Как всегда с Келлхусом, Ахкеймиону не приходилось ничего объяснять дважды. За один вечер Келлхус постигал обоснования, объяснения и подробности, на которые у Ахкеймиона уходили годы. Вопросы ученика поражали учителя в самое сердце. От четкости и проницательности его замечаний бросало в дрожь. Наконец, когда передовые части Священного воинства вошли в Героту, они приступили к самому опасному.
Келлхус светился благодарностью и добродушием. Он поглаживал мягкую бородку характерным жестом восхищения и на мгновение отчетливо напомнил Ахкеймиону Инрау. В глазах пророка отражались три точки света от ламп, висевших над головой Ахкеймиона.
- Итак, время пришло.
Ахкеймион кивнул, понимая, что все страхи и опасения видны у него на лице.
- Мы начнем с базовых защит, - неуклюже произнес он. - С того, чем ты сможешь защитить себя.
- Нет, - сказал Келлхус - Начнем с Напева Призыва.
Ахкеймион нахмурился, хотя прекрасно понимал, что советовать или противоречить бесполезно. Он глубоко вздохнул и открыл рот, чтобы проговорить первые произносимые строфы Ишра Дискурсиа - древнейшего и простейшего гностического Напева Призыва. Но с его губ не слетело ни звука. Словно что-то сжало ему горло. Он покачал головой и рассмеялся, растерянно отвел взгляд и попытался снова.
Опять ничего.
- Я… - Ахкеймион посмотрел на Келлхуса более чем ошеломленно. - Я не могу говорить!
Келлхус внимательно посмотрел на него - сначала в лицо, затем на точку в пространстве между ними.
- Сесватха, - отозвался он наконец. - Как иначе Завет мог бы охранять Гнозис столько веков? Даже в ночных кошмарах…
Немыслимое облегчение охватило Ахкеймиона.
- Да… должно быть, так…
Он беспомощно глянул на Келлхуса. Несмотря на внутреннее смятение, он действительно хотел отдать Гнозис. Тайны сами просились наружу в присутствии Келлхуса. Он покачал головой, опустил взгляд на руки, услышал вопль Ксинема и увидел, как лицо друга искажается, пока кинжал входит в его глаз.
- Я должен поговорить с ним, - сказал Келлхус. Ахкеймион разинул рот, не веря своим ушам.
- С Сесватхой? Я не понимаю.
Келлхус снял с пояса один из своих кищкалов - эумарнский, с черной жемчужиной на рукояти и длинным тонким клинком, вроде тех ножей, которыми отец Ахкеймиона чистил рыбу. На миг у Ахкеймиона мелькнула мысль, что Келлхус собирается выпотрошить его, вырезать Сесватху из его тела, как лекари-жрецы порой вынимают живого ребенка из чрева умирающей матери. Вместо этого пророк просто повертел рукоять в ладони, так что сталь засверкала в свете жаровни.
- Смотри на игру света, - велел он. - Смотри только на свет. Пожав плечами, Ахкеймион уставился на оружие, внезапно захваченный кружением призрачных отблесков вокруг острия блестящего клинка. Словно смотришь на серебро сквозь водоворот. Затем…
Дальнейшее не поддавалось описанию. Особенно ощущение расширения, словно его взгляд протянулся сквозь открытое пространство в воздушные бездны. Он помнил, как запрокинулась его голова, помнил ощущение, что его мускулами овладел кто-то другой, хотя кости еще принадлежали ему. Казалось, чья-то сила держит его крепче цепей. Крепче, чем если бы его зарыли в землю. Он помнил, как говорил, но что именно сказал - не помнил. Словно память о разговоре закреплена на краю сознания, где и оставалась, сколько бы он ни дергал головой. Он никак не мог переступить порог восприятия…
И он получил искомое позволение.
Ахкеймион начал спрашивать Келлхуса, что происходит, но тот заставил его замолчать, улыбнувшись с закрытыми глазами - с такой улыбкой он обычно без усилий решал то, что казалось неразрешимым. Келлхус попросил его снова попытаться повторить первую фразу. С чувством, близким к благоговейному страху, Ахкеймион услышал, как с его собственных уст слетают первые слова - первые произносимые строфы…
- Иратистринейс ло окойменейн лорои хапара… Дальше - первая непроизносимая строфа.
- Ли лийинериера куи аширитейн хейяроит…
На мгновение Ахкеймион почувствовал головокружение - так легко выходили эти строфы. Так четко звучал его голос! Он собрался с мыслями в установившейся тишине, глядя на Келлхуса с надеждой и ужасом. Казалось, даже воздух оцепенел.
Сам он потратил семь месяцев, чтобы научиться одновременно управляться с произносимыми и непроизносимыми строфами, и даже тогда начинал с восстанавливающих семантических конструкций. Но почему-то у Келлхуса…
Молчание. Такое полное, что казалось, будто слышно, как лампы источают белый свет.
Затем Келлхус кивнул, слабо улыбнулся, посмотрел прямо ему в глаза и повторил:
- Иратистринейс ло окойменейн лорои хапара! - Но слова его рокотали подобно грому.
Впервые Ахкеймион увидел, что глаза Келлхуса пылают - как угли в горне.
От ужаса у него перехватило дыхание, кровь застыла, ноги и руки онемели. Если даже он, простак, этими словами может обрушивать каменные стены, что же сумеет с ними сделать Келлхус?
Где его пределы?
Ахкеймион вспомнил свой давний спор с Эсменет в Шайгеке, еще до Сареотской библиотеки. Если пророк поет голосом Бога, что это значит для него? Становится ли он шаманом, как в дни, описанные на Бивне? Или это делает его богом?
- Да, - прошептал Келлхус и снова повторил слова, звучавшие из самой сердцевины бытия, из его костного мозга, и отдававшиеся эхом в безднах души.
Его глаза вспыхнули золотым пламенем. Земля и воздух тихо гудели.
И тут Ахкеймион понял…
"Мне не хватает идей, чтобы осмыслить его".
Глава 7
ДЖОКТА
Всякая женщина знает, что есть лишь два типа мужчин: тот, кто чувствует, и тот, кто притворяется. Всегда помни, дорогая: любить можно только первых, но доверять можно только последним. Глаза затуманивает страсть, не расчет.
Анонимное письмо
Гораздо лучше перехитрить Истину, чем постичь ее.
Айнонская поговорка
Ранняя весна, 4112 год Бивня, Джокта
Они обедали в столовой прежнего властителя Донжона. Пышное убранство комнаты, как уже понял Найюр, было обычным для кианцев в отличие от скромных жилищ фаним. Резные пороги имитировали искусно плетеные циновки. Единственное окно напротив входа украшала причудливая чугунная решетка. Прежде, без сомнения, ее обвивали цветущие лозы - Найюр видел их по-всюду в городе. Стены украшали фрески с геометрическими узорами. В центре комнаты находилось углубление в три ступеньки, потому столик не выше колена Найюра казался вырезанным в полу. Полированный столик из красного дерева под определенным углом блестел, словно зеркало. Поскольку единственным источником света были свечи, казалось, что они сидят в глубоком гнезде из подушек, окруженном темной галереей.
Все старались не набить себе синяков на коленях - постоянная проблема при трапезе за этими кианскими столами. Найюр расположился во главе стола, Конфас рядом справа, за ним генерал Сомпас, командующий кидрухилями, затем генерал Ареамантерас, командир Насуеретской колонны, генерал Баксатас, командир Селиалской колонны, и в конце генерал Имианакс, командир кепалоранских копейщиков. Слева от Найюра сел барон Санумнис, за ним барон Тирнем, затем Тройатти, капитан хемскильваров. В полумраке вокруг стола толпились рабы, наполняя чаши вином и убирая использованные тарелки. У входа стояли два конрийских рыцаря в боевых доспехах с опущенными серебряными забралами.
- Сомпас говорит, что на террасе у твоих покоев видели огни, - заметил Конфас. Говорил он бесцеремонно, с подковыркой, словно хитрый родственник. - Что это было? - Он глянул на Сомпаса. - Четыре-пять дней назад.
- В ночь дождя, - ответил генерал, не поднимая взора от тарелки.
Сомпас явно хотел сосредоточиться на еде, не одобряя дерзкую манеру своего экзальт-генерала или весь этот ужин с тюремщиком-скюльвендом. Возможно, и то и другое, подумал Найюр, и еще много чего.
Конфас не сводил с него глаз, подчеркнуто ожидая ответа. Найюр выдержал его взгляд, обгрыз куриную ножку, показав зубы, и снова стал смотреть в тарелку. Он давно не ел курятины.
Скюльвенд отхлебнул неразбавленного вина, поглядывая на экзальт-генерала. Вокруг левого глаза Конфаса еще виднелась припухлость. Как и его офицеры, он был в официальном мундире: туника из черного шелка, вышитая серебром, а поверх нее кираса с кованым изображением соколов вокруг бесцветного Императорского Солнца. Он умудрился протащить через пустыню свои наряды, подумал Найюр, и это много о нем говорит.
Каждый раз, закрывая глаза, Найюр видел потеки крови на стенах.
Он призвал сюда Конфаса и его генералов якобы для обсуждения прибытия кораблей и последующей погрузки колонн. Дважды он задавал вопросы и слышал неопределенные ответы этого негодяя. На самом деле его не интересовали корабли.
…Необычные огни, - продолжал Конфас, все еще глядя на скюльвенда в ожидании ответа.
Очевидный отказ Найюра говорить об этом действия не возымел. Людей вроде Икурея Конфаса, как понял вождь утемотов, смутить невозможно.
Однако их можно напугать.
Найюр сделал еще один большой глоток, пока глаза Конфаса следили за его чашей. В их взгляде была проницательность, оценка потенциальной слабости, но и тревога. Происшествие с колдуном испугало его. Найюр знал, что так оно и будет.
Интересно, подумал он, дунианин так же себя чувствует?
- Я хочу, - произнес Найюр, - поговорить о Кийуте. Конфас сделал вид, будто поглощен поданным блюдом. Он ел с манерностью высшей знати Нансура - двумя вилочками, поднося каждый кусочек ко рту так, словно высматривал, нет ли в нем иголок. В нынешних условиях он, возможно, и правда этого опасался. Когда он поднял голову, веки его глаз были опущены, но радость скрыть трудно. С момента прибытия сюда его не отпускало какое-то… возбуждение.
"Он что-то затевает. Он считает, будто я уже обречен".
Экзальт-генерал пожал плечами.
- И что ты хочешь услышать о Кийуте?
- Мне вот что любопытно… Что бы ты делал, если бы Ксуннурит не напал на тебя?
Конфас улыбнулся, как человек, который с самого начала понимал, к чему клонит собеседник.
- У Ксуннурита не было выбора, - ответил он. - В том и состоял мой план.
- Не понимаю, - сказал Тирнем, и изо рта у него при этом выпал кусок утятины.
- Экзальт-генерал учел все, - объяснил Сомпас с солдатской уверенностью. - Время года и потребности. Гордость наших врагов. То, что вынудит их напасть на нас. И прежде всего их надменность…
Сомпас бросил на Найюра быстрый взгляд, одновременно ядовитый и тревожный.
Из всех присутствующих генералов этот Биакси Сомпас больше всего озадачивал Найюра. Биакси традиционно соперничали с Икуреями, но этот человек постоянно лизал Конфасу задницу.
- Скюльвенды отвергают мужеложство! - с сильным акцентом вскричал генерал Имианакс - Считают его самым страшным оскорблением. - При этих словах он возвел очи к потолку, а потом глумливо уставился на Найюра. - Поэтому экзальт-генерал приказал публично изнасиловать всех наших пленников.
Сомпас побледнел, а Баксатас нахмурился, глядя на этого сварливого норсирайского дурака. Ареамантерас фыркнул от смеха прямо в чашу с вином, но не осмелился поднять взгляд от стола. Санумнис и Тирнем украдкой посмотрели на командира.
- Да, - беспечно ответил Конфас, орудуя вилочками. - Так я и сделал.
Долгое время никто не осмеливался произнести ни слова. Найюр с непроницаемым лицом наблюдал, как экзальт-генерал жует.
- Война, - продолжал Конфас, словно они вели непринужденную беседу. Он сделал паузу, чтобы проглотить кусочек. - Война - это как бенджука. Правила зависят от того, какой ты делаешь ход, не больше и не меньше…
Найюр не дал ему договорить. Он сказал:
- Война - это интеллект.
Конфас закончил есть и аккуратно отложил серебряные вилочки.
Найюр отодвинул свою тарелку.
- Тебе интересно, где я это услышал?
Конфас поджал губы и покачал головой. Промокнул подбородок салфеткой.
- Нет… ты был там. В тот день, когда я объяснял Мартему свою тактику. Ты ведь там был, да? Среди павших.
- Был.
Конфас кивнул, словно его тайное предположение подтвердилось.
- Мне вот что любопытно… Ведь мы с Мартемом были одни. - Он многозначительно посмотрел на Найюра. - Без свиты.
- Ты хочешь знать, почему я тебя не убил?
Экзальт-генерал хмыкнул.
- Я бы сказал, почему не попытался убить? Молоденький раб протянул руку из темноты и забрал тарелку Найюра. Золото и кости.
- Трава, - сказал он. - Травы оплели мои руки и ноги. Они привязали меня к земле.
Где-то отворилась дверь. Он ясно различил это в их глазах - в глазах своих так называемых подчиненных. Отворилась дверь, и ужас встал среди них.
"Я вижу тебя".
Казалось, только Конфас ничего не замечает. Будто у него не хватало для этого органов чувств.
- Конечно, - усмехнулся он. - Ведь поле было моим. Никто не рассмеялся.
Найюр откинулся назад, глядя на свои огромные ладони.
- Оставьте нас, - приказал он. - Все.
Поначалу никто не двинулся, даже не посмел вздохнуть. Затем Конфас откашлялся. Сурово нахмурившись, он сказал:
- Делайте… как он сказал. Сомпас попытался возразить.
- Вон! - крикнул экзальт-генерал.
Когда все ушли, Найюр впился взглядом в точеные черты Конфаса.
"Найюр урс Скиоата…"
Конфас кивнул, словно все понимал.
- Я проиграл бы при Кийуте, - сказал он, - если бы верховным вождем был ты.
"…самый яростный из воинов".
- Проиграл бы битву, - отозвался Найюр, - и не только. Конфас хмыкнул над чашей с вином, поднял брови и проговорил:
- Полагаю, империю тоже.
Найюр с изумлением и интересом смотрел на него. У него не укладывалось в голове, что сидевший перед ним мальчишка - это и есть полководец, выигравший сражение при Кийуте много лет назад. Тот человек был непобедим. Он царил над полем битвы, его имя застыло на губах бесчисленных мертвецов. Великий Икурей Конфас.
Это он, Лев Кийута. Шея у него такая же тонкая, как и множество других, сломанных Найюром.
Экзальт-генерал отодвинул тарелку. Он обратил на скюльвенда веселый заговорщицкий взгляд.
- А что живет в сердцах ненавистных врагов? Нет никого, кроме Анасуримбора, кого бы я презирал больше, чем тебя. И все же я нахожу некое успокоение в твоем присутствии.
- Успокоение, - хмыкнул Найюр - потому что ты относишься к миру как к собранию твоих военных трофеев. Твоя душа ищет лести - даже во мне. Ты видишь себя во всем, как в зеркале.
Экзальт-генерал моргнул, затем тихонько рассмеялся:
- Не надо преуменьшать, скюльвенд.
Найюр вонзил кинжал в тяжелый стол, заставив подскочить чаши, блюда и самого Конфаса.
- Вот, - прорычал он, - вот! Вот что такое мир на самом деле! Конфас сглотнул, отчаянным усилием сохранив на лице маску добродушия.
- И что же это значит? - спросил он. Варвар осклабился.
- Даже сейчас он заставляет тебя двигаться.
Икурей Конфас облизнул губы. Стиснул зубы. Красивое лицо напряглось. Почему гнев так сильно искажает красивые лица?
- Смею тебя заверить, - ровным голосом начал Конфас, - я не боюсь…
Найюр ударил его так сильно, что опрокинул на спину.
- Ты ведешь себя так, словно живешь уже вторую жизнь! - Найюр согнулся и вскочил на стол. Чаши и блюда полетели во все стороны. Глаза Конфаса от ужаса стали огромными, как серебряные таланты. Он отползал от Найюра по подушкам. - Словно знаешь, чем она кончится!
Конфас очнулся от оцепенения.
- Сомпас… Сомпас!
Найюр перепрыгнул через стол и ударил его по затылку. Экзальт-генерал упал. Найюр расстегнул свой пояс и сорвал его. Захлестнул им шею Конфаса и заставил того подняться на колени, рывком притянул всхлипывающего противника к столу, бросил грудью на стол и стал бить лицом о его собственное отражение - раз, другой…
Он поднял взгляд и увидел рабов, столпившихся в темноте с воздетыми руками. Один из них плакал.
- Я демон! - вскричал он. - Демон!
Затем повернулся к Конфасу, содрогавшемуся под ним на столе. Некоторые вещи требуют точного объяснения.
Восход. Свет озарил восточную колоннаду, окрасив ее оранжевым и розовым. Легкий бриз принес запах кедра и песка. Казалось, вся Джокта просыпается от прикосновения утра.
Найюр смахнул на пол чашу с вином. Она звякнула о плиты, затем беззвучно покатилась по коврам. Он сел на краю постели, потер переносицу, затем пошел к бронзовому умывальнику у западной стены. Глядя на геометрические фрески с вписанными в них овалами, омыл бедра, запятнанные кровью и мерзкой грязью. Затем нагим вышел на террасу, на солнечный свет. Пока он шел к балюстраде, Джокта тихо расплывалась в утреннем свете, как капля масла в воде. Где-то ворковали голуби. С восточной стороны, черные на фоне золотистого моря, корабли качались на якорях у входа в бухту. Нансурские корабли.
Значит, сегодня.
Он оделся сам, одного из рабов послал к Тройатти. Капитан перехватил его по дороге к казармам.
- Пошли людей на корабли, - сказал Найюр. - Мы опустим цепь у входа в гавань только тогда, когда все суда будут обысканы. Затем я желаю, чтобы ты лично собрал Конфаса с его генералами и отвел их в гавань. На Большую пристань. Возьми как можно больше людей.
Молчаливый конриец послушно внимал, почесывая свазонд на руке. Потом кивнул, коснувшись бородой груди.
- И что бы ни случилось, Тройатти, - добавил Найюр, - охраняй Икурея.
- Тебя что-то беспокоит, - заметил капитан.
На мгновение Найюру показалось, что они с Тройатти друзья. Еще с Шайгека капитан и его солдаты называли себя хемскильварами, "людьми скюльвенда". Он учил их обычаям своего народа (тогда это казалось ему важным), а они следовали за ним из присущего юности странного стремления обожать кого-то. Они не оставили Найюра даже после того, как Пройас подчинил их другому командиру.
- Флот прибыл как-то слишком скоро… Сдается мне, корабли отчалили еще до изгнания Конфаса.
Тройатти нахмурился.
- Думаешь, они не собирались забирать Конфаса, а привезли ему подкрепление?
- Подумай о Кийуте… Император отправил с Икуреем только часть имперской армии. Почему? Обороняться от моих сородичей, которые уже уничтожены? Нет. Он не случайно приберег силы.
Капитан кивнул, и в глазах его сверкнуло внезапное понимание.
- Охраняй Конфаса, Тройатти. Если придется пролить кровь - не останавливайся.
Передав приказы Санумнису и Тирнему, Найюр с несколькими хемскильварами направился к Большой пристани. Она представляла собой береговую террасу из камня и гальки, охватывающую деревянные пирсы как вал - каменные стены. Под сандалиями хрустели ракушки. Люди скюльвенда развернулись цепью, оттесняя энатейских зевак, по большей части рыбаков, устроившихся на свободных причалах. Присутствие Найюра гарантировало, что все пройдет без инцидентов. Высохшие сети оттаскивали в сторону. Сараи ломали.