- Ты до сих пор не понимаешь их, - продолжал Найюр. - Прежде всего дунианин - это интеллект. Я не знаю их намерений, но я знаю вот что - они все превращают в инструмент для себя. И то, как они это делают, лежит вне пределов моего и даже твоего понимания, дермой.
- Ты думаешь, я их недооцениваю? Найюр отвернулся от моря.
- Это неизбежно, - пожал он плечами - Для них мы - почти дети, идиоты, только что вылезшие из чрева матери. Подумай об этом, пташка. Моэнгхус прожил среди кианцев более тридцати лет. Я не знаю твоих способностей, но вот что скажу: он превзошел их.
Моэнгхус… Даже произносить это имя было больно.
- Ты же сам говоришь, скюльвенд, что не знаешь моих способностей.
Найюр выругался и рассмеялся.
- Хочешь знать, что услышал бы в твоих словах дунианин?
- И что же?
- Позу. Тщеславие. Слабость, что выдает меру твоих сил и показывает множество направлений для атаки. Дунианин не стал бы опровергать твои заявления. Он даже подбодрил бы тебя в твоей уверенности. Он действует под прикрытием лести. Ему все равно, считаешь ты его ниже себя или своим рабом, пока остаешься в неведении.
Какое-то мгновение тварь смотрела на него в упор, словно скрытый смысл слов входил в его маленькую, как яблоко, головку цепочкой, слово за словом. Личико скривилось в подобии презрения.
- В неведении? В неведении относительно чего? Найюр сплюнул.
- Истинного твоего положения.
- И каково же мое истинное положение, скюльвенд?
- Тобой играют. Ты дергаешься в собственных сетях. Ты пытаешься управлять обстоятельствами, птичка, а они давно уже управляют тобой. Конечно, ты думаешь иначе. Как и у людей, власть занимает важное место среди ваших врожденных устремлений. Но ты всего лишь орудие, как и любой Человек Бивня.
Тварь склонила головку набок.
- И как же тогда мне стать своим собственным инструментом?
Найюр фыркнул.
- Сотни лет вы манипулировали событиями из тьмы - или так вы утверждаете. Теперь вы считаете, что делаете то же самое, что ничего не изменилось. Уверяю тебя, изменилось все. Ты думаешь, будто остаешься в тени, но это не так. Возможно, он уже знает, что ты подкатывал ко мне. Возможно, он уже знает пределы твоих возможностей и твои силы.
Найюр понимал, что даже древние твари разделят судьбу Священной войны. Дунианин обдерет их, как люди обдирают тушу бизона. Мясо пойдет в пищу, жир - на похлебку и топливо, из костей сделают орудия, шкура годится на шатры и щиты. Какими бы древними они ни были, их древность тоже можно сожрать. Дуниане - нечто новое. Вечно и бесконечно новое.
Как похоть или голод.
- Вам придется забыть старые пути, пташка. Придется идти нетореной тропой. Вы должны признать, что грубые обстоятельства ему на руку, вам с ним не тягаться. Вместо этого нужно ждать. Наблюдать. Вы должны найти и использовать возможность.
- Возможности… для чего?
Найюр воздел испещренный шрамами кулак.
- Убить его! Убить Анасуримбора Келлхуса, пока вы еще можете это сделать!
- Он - пустое место, - каркнула птица. - Пока он ведет Священное воинство на Шайме, он работает на нас.
- Дурак! - хохотнул Найюр.
Птица разгневанно взмахнула крыльями.
- Ты знаешь, кто я?
В лужах под ногами Найюра вспыхнули образы - шранки, бегущие по позолоченным от отблесков огня улицам, драконы, взлетающие в истерзанное небо, человеческие головы, дымящиеся на бронзовых копьях, чудовища с огромными крыльями… Пылающие глаза и прозрачная плоть.
- Смотри же!
Но Найюр крепко сжал в кулаке хору. Он не испугался.
- Колдовство? - расхохотался он. - Ты подбрасываешь кости волкам моих убеждений! Прямо сейчас, пока мы с тобой разговариваем, он изучает колдовство!
Свет угас, осталась только птица. Голова ее в лунном свете казалась белой.
- Адепт Завета, - сказал Найюр, - Он обучает его…
- Глупец. Это займет много лет…
Найюр сплюнул и печально покачал головой. Эта тварь до ужаса не соответствовала своей собственной мощи. Жалость к сильным - разве от этого не становишься великим?
- Ты забыла, пташка, что он выучил язык моего народа за четыре дня.
Он голый стоял на коленях в своих покоях, но не шевельнулся и не испугался, услышав приближавшийся звук шагов. Он Икурей Конфас I. И хотя в силу отсутствия выбора ему приходилось продолжать похабную игру со скюльвендом (ведь внезапность - залог победы), его подданные - это совсем другое дело. Наконец-то времена, когда приходилось следить за каждым словом и каждым шагом, закончились. Шпионы дядюшки отныне стали его шпионами.
- Прибыл великий магистр Сайка, - сказал сзади из темноты Сомпас.
- Только Кемемкетри? - спросил Конфас - Больше никого?
- Вы дали четкие указания, Бог Людей. Император усмехнулся.
- Пойди к нему. Я скоро приду.
Никогда он не жаждал информации так отчаянно. Тревога его была слишком сильна. Но самый отчаянный голод надо утолять в последнюю очередь. За императорским столом следует вести себя прилично.
Когда генерал ушел, он крикнул в темноту. Оттуда выступила обнаженная кианская девушка с расширенными от ужаса глазами. Конфас похлопал по ковру перед собой, бесстрастно глядя, как она принимает нужную позу - колени разведены, плечи опущены, груди приподняты. Он опустился между ее оранжевыми ногами. Ему только раз пришлось ее ударить, чтобы она научилась держать зеркало твердо. Но тут ему в голову пришла идея получше. Он велел ей держать зеркало перед его лицом так, чтобы на нее смотрело собственное отражение.
- Смотри на себя, - проворковал он. - Смотри и испытаешь наслаждение… клянусь тебе.
Почему-то холод прижатого к щеке серебра разжег его пыл. Они достигли вершины вместе, несмотря на ее стыд. От этого девушка показалась ему чем-то большим, чем обычное животное, каким он привык ее считать.
Он подумал, что в качестве императора будет очень отличаться от дяди.
Прошло семь дней после его встречи с Фанайялом, но цель еще не была достигнута. Конфас не верил в дурные предзнаменования - дядюшка слишком заигрался в эту игру, - но ничего не мог с собой поделать. Он очень жалел, что ему приходится принимать титул в таких обстоятельствах. Надеть мантию Нансура, будучи пленником скюльвенда! Узнать о том, что стал императором, от кианца - от самого падираджи! Правда, это унижение ничего для него не значило: во всем была слишком горькая ирония, чтобы не увидеть здесь руку богов. Что, если его свеча сгорела дотла? Что, если они и правда завидуют своим братьям? Время выбрано неверно.
В Момемне, скорее всего, бунт. По словам Нгарау, информатора Фанайяла, великий сенешаль дяди взял в руки бразды власти, надеясь по возвращении Конфаса заслужить его благосклонность, Фанайял утверждал, что престол вне опасности - никто в Андиаминских Высотах не осмелится бунтовать против великого Льва Кийута. И хотя тщеславие шептало Конфасу, что это правда, он не мог не понимать: новому падирадже нужно, чтобы он поверил. Священная война разворачивалась вдали от Ненсифона и дворца Белого Солнца, но Киан стоял на краю пропасти. И если Конфас бросится отстаивать свои права, Фанайял будет обречен.
Чего не скажет сын пустыни, чтобы спасти свой народ?
Две вещи заставляли Конфаса оставаться в Джокте и продолжать фарс со скюльвендом: необходимость снова идти через Кхемему и тот факт, что, по словам Фанайяла, Ксерия убила его бабка. Как бы безумно ни звучало это утверждение и какие бы подозрения ни возбуждали торжественные заявления Фанайяла, Конфас не сомневался - именно так все и было. Много лет назад она убила мужа, чтобы возвести на престол любимого сына. А теперь убила сына, чтобы возвести на престол любимого внука…
И чтобы вернуть его домой. Возможно, это самое важное.
С самого начала Истрийя выступала против того, чтобы предать Священное воинство. Конфас простил ей это. Он знал, что ее стареющие глаза смотрят в наползающую тьму. Разве закат не напоминает о рассвете? Его беспокоила сила ее ненависти. Такие когти, как у Истрийи, не ломаются от возраста, Видимо, его дядя понял это.
Убийство как раз в ее характере. Волчья жадность всегда оставалась крюком, на котором висели ее мотивации. Она убила Ксерия не ради Священного воинства, но ради своей бесценной души.
Конфас поймал себя на том, что насмешливо фыркает при этой мысли. Легче отмыть дерьмо от дерьма, чем очистить столь извращенную душу!
В отсутствие фактов мысли и тревоги бесконечно кружили в его голове, ускоряясь от непомерно больших ставок и вывернутой нереальности событий. Я император, думал он. Император! Но при нынешнем положении дел он был пленником своего незнания даже в большей степени, чем пленником скюльвенда. И поскольку его адепт Имперского Сайка Дарастий погиб, с этим ничего нельзя было поделать. Только ждать.
Он нашел старика простершимся на полу перед импровизированным возвышением и троном, который устроил ему Сомпас. Скюльвенд разместил пленников в доме из обожженного кирпича в центре Джокты, и, хотя формально Конфас мог ходить куда ему угодно, у каждой двери дома стояла стража. К счастью, конрийцы были народом цивилизованным: они цивилизованно брали взятки.
Конфас занял свое место на возвышении, глянул на то, что прежде было полом меняльной комнаты. В сумраке на стенах проступали тусклые мозаичные рисунки, создавая какое-то особенное домашнее ощущение. Едкий дым постоянно забивал ноздри. По милости скюльвенда им пришлось топить очаг мебелью. Сомпас оставался в полумраке, где-то вместе с рабами. Между четырьмя кадящими курильницами на молельном пурпурно-золотом коврике - украденном из какого-то храма, подумал Конфас, - лежал ничком человек. Конфас долго молча смотрел на него, на просвечивающую среди седых прядей макушку, в то время как в голове его вертелись тысячи вопросов.
Наконец он произнес:
- Полагаю, ты тоже слышал.
Конечно, ответа он не услышал. Кемемкетри был умен, а уж придворный этикет знал до тонкости. Согласно древней традиции, к императору никто не имел права обращаться без прямого разрешения. Мало кто из императоров соблюдал так называемый Древний Протокол, но после смерти Ксерия остались лишь эти правила. Лук выстрелил, и теперь нужно все устраивать заново.
- Разрешаю тебе встать, - сказал Конфас - Отныне я отменяю Древний Протокол. Можешь смотреть мне в глаза, когда пожелаешь, великий магистр.
Двое белокожих рабов, галеоты или кепалоранцы, вынырнули из сумрака и подхватили старика под руки. Конфас был ошеломлен - прошедшие месяцы сильно сказались на старом дурне. По счастью, у него еще осталась сила, нужная Конфасу.
- Император, - прошептал седой колдун, пока рабы разглаживали складки на его шелковой ризе. - Бог Людей.
Да… Такого его новое имя.
- Скажи мне, великий магистр, что думает по этому поводу Имперский Сайк?
Кемемкетри смотрел на него пристально, изучающе, что, насколько помнил Конфас, всегда выводило из себя дядюшку. "Но не меня".
- Мы долго ждали, - сказал дряхлый адепт, - того, кто сможет по-настоящему воспользоваться нашими умениями… Ждали императора.
Конфас усмехнулся. Кемемкетри был способным человеком, и его раздражала власть неблагодарных. Он не мог похвалиться длинным списком предков - колдуны редко бывали родовиты. Он был из Широпти, потомок древних шайгекцев, много столетий назад сбежавших вслед за имперской армией после страшного поражения при Хупарне. Тот факт, что он все-таки стал великим магистром - широптийцы чаще становились ворами и ростовщиками, - говорил о его таланте.
Но можно ли ему доверять?
Из всех школ один Имперский Сайк подчинялся мирским властям. Ксерий, считавший всех людей столь же тщеславными и вероломными, как он сам, полагал, что они втайне негодуют на необходимость служить ему и презирают его недоверие. Адепты Имперского Сайка очень гордились тем, что соблюдали старинный Договор - документ, связывавший все школы с Кенеем и аспект-императором Поздней древности. Только Сайк хранил старинную верность. Остальных, особенно Багряных Шпилей, они считали почти узурпаторами, безрассудными наглецами, чья жадность угрожает самому существованию Немногих.
Люди вечно рассказывают возвеличивающие их истории, говорят о своем особом происхождении и исключительности, желая приукрасить неизбежную неприглядность фактов. Императору достаточно повторять за ними их истории, чтобы повелевать сердцами. Но эта аксиома ускользала от понимания Ксерия. Он слишком любил, чтобы все повторяли его собственную историю. Людьми движет лесть.
- Уверяю тебя, Кемемкетри, умения Имперского Сайка будут использованы уважительно и разумно, как предусматривает Договор. Лишь вы одни преодолели низость и распутство. Лишь вы сохранили верность и славу былого.
Лицо старика озарилось чем-то вроде триумфа.
- Ты оказываешь нам великую честь, о Бог Людей.
- Все ли готово?
- Почти, о Бог Людей.
Конфас кивнул и выдохнул. Он напомнил себе, что надо быть методичным и дисциплинированным.
- Сомпас рассказал тебе о Дарастии?
- Мы с Дарастием в Момемне использовали один Маяк, и я узнал о его гибели, когда он резко замолчал во время мысленного разговора. Поначалу я боялся самого худшего, о Бог Людей. Какое облегчение увидеть тебя и твои замыслы невредимыми.
Призывающий и Маяк - два полюса любой колдовской связи. Маяк - это якорь, спящий адепт. Он спит в известном Призывающему месте, а тот входит в его сны со своими посланиями. Поэтому, вспомнил Конфас, дядя так не доверял Сайку - через него проходило слишком много переговоров императора. Тот, кто контролирует посланца, контролирует и письмо. Это напомнило о…
- Ты знаешь о состоящем при скюльвенде новичке из Багряных? Его зовут Саурнемми. Священное воинство не должно узнать ни слова о том, что здесь произошло. - Он дал понять, как высоки ставки.
Глаза Кемемкетри от старости по-поросячьи заплыли, но видели по-прежнему остро.
- Если ты отдашь его нам живым, о Бог Людей, мы сумеем убедить этих дураков, что в Джокте все спокойно. Нам нужно только вывести его из строя до назначенного времени связи, а остальное сделают наши люди. Он скажет своим хозяевам все, что ты пожелаешь. Заверяю тебя, за Дарастия воздастся полной мерой.
Конфас кивнул, впервые осознав, что дарует императорскую милость. Он помедлил - совсем чуть-чуть, но этого было достаточно.
- Ты желаешь знать, что случилось, - сказал Кемемкетри. - Как погиб твой дядя… - На мгновение он потупился, затем выпрямился, словно в порыве решимости. - Я знаю только то, что передал мне мой Маяк. Но даже в этом случае нам есть что обсудить, о Бог Людей.
- Думаю, да, - ответил Конфас, снисходительно и нетерпеливо взмахнув рукой. - Но прежде всего главное, магистр. Прежде всего главное. Нам надо сломать скюльвенда. - Он посмотрел на магистра с мягкой улыбкой. - И уничтожить Священное воинство.
Глава 6
КСЕРАШ
Конечно, мы становимся друг для друга опорой. Иначе почему мы пресмыкаемся, когда лишаемся возлюбленных?
Онтиллас. О человеческом безумии
История. Логика. Арифметика. Все это должны изучать рабы.
Неизвестный автор. Благородное семейство
Ранняя весна, 4112 год Бивня
Тактика Келлхуса и энатпанейский ландшафт не давали Ахкеймиону возможности полностью оценить потери Священного воинства. Несмотря на военные трофеи, после победы на равнинах Гертаэ Келлхус требовал, чтобы фураж добывался по мере продвижения, из-за чего Священное воинство вынуждено было рассеяться по пересеченной местности. Из подслушанных разговоров Ахкеймиону удалось узнать, что фаним не препятствуют их продвижению. Они прячут своих дочерей да оставшиеся зерно и скот, а все деревни и городки Восточной Энатпанеи сдаются.
Люди Бивня, одетые в трофейные наряды, с опаленными солнцем лицами, гораздо больше походили на фаним, чем на айнрити. Кроме щитов и знамен они отличались от врагов только оружием и доспехами. Исчезли длинные боевые одежды конрийцев, шерстяные сюрко галеотов и подпоясанные мантии айнонов. Почти все вырядились в пестрые халаты фаним, ехали на их грациозных конях, пили их вино из их кувшинов, спали в их шатрах с их женщинами.
Они изменились, и изменение коснулось не только экипировки. Оно проникло гораздо глубже. Прежние айнрити - те, что выступили из Врат Юга, - были предками нынешних. Точно так же, как Ахкеймион не узнавал в себе колдуна, явившегося в Сареотскую библиотеку, воины забыли о людях, которые с песнями вступили в пустыню Каратай. Те люди были чужими, они остались в далеком прошлом. Они, наверное, сражались еще бронзовыми мечами.
Бог собрал Людей Бивня в единое стадо. Он провел их сквозь битвы и пустыни, глад и мор, Он просеял их, как песок сквозь пальцы. Выжили лишь самые сильные из самых удачливых. У айнонов есть поговорка: "Братаешься, не хлеб преломляя, а врагов ломая". Еще сильнее это действует, понял Ахкеймион, когда ломают тебя. Нечто новое выковалось в кузнице их общих страданий, нечто твердое и острое. А Келлхус просто взял его с наковальни.
"Они принадлежат ему", - часто думал Ахкеймион, глядя, как угрюмое воинство цепочкой тянется по гребням и склонам холмов. Все они. И если их повелитель умрет…
За редким исключением Ахкеймион проводил время рядом с Келлхусом в Священной свите или поблизости, в полотняных стенах Умбилики, как айнрити стали называть походный шатер пророка. Поскольку пока ничто не опровергло их представления, они предполагали, что Консульт не оставляет попыток убить их вождя. Однако происхождение Келлхуса сулило гораздо больше того, чего он уже успел добиться.
В походных условиях допросы двух шпионов-оборотней происходили не часто, лишь время от времени. Твари ехали под охраной Багряных Шпилей в обозе, каждый в крытой повозке, вертикально растянутый на цепях. Ахкеймион участвовал во всех допросах, обрабатывая тварей при помощи тех немногих гностических Напевов Принуждения, которые он знал, - но без толку. Пытки, которые изобретал Келлхус, также не помогали, хотя после перед глазами Ахкеймиона долго стояло зрелище. Твари содрогались в дерьме, кричали и визжали, голоса их распадались на чудовищный хор. Затем из камня и грязи они хохотали:
- Чигра-а-а!.. Грядут беды, Чигра-а-а-а…
Ахкеймион никак не мог решить, что тревожит его сильнее: их лица, составленные из тысяч щупальцев, которые постоянно сжимались и разжимались, или бездонное спокойствие, с каким Келлхус смотрел на них. Никогда, даже в Снах о Первом Армагеддоне, он не видел таких крайних проявлений добра и зла. Никогда не чувствовал большей уверенности.