Ахкеймион сопровождал Келлхуса и на аудиенции с Багряными Шпилями - по вполне понятной причине. Адепты вели себя удивительно надменно, а Элеазар явно пристрастился к хмельному. Его движения стали жесткими и неуклюжими, составляя пугающий контраст с той велеречивой презрительностью, что отличала великого магистра в Момемне. Исчезли деспотическая самоуверенность и оценивающий взгляд, Элеазар больше не кичился знанием джнана. Теперь он казался юнцом, осознавшим наконец фатальную непомерность своих претензий. Священное воинство продвигалось к Шайме, твердыне кишаурим. Больше не будет бесполезных молитв. Багряные Шпили скоро встретятся со своим смертельным врагом, и их великий магистр Ханаману Элеазар страшно боялся, как бы не сделать ошибку. Он боялся сгореть в пламени кишаурим, боялся разгрома своей драгоценной школы.
Вопреки всему, Ахкеймион жалел его. Примерно так же, как крепкий человек жалеет слабого, когда тот заболел. Это было безотчетное чувство. Каждый пройдет испытание Священной войной. Кто-то выйдет из нее более сильным. Кого-то она сломает, а кого-то согнет. Все увидят, кто есть кто и что почем.
Любитель чанва Ийок никогда не присутствовал на этих встречах, и никогда никто не упоминал о нем. Ахкеймион был очень благодарен за эту небольшую милость. Несмотря на ненависть и желание убить врага той ночью в Яблоневых садах, он взыскал лишь малую часть того, что ему задолжали. Когда один из Сотни Столпов поднес нож к этим глазам с красными зрачками, Ийок внезапно показался Ахкеймиону незнакомцем - несчастным и… невинным. Прошлое стало дымом, возмездие - отвратительным. Вправе ли он вершить окончательный суд? Из всех деяний человека лишь убийство необратимо и абсолютно.
Не будь это местью за Ксинема, Ахкеймион вообще не решился бы на такое.
Келлхуса целый день занимали нужды войска. Айнритийские князья шли к нему бесконечной чередой, приносили данные разведки о землях, что лежат впереди, обсуждали неотложные вопросы, и чем дальше Священное воинство продвигалось в пределы Ксераша, тем чаще созывали военный совет.
Ахкеймиона прибивало то к одной, то к другой партии, образовавшейся около Келлхуса. Иногда ради любопытства он вслушивался в разговоры на совете. Поскольку другие приходили и уходили, а он оставался, Ахкеймион мог судить об удивительной глубине ума Келлхуса. Тот цитировал слово в слово послания и замечания, относившиеся к предшествующим дням, не забывал ни единого имени, ни одной детали, даже когда дело касалось таких приземленных материй, как снабжение. Ахкеймион то и дело, не веря глазам и ушам, обращал взор в сторону других присутствующих, особенно сенешаля-секретаря Келлхуса Гайямакри. Люди улыбались, качали головой и в восхищенном изумлении поднимали брови. Это изумление было лучшим подтверждением.
- Чем же мы заслужили, - спросил кто-то из них, - такое чудо?
Не считая советов с участием Великих Имен, Ахкеймион скоро потерял интерес к этим игрушечным драмам. Его мысли блуждали далеко, как и прежде, тсогда он ехал в обозе войска. Князья по-прежнему кланялись ему, но вскоре он слился с живым фоном, который представляла собой Священная свита.
Хотя никто им особенно не интересовался, нелепая значительность собственного положения давила Ахкеймиона. Иногда в моменты усталости он смотрел на Келлхуса и испытывал чувство отстраненности. Дымка нереальности развеивалась, и Воин-Пророк представал таким же уязвимым, как окружавшие его воинственные мужчины, и куда более одиноким. Ахкеймион цепенел от ужаса: он понимал, что Келлхус, каким бы богоравным ни казался, на самом деле смертен. Он - человек. Не было ли это уроком Кругораспятия? И если что-то случится, все потеряет смысл, даже его любовь к Эсменет.
В такие минуты его охватывал странный пыл, совершенно несходный с лихорадкой, порожденной ночными кошмарами адепта Завета. Фанатическое увлечение личностью.
Быть преданным делу - это как двигаться по инерции без направления и цели. Слишком долго он следовал мрачной миссии: блуждал под влиянием Снов, вел своего мула по дорогам и тропкам, но никогда никуда не прибывал. Но рядом с Келлхусом все изменилось. Как раз этого Ахкеймион не мог объяснить Наутцере - Келлхус воплотил все абстракции их школы. В этом человеке заключалось будущее всего человечества. Он был единственным спасением от Конца Концов.
От Не-бога.
Несколько раз Ахкеймиону казалось, что он заметил золотистое свечение вокруг рук Келлхуса. Он поймал себя на мысли, что завидует людям вроде Пройаса - тем, кто видит такое постоянно. И понял, что с радостью умрет за Анасуримбора Келлхуса. Он что угодно отдаст ради него, несмотря на свою неутоленную ненависть.
Однако, к собственному ужасу, Ахкеймион обнаружил, что ему все труднее сохранять это ощущение в течение дня. Его мысли начинали блуждать так, что иногда он даже сомневался, сможет ли защитить Келлхуса при нападении Консульта. Тогда он мотал головой и, нахохлившись подобно ястребу, смотрел вдаль. Он внимательно изучал каждого, кто приближался к Келлхусу.
Как обычно, больше всего его отвлекала Эсменет.
Иногда она ехала верхом - поначалу неуверенно, но потом быстро привыкла и к лошади, и к седлу. Даже следуя во главе Священной свиты рядом с Келлхусом, Ахкеймион постоянно видел ее. Порой его охватывала грусть, и он погружался в молчание, пока Келлхус и благородные командиры о чем-то переговаривались поблизости. Иногда он просто погружался в раздумья, отрешенно глядя на нее, отмечая ее мужество и то, как непререкаема ее власть над свитой. Все вокруг Эсменет становилось бодрым и наполнялось жизнью. Она изменилась.
Однако чаще она путешествовала в так называемом Черном паланкине - роскошных носилках на плечах шестнадцати кианских рабов. Рядом с носилками ехал писец, и весь день Ахкеймион наблюдал, как туда подъезжают всадники, чтобы обсудить с Эсменет насущные заботы. Ее саму он видел лишь тогда, когда Келлхус скакал рядом с паланкином, принимая решения и раздавая указания. Сквозь мелькание тел и рук можно было порой заметить за поднятой занавеской носилок ее накрашенные губы или руку на колене, пальцы расслабленной кисти. Иногда Ахкеймиону болезненно хотелось вытянуть шею, чтобы разглядеть ее лицо или даже позвать по имени. Он почти никогда не видел ее глаз.
Периодически, после очередного перехода войска, они сталкивались в суматохе, вечно окружавшей Умбилику. Эти встречи всегда происходили на людях, и Ахкеймиону доставался лишь вежливый кивок. Поначалу он считал Эсменет жестокой и подозревал, что она, как и многие другие, лелеет зависть как подпитку для ненависти. Нет лучшего способа уничтожить остатки прежней любви. Но через некоторое время он понял: она поступает так ради него - и ради себя. Все знали, что, до того как Келлхус взял ее себе, Эсменет была любовницей Ахкеймиона. Никто не осмеливался напоминать, но он порой различал это во взглядах людей, и особенно Пройаса. Внезапно промелькнувшее понимание его позора. Внезапная жалость.
Любой знак внимания к нему со стороны Эсменет напомнил бы другим о его унижении. О позоре рогоносца.
Через пять дней после выхода из Карасканда рабы собрали и украсили огромный шатер. Ахкеймион ушел к себе, чтобы переодеться к вечеру, и обнаружил ее. Она стояла в полумраке полотняной палатки, одетая в черно-золотое платье. Ее волосы были спрятаны под гиргашским головным убором.
- Ахкеймион, - произнесла она. Не Акка.
Он с трудом взял себя в руки, охваченный желанием обнять ее.
К ужасу Ахкеймиона, Эсменет говорила только о делах Келлхуса. Он не удивился бы, если бы она принялась перечислять его обязанности, словно бы она была императрицей, а он - иностранным послом при заключении договора. Ахкеймион подыгрывал и отвечал очень четко, ошарашенный абсурдностью их нового положения, потрясенный точностью и проницательностью ее вопросов.
И он испытал гордость… Он очень ею гордился. "Ты всегда была лучшей".
Если остальные люди были для Ахкеймиона всего лишь стенами, Эсменет была древним городом, лабиринтом улочек и площадей, где некогда стоял его дом. Он знал ее богадельни и казармы, башни и водоемы. Где бы он ни бродил, он всегда знал: вот это направление выведет его сюда, а вот это - туда. Он никогда не терялся, хотя за воротами этого города мир мог бы сбить его с толку.
Он знал привычки любовников, их склонность вести летопись самообмана. Он часто думал, что между возвышенными виршами Протатиса и надписями на стенах бань мало разницы. Любовь никогда не бывает так проста, как знаки, которыми ее запечатлевают. Иначе почему ужас потери так часто настигает влюбленных? И почему люди так упрямо называют любовь чистой или простой?
То, что связывало его с Эсменет, было необъяснимо. Как и то, что ныне связывало ее с Келлхусом. Ахкеймион часто вспоминал, сколько ужасов ей пришлось пережить. Смерть дочери. Голод. Гнев и насмешки чужих людей. Побои. Опасности. Обо всем, кроме дочери, она говорила с усмешкой, и Ахкеймион это поддерживал. Как он может взять на себя ее тяготы, когда не справляется со своими? Правда проявится потом, когда она будет заламывать пальцы, а в ее глазах промелькнет мгновенный ужас.
Он знал это, но ничего не говорил. Он избегал понимания. Он полагался на необъяснимое.
"Я предал ее", - осознал он.
Немудрено, что и она в свою очередь предала его. Неудивительно, что она… поддалась Келлхусу.
Келлхус… Это были самые эгоистичные и болезненные мысли.
Эсменет нравилось посмеиваться над мужскими членами. Ее забавляло то, как мужчины волнуются о них, бранятся и хвалятся, беспокоятся о них, приказывают и даже угрожают с их помощью. Однажды она рассказала Ахкеймиону, как один жрец приставил кинжал к своему члену и прошипел:
- А ну, слушайся меня!
После этого, сказала Эсменет, она поняла, что мужчины гораздо больше, чем женщины, чужды самим себе. Ахкеймион расспрашивал ее о храмовых проститутках Гиерры: совокупляясь с сотнями мужчин, они считают, что живут только с одним - Хотосом, фаллическим божеством. Эсменет рассмеялась и ответила:
- Ни одно божество не может быть столь изменчиво.
Ахкеймион ужасался.
Женщины - это окна, сквозь которые мужчины смотрят на других мужчин. Они - врата без стражи, пункт встречи с более глубокой, более беззащитной сутью. И теперь Ахкеймион мог признаться: в прежние времена он боялся свирепых толп, глядевших на него сквозь ее почти невинные глаза. И утешало только то, что он последним спал с ней и всегда будет последним.
А теперь она была с Келлхусом.
Почему мысль об этом так невыносима? Почему она терзает его сердце?
Иногда ночью он лежал без сна и напоминал себе снова и снова, кто этот человек, избранник Эсменет. Келлхус был Воином-Пророком. Пройдет немного времени, и он начнет требовать от людей жертв. Он потребует их жизней, а не только возлюбленных. Но он не только берет, но и дает - и какие дары! Ахкеймион потерял Эсменет, зато обрел душу.
Разве не так?
В другие ночи он метался в постели и сдерживал вой ревности, потому что знал: сейчас она извивается и стонет под ним, а он владеет ею так, как Ахкеймион никогда не мог. Ее нынешний восторг гораздо сильнее и глубже. Ее тело содрогается от наслаждения гораздо дольше. А потом, наверное, она отпускает шутки насчет колдунов и их маленьких штучек. О чем она думала, валяясь в постели со старым толстым дураком Друзом Ахкеймионом?
Но чаще всего он просто лежал неподвижно в темноте, вдыхая аромат потухших свечей и курильниц, и желал ее так, как не желал никого и никогда. Только бы обнять ее, говорил он себе. Словно скупец, он перебирал редкие моменты, когда ему удавалось увидеть ее. Если бы еще один раз, последний раз обнять ее!.. Неужели она бы не поняла его? Она должна понять!
"Пожалуйста, Эсми…"
Однажды ночью, лежа без сил после первого марша Священного воинства по ксерашским равнинам, Ахкеймион вдруг оцепенел о мысли о ее нерожденном ребенке. Он даже перестал дышать, осознав: вот самое важное отличие ее любви к нему от ее любви к Келлхусу. Ради Ахкеймиона она ни разу не забывала про "раковину шлюхи". Она даже не заикалась о возможности родить от него ребенка.
Но затем, улыбнувшись сквозь слезы, он вспомнил, что и сам никогда об этом не думал.
И от этой мысли внутри него что-то не то сломалось, не то закрылось. Он не мог сказать, что именно случилось. Наутро он присел у костра рабов, глядя, как две безымянные девушки рвут мяту, чтобы сделать чай. Некоторое время он просто смотрел, моргая, не проснувшись до конца. Затем перевел взгляд дальше - туда, где стояла Эсменет с двумя наскенти в тени темных коней. Она поймала его взгляд, затем бесстрастно кивнула и отвела глаза, улыбнувшись головокружительно застенчивой улыбкой. И отчего-то он понял…
Ее врата закрыты. Она - город, куда его сердцу больше нет пути.
Воспоминания о том, другом костре…
Теперь они приходили к Ахкеймиону, как недуг. Смеющаяся и обнимающая его Эсменет. Серве со счастливым невинным лицом, радостно хлопающая в ладоши. Зрячий Ксинем. Келлхус, который говорит:
- Я испугался!
- Испугался? Лошади?
- Тварь была пьяна! И она смотрела на меня! Ну, так… как Ксинем смотрит на свою кобылу.
- Что?
- Ну да. Когда собирается на нее взгромоздиться…
Как же они любили поддразнивать Келлхуса! Сколько забавного находили они в его притворной слабости! И это самое меньшее из того, что они утратили.
Тот лагерь. Он был так не похож на нынешний, с этими шелками и нелепым ничтожеством. Теперь они пируют с призраками.
Ахкеймион зашел в шатер к Пройасу от скуки, без особой цели. По тому, как напряглись кианские рабы, он понял, что явился не совсем кстати. Но Ахкеймион выпил и был в драчливом настроении. Мысль о том, что кого-то другого тоже ждут неприятности, показалась ему справедливой.
Шитые золотом стяги были приспущены. Пройас был одет так, словно выздоравливал от болезни, а не собирался развлекаться. Он сидел перед маленькой жаровней с железной решеткой. Слева от него располагался Ксинем, а напротив - женщина.
Эсменет.
- Акка, - сказал Пройас, бросив нервный красноречивый взгляд на Эсменет. Лицо его было измученным. Он немного помедлил и продолжил: - Заходи. Садись с нами.
- Прошу прощения. Думал, застану тебя од…
- Он же сказал - входи! - рявкнул Ксинем с добродушным упрямством закоренелого пьяницы. Повернулся в профиль, словно настроил на Ахкеймиона левое ухо.
- Да, - кивнула Эсменет.
Голос ее звучал несколько вымученно, но взгляд был искренним. И лишь когда Ахкеймион подтянул к себе непослушную подушку, он понял, что согласилась она из жалости к Ксинему, а не потому, что на самом деле желала его общества. Какой же он дурак…
Она выглядела потрясающе. Ему было почти больно смотреть на нее. Большинство мужчин втайне ценят красоту утраченных женщин, но рядом с Ахкеймионом Эсменет была скромным цветком, а теперь стала роскошной розой. Ее шею украшали жемчужины на серебряной нити. Волосы, подобные сверкающему черному янтарю, удерживались высоко надо лбом двумя серебряными заколками. Платье с блестящим узором. Темные взволнованные глаза.
Рабы собирали кубки и тарелки. И Пройас, и Эсменет выказывали новому гостю подчеркнутое внимание. Все были растеряны, за исключением Ксинема, обгрызавшего мясо с ребрышек поросенка, зажаренного в бобовом соусе. Пахло это блюдо замечательно.
- Как ваши уроки? - спросил Пройас, словно вдруг вспомнил о манерах.
- Уроки? - переспросил Ахкеймион.
- Да, уроки с… - Он пожал плечами, словно сомневался, можно ли говорить по-старому. - С Келлхусом.
Один звук этого имени действовал как поворот рычага. Ахкеймион стряхнул с колен несуществующую пыль.
- Хорошо. - Он изо всех сил пытался говорить непринужденно. - Если я доживу до тех пор, когда смогу написать об этом книгу, я назову ее "О разновидностях восторга".
- Ты украл у меня название! - воскликнул Ксинем, потянувшись за вином.
Пройас быстро налил ему большую чашу и улыбнулся, несмотря на колючее раздражение во взоре.
- Как так? - удивилась Эсменет. Ахкеймион поморщился от резкости ее тона. Ксинем, пусть и слепой, повсюду видел неуважение к себе. Он стал хуже скюльвенда. - Каково было твое название, Ксин?
- "О разновидностях задниц". Все захохотали.
Ахкеймион переводил взгляд с одного сияющего лица на другое, стирая слезы большим пальцем. На мгновение ему показалось, что Эсми стоит лишь протянуть руку, прижать подушечку большого пальца к его ногтю, и жизнь станет прежней. Все, что случилось после Шайгека, просто исчезнет.
"Все они здесь… все, кого я люблю".
- Мой нюх! - запротестовал Ксинем. - Я говорю вам, мой нюх сильнее моих глаз! Он проникает в самые глубокие трещины… Ты, Пройас, думаешь, что вчера ел баранину,.. - Он скривился и уставился в пустоту. - Но на самом деле это была козлятина.
Эсменет упала от хохота на подушки, задыхаясь и болтая ногами. Ксинем повернул голову на звук ее смеха. Всезнающе погрозил пальцем.
- В том, что мы видим, есть много красоты. Так много красоты! - с насмешливой красноречивостью произнес он. - Но в том, что мы чуем, - правда.
Смех присутствующих стих, отозвавшись на опасное изменение темы. В одно мгновение веселье исчезло.
- Правда! - с яростью воскликнул Ксинем. - Мир провонял ею! - Он попытался встать, но вместо этого повалился на задницу. - Я чую всех вас, - провозгласил он, словно отвечая на их ошеломленное молчание. - Я чую, что Акка боится. Я чую, что Пройас скорбит. Я чую, что Эсменет хочет трахаться…
- Довольно! - воскликнул Ахкеймион. - Что это за безумие? Ксин… каким дурнем ты стал!
Маршал расхохотался, охваченный внезапным и невероятным здравомыслием.
- Я все тот же, кого ты знал, Акка. - Он утрированно пожал плечами и протянул руки ладонями вверх. - Только без глаз.
Ахкеймион вздохнул. Почему же до этого дошло? Ксин…
- Мой мир, - продолжал Ксинем, ухмыляясь почти добродушно, - разорван пополам. Раньше я жил среди людей. Теперь живу среди задниц.
Никто не смеялся.
Ахкеймион встал и поблагодарил Пройаса за гостеприимство. Конрийский принц сидел мрачный и молчаливый, как могила. Несмотря на смятение, Ахкеймион понимал, что Пройас использует Ксинема в качестве наказания. Перевернув старые понятия, Келлхус переписал и беды множества людей.
Ксинем закашлялся, и Ахкеймион увидел, как от этого звука Эсменет вздрогнула. Маршала терзал не только дурной нрав. Он выглядел все хуже.
- Да, Акка, - сказал Ксинем. - В любом случае, беги отсюда. - Несмотря на бледность, его усмешка казалась здоровой.
- Я пойду с тобой, - сказала Эсменет. Ахкеймион сумел только кивнуть и сглотнуть комок. "Что с нами творится?"
- Обязательно спроси ее, - прорычал им вслед Ксинем, - зачем она трахается с Келлхусом!
- Ксин! - воскликнул Пройас скорее в ужасе, чем в гневе.
С мятущимися мыслями и горящим лицом Ахкеймион повернулся к своему бывшему ученику, но краем глаза заметил, что Эсменет удерживает слезы.
"Эсми…"
- А что? - с насмешливым добродушием расхохотался Ксинем, - Значит, только слепец видит? Неужели таковы издревле сужденные нам пути?
- Если ты страдаешь, - ровно сказал Пройас, - я все стерплю. Я поклялся тебе, Ксин. Но кощунства я не потерплю. Ты понял?
- Конечно, Судия Пройас.