы, прежде чем отступить через пустыню, перебили всех верблюдов на южном берегу, в точности так же, как сожгли все лодки, прежде чем отступить за Семпис. И это очень осложнило налеты на юг, на пустыни Кхемемы.
- Падиражда, - сказал Келлхус, - надеется сделать из пустыни то, что Скаур надеялся сделать из Семписа.
Конечно же, Великие Имена это не остановило. Они планировали двинуться вдоль прибрежных холмов, в сопровождении имперского флота, который должен будет обеспечить их водой. Дорога обещает быть трудной - придется отправлять тысячные отряды в холмы, за водой, - но так они доберутся до Энатпанеи, до самых границ Священной земли, задолго до того, как падираджа сумеет оправиться от поражения при Анвурате.
- Так что будете скоро вы двое тащиться по песку, - сказал Келлхус с тем дружелюбным поддразниванием, которое Эсменет давно полюбила. - Да, Серве, тебе, в твоем положении, нелегко будет нести шатер.
Девушка бросила на него взгляд, одновременно и укоризненный, и восхищенный.
Эсменет рассмеялась, понимая при этом, что уходит все дальше от Ахкеймиона…
Ей хотелось спросить Келлхуса, не было ли известий от Ксинема, но она чересчур боялась. Кроме того, она знала, что Келлхус сам все ей скажет, как только появятся хоть какие-нибудь новости. И она знала, какими будут эти новости. Она уже много раз мельком видела их в глазах Келлхуса.
Они снова собрались на одной стороне костра, ища спасения от дыма: Келлхус в центре, Серве справа и Эсменет слева. Они жарили кусочки баранины, нанизывая их на палочки, и ели с хлебом и сыром. Это стало их любимым лакомством - одна из тех маленьких деталей, что несет в себе обещание семьи.
Келлхус потянулся мимо Эсменет за хлебом, продолжая дразнить Серве.
- Ты когда-нибудь раньше ставила шатер на песке?
- Келлху-у-ус, - жалобно и ликующе протянула Серве.
Эсменет вдохнула его сухой, соленый запах. Она ничего не могла с собой поделать.
- Говорят, это занимает целую вечность, - назидательно произнес он, и его рука случайно скользнула по груди Эсменет.
Дрожь нечаянной близости. Порыв тела, внезапно исполнившегося той мудрости, что превосходит интеллект.
Весь оставшийся вечер вышедшие из повиновения глаза Эсменет изводили ее мучительным своенравием. Если прежде ее взгляд был прикован к лицу Келлхуса, то теперь он бродил по всей его фигуре. Ее глаза словно бы превратились в посредников между их телами. Когда Эсменет видела его грудь, ее груди ныли в надежде на то, что их сомнут. Когда она видела его узкие бедра и крепкие ягодицы, внутренняя поверхность ее бедер гудела в предвкушении тепла. Иногда у нее просто невыносимо свербели ладони!
Нет, это безумие. Эсменет достаточно было поймать настороженный взгляд Серве, чтобы опомниться.
Тем же вечером, после того как Келлхус ушел, они с Серве растянулись на циновках, так, что их головы почти соприкасались, а тела вытянулись по разные стороны костра. Они часто так устраивались, когда Келлхуса не было. Они смотрели в огонь, иногда разговаривали, но по большей части молчали - только вскрикивали, когда из костра вылетали угольки.
- Эсми? - произнесла Серве странным, задумчивым тоном.
- Что, Серча?
- Знаешь, я буду.
Сердце Эсменет затрепетало.
- Что ты будешь?
- Делиться им, - сказала девушка.
Эсменет сглотнула.
- Нет… Что ты, Серве… Я же сказала тебе, что ты можешь не беспокоиться.
- Но я как раз об этом и говорю… Я не боюсь потерять его. Больше не боюсь. И никого не опасаюсь. Я хочу только того, чего хочет он. Он - это все…
Эсменет лежала, затаив дыхание, и смотрела в щель между поленьями на пульсирующие раскаленные угли.
- Ты хочешь сказать, что… что он…
"Хочет меня…"
Серве негромко рассмеялась.
- Конечно, нет, - сказала она.
- Конечно, нет, - повторила Эсменет.
Мысленно пожав плечами, она прогнала прочь сводящие с ума мысли. Что она делает? Это же Келлхус. Келлхус.
Она подумала об Акке и смахнула две жгучие слезинки.
- Нет, Серве. Никогда.
Келлхус отсутствовал до следующего вечера; когда же он вернулся на их маленькую стоянку, его сопровождал сам Пройас. Конрийский принц выглядел очень усталым и измотанным. На нем была простая синяя туника - как предположила Эсменет, дорожная одежда. Лишь причудливый золотой узор на подоле говорил о его статусе. Борода, которую Пройас обычно коротко стриг, отросла и теперь больше походила на широкие бороды его дворян.
Сперва Эсменет отводила взгляд, опасаясь, как бы Пройас, заглянув ей в глаза, не догадался о силе обуревающей ее ненависти. Как ей было не ненавидеть его? Он не только отказался помочь Ахкеймиону - он еще и запрещал Ксинему помогать ему, а когда тот стал настаивать, лишил его полномочий и статуса. Но что-то в голосе Пройаса - возможно, высокородное безрассудство, - заставило ее присмотреться к принцу повнимательнее. Кажется, Пройас чувствовал себя неловко - да и выглядел жалко, - когда уселся у костра рядом с Келлхусом, так что неприязнь Эсменет куда-то делась.
Возможно, потому, что он страдает. Возможно, он не так уж сильно отличается от нее.
Эсменет знала, что именно это сказал бы Келлхус.
Налив всем разбавленного вина и подав мужчинам остатки еды, Эсменет уселась на противоположной стороне костра.
Мужчины за едой обсуждали военные дела, и Эсменет поразило несоответствие между тем, как Пройас прислушивался к словам Келлхуса, и его сдержанными манерами в целом. Внезапно она поняла, почему Келлхус запретил своим последователям присоединяться к их лагерю. Ведь наверняка Келлхус вызывает беспокойство у таких людей, как Пройас, - то есть у всех Великих Имен. Те, кто находится в центре событий, всегда отличаются меньшей гибкостью и обладают большими полномочиями, чем те, кто остается на краю. А Келлхус грозил превратиться в новый центр…
Нетрудно пройти от края до края.
Управившись с бараниной, луком и хлебом, мужчины замолчали. Пройас отставил тарелку и глотнул вина. Он взглянул на Эсменет, вроде как невзначай, и уставился куда-то вдаль. Тишина вдруг показалась Эсменет удушливой.
- Как поживает скюльвенд? - спросила она, не придумав, что бы еще сказать.
Пройас посмотрел на нее. На мгновение его взгляд задержался на ее татуированной руке…
- Я редко его вижу, - отозвался он, глядя в огонь.
- А я думала, он советует… - Эсменет умолкла, вдруг усомнившись в уместности своих слов.
Ахкеймион всегда пенял ей за дерзкое обращение с кастовыми дворянами…
- Советует мне, как вести войну?
Пройас покачал головой, и на краткий миг Эсменет сумела понять, почему Ахкеймион любил его. Это было странно - находиться рядом с тем, кого он когда-то знал. От этого его отсутствие делалось более ощутимым, но одновременно с этим его становилось легче переносить.
Он на самом деле был. Он оставил свою метку. Мир запомнил его.
- После того как Келлхус объяснил, что произошло при Анвурате, - продолжал принц, - совет воздал Найюру хвалу как творцу нашей победы. Жрецы Гильаоала даже провозгласили его Ведущим Битву. Но он ничего этого не принял…
Принц хлебнул еще вина.
- Мне кажется, для него это невыносимо…
- То, что он - скюльвенд среди айнрити?
Пройас покачал головой и поставил пустую чашу рядом с правой ногой.
- То, что мы ему нравимся, - сказал он.
И с этими словами он встал, извинился, поклонился Келлхусу, поблагодарил Серве за вино и приятное общество, а потом, даже не взглянув на Эсменет, решительным шагом ушел во тьму.
Серве сидела, уткнувшись взглядом в собственные ноги. Келлхус, казалось, погрузился в размышления, отрешенные от всего земного. Эсменет некоторое время молчала; лицо ее горело, тело изнывало от странного внутреннего гула. Он всегда был странным, хотя Эсменет и знала его так же хорошо, как привкус у себя во рту.
Стыд.
Везде, куда бы она ни пошла. Везде от нее смердело.
- Извините, - сказала она Келлхусу и Серве.
Что она здесь делает? Что она может предложить другим, кроме своего унизительного положения? Она нечиста! Нечиста! И она еще сидит здесь, с Келлхусом? С Келлхусом! Ну не дура ли? Она не в состоянии изменить себя, равно как не в состоянии смыть татуировку с руки! Она может смыть семя, но не грех! Не грех!
А он… он…
- Простите, - всхлипнула Эсменет. - Простите!
Она бросилась прочь от костра и забилась в обособленную темноту своей палатки. Его палатки! Палатки Акки!
Вскоре Келлхус пришел к ней, и Эсменет обругала себя за надежду на то, что он придет.
- Лучше бы я умерла, - прошептала она, уткнувшись лицом в землю.
- Многие хотели бы того же.