Когда, отдышавшись, девица с сумкой в обнимку потащилась в кусты за ручьем, Барти проводил ее озадаченным взглядом. В голову ему пришло еще одно объяснение происходящего, куда более житейское; но, пожалуй, он бы предпочел первую версию…
Вздохнув, рыцарь пошел вдоль окоема поляны: налаживать охрану на ночь.
Ночь на вахты делить не стали. Мариана заикнулась было насчет дежурства, но рыцарь ожег ее таким свирепым взглядом, что девушка предпочла быстренько расстелить себе одеяло и накрыться с головой плащом. Правда, заснуть удалось не скоро. Глядела сквозь ресницы на темную мужскую фигуру у костра, вслушивалась в фырканье коней, стрекот цикад и писк летучих мышей. Постепенно расслаблялись сведенные болью мышцы, успокаивалось дыхание. "Завтра будет легче", – подумала уже в полудреме.
И ошиблась. Назавтра, уже через какой-то час езды, девушке хотелось одного: лечь и сдохнуть. Мало того, что снова всю ночь снились невнятные, но жуткие сны; мало, что после такой-то ночи нещадно слипаются глаза и так и тянет рухнуть лицом в Пенкину гриву, словно в подушку; мало, что крючит боль, а вокруг – глухой лес; так еще и Пенка нервничает, так и норовит взбрыкнуть, поди удержи!
Мариану все больше разбирала злая обида – на себя, Барти, себастийских рыцарей, дурную кобылу и весь мир в придачу. Слезы застилали глаза, мешая следить за дорогой. Барти недолго делал вид, что ничего не замечает. Догнал Пенку, схватил под уздцы.
– Мариана, Нечистый тебя раздери, у меня полно всяких снадобий! Только скажи…
– Отстань! Ничего мне не надо!
– Да что ж ты дурью маешься, дурная ты девчонка, у нас разве есть время болеть?!
Глаза у Барти припухли после бессонной ночи, и рыцарь показался Мариане похожим на большого сердитого кролика. Девушка хмыкнула: ну и сравнила! А как еще, подумала, если он даже когда сердится, все равно безнадежно добрый? Если хочется пригладить ему растрепанные волосы, поправить смятый воротник рубахи?
– Само пройдет, – покраснев, выдавила Мариана. – У тебя все равно нет…
– На! – Барти порылся в сумке, достал флакон, зубами выдернул тугую пробку. – Один глоток, Мариана.
– Это что?
– Да ничего такого, – пожал плечами Барти. – Просто боль уймет.
Мариана колебалась всего несколько мгновений. Глотнула, скривилась. Барти взял из дрожащих рук флакон, закупорил, кинул в сумку. Попросил:
– Слезь-ка.
– Зачем?
– Свет Господень, можешь ты один раз просто меня послушать?!
– Ну… ладно.
Рыцарь не стал ждать, пока спутница сползет на землю. Едва выдернула ноги из стремян, подхватил под мышки и перетащил к себе на седло – боком, по-дамски. Мариана ойкнула.
– Сиди, – буркнул рыцарь. – Держись крепче. Поедем.
Снадобье оказалось сильным: боль уже отступала, сменяясь тихим звоном не то в ушах, не то в затылке. Мариана закрыла глаза. Храп шел плавно, девушку покачивало мягко и ласково, сама собою подступила дрема.
День прошел словно в тумане. Мариана то просыпалась, обнаруживая себя в кольце рук рыцаря, прильнувшей к его груди, то снова засыпала. Ей снились фырканье лошадей и звон амулетов на уздечках, и шум ветра в листве грабов.
Очередное пробуждение застало девушку лежащей на земле, укутанной в одеяло, с мягкой сумкой под головой. Густые вечерние сумерки разбавлял костер. Пахло грибной похлебкой – да не пустой, а щедро приправленной луковицами кудрявчика и листьями медвежьей лапы. Это ж надо: рыцарь! Не хуже доброй хозяйки… да ведь и не лень было собирать!
Мариана села, огляделась. Возле костра стоит прикрытый лопухом котелок, Барти чистит Храпа. Стреноженная Пенка щиплет высокую траву на краю поляны. Благодать! Если не считать того, что еще почти светло, а остановились, верно, не меньше двух часов назад. Стоило ли время терять? Девушка недовольно поморщилась, нашла в горке поклажи свою сумку и побрела в кусты.
– Ешь, – предложил Барти, когда она вернулась. – Я подогрел.
– Спасибо, – буркнула девушка. Ей было отчаянно неловко.
– Брось, – отмахнулся Барти, словно прочитав ее мысли. – Доедай и ложись, завтра рано разбужу.
Мариана жадно проглотила похлебку – надо признать, кухарить ее спутник умел, и весьма неплохо! – укуталась в плащ и, едва закрыв глаза, провалилась в сон.
Что же касается сэра Бартоломью, его ждала третья бессонная ночь, и сейчас он ругательски себя ругал за блажь не спать в предыдущие две. Хотя кто ж мог знать, что они пройдут спокойно… А теперь, когда гости пожалуют к их костру почти наверняка, у единственного годного к драке бойца дрожат руки и слипаются глаза. Нехорошо.
Глотнуть бодрящего зелья? Нет, пожалуй, не стоит: одну ночь он еще продержится и так, нечего транжирить запас. Штука ладно бы дорогая, то полбеды, но не всякому заклинателю она удается, и в незнакомом месте покупать рискованно. Барти достал из сумки "глаз совы" и связку наговоренных болтов, отошел на дальний от костра край поляны, сел, прислонясь спиной к дереву, положил рядом самострел. Путников ждала ночь на самом опасном участке горной тропы, и загодя наведенная защита оградит от волков и прочих неразумных хищников, но не спасет от мрачников.
Горные оборотни не ходят стаями, как степные, и не так умны. Но это совсем не значило, что они менее опасны или с ними легче справиться. Мрачники не нападают на поселения и многолюдные караваны, только и всего; но горе одинокому путнику, если он позабудет об осторожности вечером или ночью в горах.
Барти слушал ночь. Стрекот цикад, тонкий писк летучих мышей, далекое тявканье лисицы. Шорох листвы. "Глаз совы" позволял видеть каждый листик, каждую травинку, но ночь все равно казалась рыцарю темной. Может, оттого, что звезды здесь куда ярче, чем на равнине?
Затрещало полено в костре, рассыпалось искрами. Всхрапнул гнедой, тревожно фыркнула Пенка. Сгустилась за костром тень: вроде те же деревья, но размытые, словно черным облаком окутаны. Рыцарь неслышно взвел самострел. Вспомнилось вдруг: и в горах на севере, и на границе Таргалы и Двенадцати Земель горных оборотней называют кошмарниками. А мрачниками – только здесь, на южном побережье. Из-за этого он как-то по молодости не понял предостережения местных и едва не погиб. Спас лесовавший неподалеку бортник…
Мариана застонала во сне, забормотала что-то. Сейчас, понял Барти. Встал.
И выстрелил точно в середину огибающей костер неразличимо-темной фигуры, смутно напоминающей человека на полусогнутых ногах с растопыренными руками.
Наваждение рассеялось. Оборотень стал виден во всей красе: бурая с проседью шерсть, сутулая спина, длинные передние лапы с отливающими сталью когтями и короткие, кривые задние… ничего человеческого! Зверь взрыкнул, развернулся и пошел на рыцаря.
Второй болт Барти всадил точно между глаз, в середину белой проточины на морде. Мрачник взревел, упал на четвереньки – и пошел еще быстрее, слегка раскачиваясь и косолапя, вырывая когтями клочья травы.
– Живучая тварь, – пробормотал Барти. Руки привычно заряжали самострел, а взгляд не мог оторваться от ниточки слюны, стекающей из уголка пасти хищника.
Еще два выстрела – в горящие желтым глаза. Чудовище захрипело. Барти отскочил в сторону; огромная лохматая туша, пробежав еще несколько шагов, рухнула туда, где он только что стоял. Загнутые когти пробороздили землю, выдирая траву и мелкие камушки.
Барти достал длинный нож, примерился – и вспорол оборотню яремную вену. Отпрыгнул, несколько раз воткнул клинок в землю, очищая. Обтер травой, тут же кинув ее в костер. Не приведи Господь, попадет на кожу кровь: не помогут никакие амулеты. Восточным соседям с тамошними вильчаками проще: степные оборотни с людьми хоть в дальнем, да родстве, даже если покусают, это чревато всего лишь лихорадкой. Неприятно, но излечимо. А горные…
Тягучий, жалобно-вопросительный вой отвлек рыцаря от некстати одолевших раздумий.
– Это еще кто? – пробормотал Барти. Мрачники охотятся поодиночке и не допускают сородичей на свою территорию. Разве только…
Барти снова зарядил самострел. Руки позорно подрагивали; зато сна ни в одном глазу, благородный сэр, прозвучал в мыслях ехидный голос Марианы. Рыцарь криво усмехнулся и пошел вокруг поляны, вглядываясь в просветы между деревьями. Он искал еще одно пятно тьмы, непроглядной даже с "глазом совы" – а нашел…
Нашел звереныша. Недавнего сосунка, даже не сбросившего сероватый детский мех. Такие не умеют еще становиться тьмой в ночи, насылая на спящего кошмары, а на караульщика – темный ужас. Но и такие уже опасны.
Рыцарь поднял самострел. Звереныш посмотрел доверчиво, заскулил. Проковылял несколько шагов навстречу. На задних, в полный рост, он еще держался неуверенно. Но когти на передних уже отливали безжалостной сталью.
Барти выстрелил в сердце. Малыш-оборотень совсем по-человечьи всхлипнул и опустился на четвереньки. Барти выстрелил снова – в глаз. На мгновение испугался: показалось, рука дрогнула, и болт уйдет вскользь. Но нет, попал. Звереныш ткнулся мордой в траву и затих.
Рыцарь обошел поляну еще раз, вглядываясь в ночь. Нужно было убедиться, что за деревьями не прячется третий гость. Кони прядали ушами, тревожно фыркали, чуя запах мертвых тварей. Вздохнув, Барти пошел искать сухостой: брать топливо от костра не хотелось, да и не хватило бы его, а ждать до утра показалось не слишком разумным решением.
Мариана открыла глаза с противным ощущением измучившего кошмара. Вместо привычной утренней свежести на нее накатывал жар. Воняло паленой шерстью и горелым мясом. Девушка села, огляделась. На поляне полыхали два огромных костра: один поодаль, другой – в каких-то десяти шагах от нее.
– Свет Господень… – Мариана закашлялась, с трудом подавила рвотный позыв. – Что это такое?!
– Мрачники, – ответил Барти. – Плохо горят, заразы. Замучился уже ветки подкидывать.
– Двое? – удивилась Мариана. – И ты один… двоих?! – Тут девушка проснулась окончательно. Вскочила, шагнула к рыцарю. – Цел?
– Цел, не бойся. Похоже, мамаша учила детеныша охотиться. Болты, жаль, пропали.
– Жизнь дороже. – Мариана перевела дух. – Спасибо, сэр Барти. Этой ночью вы меня спасли. И… мне, право, стыдно…
– Брось, – отмахнулся рыцарь. – В таком пути, как наш, глупо считать, кто кого сколько раз спасал. У тебя еще будет случай ответить тем же.
Мариана покачала головой. Полезла в сумку, достала флакон из белой глины – пузатый, с притертой крышкой.
– Возьми, Барти. Здесь гномий огонь, с десяток зерен должно, наверное, быть.
– Ого, – Барти удивленно присвистнул. – Такое сокровище, и тратить на этих тварей.
– А что делать? Так они весь день гореть будут. И смердеть. – Мариана сглотнула и, обежав костер по широкой дуге, со всех ног понеслась к ручью. От вони девушку выворачивало наизнанку.
Умывалась неторопливо: возвращаться на поляну не хотелось. Вертелась в голове последняя фраза Барти, его удивленный голос. "Сокровище"… Истинная ценность гномьего огня никогда Мариану не интересовала. Но она помнила те слова, что сказал отец, вложив ей в руку этот самый флакон. "Помни, Мари, никто не должен знать. Эти зернышки дороже серебра и опасней стали, и многие, кому ты веришь, как себе, захотели бы отнять их у тебя вместе с жизнью. Одно такое зерно, дочка, может решить судьбу королевства. Храни их в тайне, как хранил я, до крайнего случая".
Судьбу королевства… да разве не ее решает их путь? И пусть сразу два драгоценных зерна потрачены почти впустую – зато не пришлось провести день, подкидывая дрова в вонючий костер. К тому же Мариана никогда не понимала тех, кто, имея драгоценности, прячет их под замком до невесть какого случая. Правда, у нее драгоценностей отродясь не водилось: в Белых Холмах жили хоть и не бедно, но без особых излишеств.
А тайна… Почему-то сэру Бартоломью она верила. Непрошеному свидетелю, навязанному спутнику, одному из тех, кто жестоко над ней посмеялся – верила. "Дура девка", сказал бы отец. И, наверное, усмехнулся бы в усы – примерно как, как усмехается Барти.
Между тем рыцарь, проводив взглядом спутницу, перевел задумчивый взгляд на оставленный ею флакон. Десять зерен гномьего огня, да еще и в сосуде из белой, устойчивой к чарам глины – на самом деле сокровище. Знай он, что девица вышла из Подземелья с таким подарком, не стал бы подозревать гномов в злом умысле против нее. Видно, и в самом деле под горами происходит что-то такое, чему не должно быть свидетелей из числа людей, иначе их, конечно, пустили бы пройти по короткому и безопасному пути. Свет Господень, Орден всегда жил в дружбе с Подземельем, но гномьего огня хорошо если с пяток зерен найдется на все отряды Таргалы, вместе взятые! Подземельные не продают его. Говорят, не та магия, чтоб можно было выменивать на деньги; но сам Барти уверен: гномы просто боятся, что огненные зерна попадут не в те руки. А с другой стороны, какие руки "те", когда речь идет об оружии настолько страшной силы?! Да этого десятка зерен хватит выиграть войну, если применить их толково! Да за этот флакон, если покупателя поискать с умом, можно не знать горя до конца жизни… или быть убитым, осадил сам себя Барти. За меньшие сокровища убивали. Разве что королю предложить, но и с королем, пожалуй, может обернуться всяко.
Рыцарь в сердцах помянул Нечистого и вытряхнул на ладонь зерно. Нестерпимо яркая искра просвечивала сквозь темную оболочку, рвалась на волю. Понимает ли Мариана истинную цену этого зернышка?
Сэр Барти бросил зерно в огонь и поспешно отступил на край поляны. Сощурился, пытаясь разглядеть искру среди огня…
Несколько мгновений ничего не происходило. Потом в костре затрещало: видно, лопнула оболочка зерна. Рыцарь отшатнулся, прикрыл глаза ладонью: пламя взревело, вспухло ослепительно-белым шаром, поднялось столбом. И опало. На месте костра осталось выжженное до камня черное пятно.
Перед глазами Барти плавали фиолетовые пятна. Пришлось подождать, пока глаза снова привыкнут к разбавленному зеленью утреннему свету; кинув второе зерно в костер с детенышем, Барти отбежал подальше и сразу же отвернулся. Напомнил себе, унимая яростное сожаление: время дороже.
– Ну что? – Мариана остановилась на краю поляны. – Сжег? Поехали тогда. Позавтракаем где-нибудь в другом месте, ладно?
– Да, конечно. – Барти тряхнул головой, прогоняя наваждение. Протянул спутнице гномий флакон. – Спрячь. Ты как сегодня, лучше?
Девушка улыбнулась:
– Почти хорошо. Правда, Барти, лучше. Спасибо.
Рыцарь молча кивнул. Взгляд тянуло к сумке, в недрах которой скрылся пузатый флакон из белой глины. Совсем некстати вспомнилось, как сэр Огюст, первый его наставник в отряде, задумчиво катал по ладони такое же вот зерно – перед тем, как пойти послом на "Ледяного Дракона". Хотя нет, не вполне такое… То было – без запирающей жар оболочки, упрятанное в небольшой тонкостенный футляр: как раз в кулаке сжать. Сжать, вызвать в памяти слово-ключ… да, ты сгоришь первым – но уж будь спокоен, вокруг тебя никто не спасется.
Барти сглотнул. Где сэр Огюст раздобыл зерно "последнего довода", никто так и не узнал. Да и какая, прах его забери, разница? Не то важно, где взял, а то, на что истратил. Одна жизнь – за весь город… и даже похоронить нечего. Вспух над стоящим на себастийском рейде вражеским фрегатом такой же вот огненный столб, покрыл зеленую воду белесый пепел, осел вместе с пеной на камнях под причалами… пепел – все, что осталось.
– Нечистый меня раздери, – пробормотал Барти. И пошел седлать коней.
Место для привала нашли через час с небольшим: у излучины ручья, на пологой, сбегающей к воде полянке. За этот час Мариана убедилась, что сегодня и впрямь может почти спокойно сидеть в седле, а Барти худо-бедно выкинул из головы навязчивые мысли о гномах, их огненной магии, политических играх и непонятных человеку помыслах. Поэтому завтракали шумно, словно пытаясь крепче привязать заглянувшую ночью на огонек их костра невероятную удачу. Мариана выспросила у рыцаря все подробности ночной охоты, поахала, но, к облегчению Барти, снова благодарить не стала. Вместо этого рассказала, как лет шесть или семь тому назад в ее родных местах – "не так уж далеко отсюда, сэр Барти" – устроили облаву: мрачники в тот год расплодились так, что опасно стало даже выйти ночью на собственный двор.
– Я девчонкой была, а помню. – Мариана поежилась. – Мама всю ночь молилась, не переставая, нянюшка бегала от окна к окну, а меня просто забыли уложить в постель. В какую бы другую ночь не спать – праздник, но тогда… мне страшно было, так страшно! Знаешь, сэр Барти, моя мама… она храбрая была, очень. Она выросла в городке на побережье, трусы там погибают первыми. Она вместо сказок на ночь мне рассказывала, как ее отец отбивал налеты пиратов, а они, мелюзга, подносили на стены болты и уводили вниз раненых. И видеть ее страх… это было так, будто небо вот-вот обрушится, или будто ночь останется навсегда. А утром, – на лице девушки расцвела улыбка, – утром вернулся отец, и был пир. Весь день. Они потеряли троих из двух десятков, это очень мало. И мрачники нас долго потом не тревожили.
Барти покачал головой. Сам он вырос в местах куда более спокойных.
– У нас облавы разве что на волков устраивали. Часто, правда: чуть ли не каждый год. А вот был случай раз…
И рыцарь пошел травить байку уже времен служения в отряде: о том, как они втроем с сэром Диком и еще одним парнем из себастийской городской стражи подрядились отследить вора, тягающего вино с таможенных складов. Дело казалось ясным, как весеннее небо…
– Ну сама посуди, Мариана, те склады охраняются ненамного хуже городской казны, никто посторонний туда не войдет, и дежурство наше выглядело так, будто управляющий хочет сказать хозяину: "Раз уж и такие сторожа не помогли, дело, знать, не обошлось без Нечистого". А потом…
Мариана слушала, как потом обнаружился в стене склада тайный, чарами запечатанный ход, а чары те настроены были на жетоны городской стражи, к коей, собственно, относятся и таможенные охранники; и от смеха всхлипывала и складывалась пополам, и вытирала слезы; а Барти усмехался в усы и знай добавлял подробностей: как застигнутые с поличным таможенники поначалу взяли сторожей в кольцо, и быть бы хорошей драке – втроем против десятка, да Дик, стервец, достал из-под плаща принесенный ради длинной ночи копченый окорок, подмигнул, сказанул цветисто и витиевато насчет воинской взаимопомощи и стаканчика за знакомство…
– Так на Нечистого и списали? – восторгалась Мариана.
– А что ж, – усмехался Барти, – если байка готова, отчего не поддержать? Нечистому, чай, все равно. Мало ли на него списывается? Видишь ли, Мариана, пара бочонков взятого за пошлины вина – не повод для ссоры с городской стражей. А то мы не знаем, куда уходит добрая половина тех пошлин!
– И то верно, – сквозь смех фыркала девушка.
На обед решили не останавливаться.
– Если поторопимся, – объяснил Барти, – так задолго до темноты будем у Каменного Рога. До моста не так уж долго, а там, если повезет, и отдохнем по-человечески. А нет… – Барти нахмурился, – если и нет, все равно под крышей заночуем. С этой стороны реки.