- Не судите всех по одному человеку, - спокойно парировал секретарский выпад продюсер, неспешно прохаживаясь по приемной и внимательно рассматривая окружающие стены. - Они ни в чем не виноваты. Живут своей судьбой, и не более того, - вздохнув, Амадео остановился и прошелся рассеянным взором по окружающему пространству. - Ремонт пора уже делать…
- Еще и ремонт туда же! - снова всплеснул руками Александр Евстигнеевич и суетливо забегал по периметру безмятежно разлегшегося посреди приемной ковра. - Впрочем, ремонтом тут ничего не испортишь - дальше портить некуда, - яростно выпалил секретарь, наткнувшись взглядом на изъеденный непонятно откуда взявшейся мышью ковровый край. - Попомните мои слова, шеф, - неожиданно решительно развернулся он к Амадео, внимательно изучавшего паутинную сетку морщин на потолке и набившуюся в них серую уличную пыль. - Добром все это не закончится!!!
- Это закончится так, как должно закончиться… - задумчиво изрек Амадео, не сводя глаз с покрытого следами нелинейного времени офисного потолка. - Добром или злом, но будет именно так, как надо. А не как мы хотим, - после полуминутной паузы спокойно добавил он, проигнорировав вызов оглушительного дверного хлопка. С пылающим от досады лицом Александр Евстигнеевич шел прочь от шефских владений.
- Я никак не могу преодолеть свой страх… - темные блестящие волосы, упавшие на опущенное лицо Меруерт, надежно скрывали его выражение от сторонних глаз.
- А ты не думай о нем, когда поешь! Не думай о себе! Думай о песне!
- Спасибо, Камилла… - еле слышно поблагодарила Меруерт сидевшую напротив нее волоокую мулатку. - Но как я могу не думать, если я боюсь… Смертельно боюсь…
- Ты просто не думай! Пой и все! Это же легко! - не унималась в снедавшем ее желании помочь экзотическая красавица. Меруерт тяжело вздохнула и спрятала лицо в вспотевших ладонях и, поняв невозможность спрятаться ни от себя, ни от мира, обреченно уронила руки на стол.
- Понимаешь, я и не думаю… Я просто живу им… Мне кажется, что я вся состою из страха…
- Ну, брось, деточка! - нарочито бодрым голосом произнесла Елена, поглаживая дрожащие девичьи пальцы. Почувствовав прикосновение, Меруерт задержала дыхание и осторожно убрала свою кисть из-под чуждого ей касания. - Это ж так банально! То, что ты переживаешь, называется страхом сцены, - не заметив исчезновения руки Меруерт и продолжая автоматически гладить казенную ресторанную скатерть, назидательно бубнила Елена. - Все певцы с ним сталкиваются на первых порах.
Перехватив полный ужаса взгляд мулатки, Елена дернулась и принялась нервно размешивать в чашке с остывшим кофе давно растворившийся в нем сахар.
- Знаете, мне кажется, я никогда не смогу преодолеть этот страх… - не придавая значения ничему, кроме собственных переживаний, вымолвила Меруерт, задумчиво глядя вглубь своей чашки.
- Ну да, если ты вся состоишь из страха, - раздраженная нелепостью Елены, неожиданно ляпнула Камилла и прикусила язык, напоровшись на укоризненный взгляд примы.
- Дорогуша, - вновь принявшись ласково наглаживать руку Меруерт, промурлыкала Елена. - Не надо отчаиваться. Скажи, - ее лицо приобрело выражение сердобольного исследователя. - А когда ты начинаешь петь, страх проходит?
- Да, проходит! - порывшись в доступных ей воспоминаниях, воскликнула девушка.
- Ну вот, видишь! - схватив руку Меруерт обеими руками и беззастенчиво тряся ее, торжествующе выпалила Елена. - Это просто страх сцены. Ты пой и все постепенно пройдет. Наверное, он у тебя возник из-за травмы, или потеря памяти тому виной. Привыкай к сцене, вспоминай ее, почаще старайся выступать.
- Вспоминать сцену…
- Ну, конечно! Ты же опытная певица! И запомни, деточка, - перейдя на полушепот, Елена завладела-таки взглядом Меруерт. Перегнувшись через столик, примадонна с доброй улыбкой произнесла, глядя в глаза озадаченно смотревшей на нее беспамятной певице. - Тебе надо раскрыть свой талант. И вовсе не твои амбиции нуждаются в этом, а чувство долга, с которым ты, надеюсь, живешь. И должна жить.
Распрямившись, Елена чрезвычайно серьезно, даже сурово вглядывалась в замершую перед ней девушку.
- Я понимаю тебя. Я в таком же положении, как ты, и горжусь этим, - словно делясь самым сокровенным, Елена вновь приблизила свое лицо к лицу Меруерт. Протянув руки, она бережно откинула с ее лба рассыпавшиеся по нему пряди волос. - Шалкар когда-то спас жизнь моего ребенка, а значит, и мою тоже. Он оказался самым человечным из всех известных мне людей, - печально улыбнувшись горьким воспоминаниям, Елена провела кончиками пальцев по щеке Меруерт, бережно стирая с ее тонкой кожи следы недавних слез. - Я знаю, он вкладывает душу во все, что делает. Он очень искренен во всем. И ты для него как дочь. Особенно после всего, что случилось с тобой.
Поймав в ладонь скатившуюся по щеке Меруерт слезу, она сжала ее в кулаке и, раскрыв его, показала девушке крохотное мокрое пятнышко, распластанное на ладони.
- Я обязана Шалкару всем. Он необычайно добрый человек. Я живу моей благодарностью и служением ему. И я уверена, про тебя можно сказать то же самое. Что чувствует твое сердце, Меруерт? Что, кроме страха?
- Любовь, - одними губами промолвила Меруерт.
- Любовь к кому? - нетерпеливо наблюдая за развернувшейся перед ней сценой, выпалила Камилла.
- Не знаю… - пожав плечами, невидящим взором посмотрела на нее Меруерт.
- Нельзя чувствовать любовь неизвестно к кому, - раздраженно буркнула мулатка. - Ты дядю любишь? Или парня какого-нибудь? - заерзав на стуле, она с неприязнью посмотрела на добродушно улыбавшуюся Елену. - Что смешного?
- Ничего, - не сводя глаз с Меруерт, сказала певица. - Наверное, она не помнит, кого любит. А о любви к Шалкару и говорить не надо. Его все любят.
- Ну, не скажи! - отставив в стороны острые локти и ожесточенно вгрызаясь в кусочек тростникового сахара, изрекла красотка. - Далеко не все. Любишь его только ты. А остальные, по-моему, просто боятся.
- Камилла! - вспыхнув от негодования, резко оборвала ее Елена. - Не путай страх с уважением! Начальника должны уважать. Шалкара все любят и уважают, запомни это, малолетка.
- У меня такая странная любовь… - вторглась в начинающуюся ссору выплывшая из затянувшегося раздумья Меруерт. Звук ее голоса, неожиданно ставший неизмеримо глубоким и завораживающим, разлился по крошечной кофейне. Затаив дыхание, обе женщины с интересом воззрились на нее. - Мне кажется, что я люблю всех… Не кого-то, а всех… Просто люблю.
- И Шалкара тоже? - сдвинув брови, угрожающе вопросила Елена.
- И Шалкара… - рассеянно улыбнулась Меруерт. - И остальных. Не знаю, как это выразить… Это похоже на…
- На последствия амнезии, - ехидно процедила Камилла сквозь безукоризненно белые зубы, лениво потягивая ядовито-зеленый коктейль из неоново-красной трубочки.
- Тихо, - строго шикнула на нее Елена и смерила развалившуюся на стуле мулатку гневным взглядом. - Тебе нельзя пить! Да еще днем! Ты опять пойдешь вразнос!
- Можно, - безапелляционным тоном заявила Камилла. - Мне разрешили.
- И кто, скажи на милость? - сверкая глазами, прошипела Елена.
- Шалкар разрешил, - оскалив зубы в наглой усмешке, выпалила Камилла. - Сказал, что я сама должна чувствовать, когда мне что можно или нельзя. Что я несу ответственность за свой выбор. Сказал, что если мне хочется пить, значит, можно. Сказал, что доверяет мне.
Захлопав глазами, Елена с непонимающим видом созерцала насмешливую улыбку молодой певицы.
- Но вы правы. Когда я пою, страх проходит, - совершенно не воспринимая происходящее вокруг, продолжала жить своей обособленной жизнью Меруерт. - Но вы знаете, оттого, что во время пения страх проходит, я боюсь еще сильнее… Ужас какой-то… Замкнутый круг…
- Так чего же ты боишься? - осмелев от выпитого и от растерянности Елены, выкрикнула Камилла.
- Я боюсь… того, что случается во время пения, - глядя в одной ей видимые дали, поделилась переживаниями Меруерт. - Когда я пою… - оказавшись в разреженной атмосфере чужого непонимания, девушка тяжело задышала и умолкла, мучительно подбирая слова. - Я не узнаю себя. Или узнаю… Да, страх проходит, но то, что открывается за ним, пугает меня еще больше.
- Но если тебя пугает не сцена, - теряя терпение, подытожила Елена. - Тогда что? Чего ты боишься до потери сознания, так сильно, что тебя чуть не силком приходится тащить к микрофону?
- Я боюсь… Себя… - подняв голову и в упор глядя на Елену, ответила Меруерт.
Глава 11
Абсолютная тьма
Пустыня дышит - такое словосочетание Анника часто слышала, просматривая телепередачи о жизни на земле. Земля… Как давно она там не была… Или совсем недавно… Погрузившись в воспоминания о недавней прошлой жизни, девушка не сразу услышала оклик Амелии, густым белоснежным туманом вставшей у нее на пути.
- Анника! Вернись в себя! Давай же!
Испуганно вскинув глаза, Анника тут же зажмурилась, закрываясь от раскаленного песчаного облака, бросившегося ей в лицо.
- Пустыня дышит! - она едва разбирала слова Амелии, чей голос с трудом продирался сквозь низкий рев надвигающейся песчаной бури.
- Слышу… И правда дышит… - прошептала побледневшая девушка. - Никогда бы не подумала, что она ТАК дышит…
- Небо! Луна! - голос ангела наконец прорвался в сердце подопечного ей человека и рассыпался там тревожным звоном. Подняв голову, Анника с ужасом смотрела на разверзшийся над горизонтом катаклизм.
Черные тени заполнили почти всю поверхность ночного светила и, не находя на нем места, тягучими, но гибкими струями переливались на линию горизонта. И без того нечеткая, она расплывалась под опутывающей небо могильной тьмой, и тяжелая несусветно огромная Луна неуклонно проседала в расширяющийся под ней пунктирный разрыв. Не в силах отвести глаз от угрожающего величия этого неземного зрелища, Анника наблюдала, как, вероятно, под весом скопившегося в Луне мрака линия горизонта сворачивалась вокруг светила, превращаясь в странное его окаймление.
- Что это такое? - не разжимая губ, про себя вопросила девушка.
- Это Дамбалла набрал свою силу. Мы находимся в глубине его сознания, в его душе. Сейчас он весь сконцентрирован на одной-единственной мысли или намерении, которое он постоянно удерживает в своем сердце. И мы не можем сопротивляться ее силе…
- Нет! Мама! Помогите! - с диким воплем Анника кинулась бежать по песку от языков абсолютной тьмы, протянувшихся к ней по барханам от безнадежно черной Луны. Переливаясь с темнеющего неба на багровый песок, они то перемещались по нему стремительно, словно змеи в броске, то просачивались под песчаную кожу огненной пустыни, двигались под ней, оставляя на поверхности множество крошечных, возникающих один за другим, черных смерчеобразных воронок. И каждое их движение, как и все они вместе, были устремлены к одной цели - к Аннике.
- НЕ-Е-Е-Е-ЕТ! - пронзительно заверещала девушка, когда щупальца смертельной тьмы настигли ее. Вмиг почерневший под ее ногами песок забурлил, закрутился уходящим вниз бурлящим потоком. И на ее фоне особенно была заметна широкая полоса яркого света, окаймлявшего хрупкий девичий силуэт. Подняв к небу тонкие бледные руки, Анника исчезла в вихре неумолимого мрака.
В последнее мгновение Амелия, вырвавшись из захвата набросившейся на нее соседней тьмы, успела нырнуть в смыкающуюся над головой ее подопечной могильную бездну.
Мир снова превратился во что-то иное. Сколько же его форм ей суждено пройти… Лишившись почвы под ногами, Анника с бешеной скоростью полетела сквозь кромешно черную пустоту, обступившую ее со всех сторон… Кроме пустоты вокруг ничего не было, но Анника явственно ощущала ее наполненной какой-то диковинной, пугающе незнакомой, чужеродной и непостижимой жизнью. Тьма пульсировала и двигалась, дышала и была нашпигована незнакомыми звуками, больше похожими на переполненное эмоциями молчание… Ощущение, что она находилась внутри чудовищного животного, усиливалось с каждым мигом… Время стало таким невероятно плотным, но текло почему-то не вне, а внутри ее души… Мгновения рождались из ее сердца тяжеловесными крохотными комками сверхплотной материи, и каждое новое рождение порождало страдание во всем ее существе… Часы нового бытия тикали внутри ее сердца, отдаваясь болью в его биении, сплетаясь с ним, заменяя его… И когда страдание стало невыносимым, Анника, до сих пор не проронившая ни звука, истошно и отчаянно закричала.
- Давай, девочка, поднатужься! - полный пожилой мужчина в ослепительно белом халате навис над ней огромной ледяной скалой. Яркий свет ламп безжалостной резью врывался в привыкшие ко тьме глаза. Вцепившись в чью-то руку, Анника, лежащая на спине, продолжала неистово вопить. Ее голые, согнутые в коленях ноги беспомощно елозили по противно холодной поверхности.
- Анника, дыши глубже! - грудной голос дородной медсестры окутывал пеленой теплого покоя…
- Что-то не та-а-ак… - оглядев раскоряченную роженицу, нараспев предположил молодой усатый мужчина, чью статную фигуру не скрывала, а подчеркивала умышленно тесная медицинская униформа. - Сдается мне, что ребенок лежит поперек.
- Щипцы? - с автоматической готовностью кинула медсестра.
- Ага! - засунув руку внутрь верещащей Анники, изрек пожилой эскулап. И, метнув неодобрительный взгляд на чересчур торопливого коллегу, сухо констатировал, - плод лежит нормально.
Взглянув на указания непрестанно пикающего компьютера, снял и бросил в лоток использованные перчатки.
- Сама не родит. Нижнее давление падает. Почки не выдержат нагрузки. Анестезиолога вызывайте, быстро. Везите ее в операционную. Будем кесарить.
- Проснулась, девочка моя! - визгливый женский голос ворвался в сознание нежданным весельем. - Поздравляю! Девочку родила. Посмотреть хочешь? Сейчас принесу!
Не эта тирада, но громкий стук закрывшейся двери заставил ее частично прийти в себя. С трудом, словно против своей воли, открыв глаза, Анника с изумлением оглядела залитую полуденным солнечным светом холодную больничную палату.
- Вот, полюбуйся на своего первенца! - резкий как скрежет электродрели голос снова безжалостно ввинтился в мозг. Непонимающим взглядом Анника уставилась на жалобно пищащий сверток на руках у молодой розовощекой девицы.
- К груди приложи. Молока дай ей! Голодная же девчонка! - продолжая неумолимо веселиться, выпалила медработница и небрежно ткнула сверток в грудь обомлевшей Анники.
- Эх, ты… Не поняла еще, что мамой стала… - снисходительно ухмыльнувшись, девица лихо выпростала грудь Анники из безразмерной больничной рубашки и вложила онемевший сосок в раскрывающийся в беззвучном плаче младенческий ротик. - Наберется сил, закричит, уж держись! - самодовольно сообщила она новоиспеченной матери, придерживая жадно сосущего молоко новорожденного человека.
Слушая звуки удаляющихся по коридору шагов и ощущая на своей груди недавние, исполненные такой настоящей жизни, младенческие прикосновения, Анника, неотрывно глядевшая в пустой белый потолок, вдруг неудержимо разрыдалась. Счастье, безусловное, абсолютное счастье, рождалось каждой клеточкой ее тела. Счастья было настолько много, что уместить все его в одной хрупкой человеческой душе не представлялось возможным… Переполненная осознанием своего материнства, Анника рыдала, с новой слезинкой отпуская из себя на необозримые просторы внешнего мира излишнее, не вмещающееся в ней счастье…
- И чего это мы такие счастливые? - опасно вкрадчивый мужской голос проник в напоенную безмятежностью тишину ее сердца. По телу прошла крупная ледяная дрожь. Распахнув глаза, Анника скривилась от жгучей боли: чужое враждебное внимание жадно въедалось в каждую пору ее кожи…
- О, прости, что спугнул твой кайф! - презрительно скривив тонкие губы, Геннадий сверлил ее немигающим пристальным взглядом.
- Гена… - испуганный шепот Анники походил на безжизненный шелест жухлых осенних листьев.
- Кому Гена, а тебе Геннадий Андреевич, - недобро усмехнувшись кончиками губ, жестко оборвал ее Геннадий. - Ты зачем, сука, из группы сбежала? Или я тебе мало уроков преподал? - в узких зрачках Геннадия сверкнула багровая молния.
- Я… не сбежала… - почти онемев от неподъемного, точно могильная плита, чувства глубокой безысходности, еле слышно прошептала Анника, вжавшись в подушку. - Я отдохнуть решила.
- Отдохнуть? - картинно вскинув тонкие брови, язвительно переспросил Геннадий. - От чего же, интересно?
- От работы… - комкая бесчувственными пальцами больничную простыню, простонала Анника.
- Ты, дрянь, на отдых права не имеешь, пока я не разрешу! - приподнявшись с оседланного стула, выплюнул ей в лицо Геннадий.
- Имею! - поднявшись на подушке, загнанная в угол невыносимым отчаянием, закричала девушка. - Имею, сволочи вы все! Я так больше не могу! Я сказала тебе! Я сказала, что беременна! А ты заставлял меня трахаться с ними, урод! Я чуть ребенка не потеряла! НЕНАВИЖУ!!!
Дневные лучи весело плясали по обезумевшему лицу Анники, распадаясь на миллионы солнечных зайчиков в ее остекленевших от боли глазах. С хрипом вбирающая в себя воздух, она валялась на полу, с ненавистью глядя на поднимавшегося на ноги Дамбаллу. Ставя на место сшибленный в схватке стул, он методично стирал с расцарапанного лица крупные капли густой багровой крови. Облизав окровавленные пальцы, Геннадий равнодушно усмехнулся.
- Ах, так… Ну, в таком случае, Анника Сергеевна, я вынужден прибегнуть к крайней мере… Ребенка, говоришь, чуть не потеряла… - буравя злобным взглядом палатное пространство, он отряхнул с колен больничную пыль.
- Нет! - холодея от захлестнувшего ее дурного предчувствия, завопила Анника. - Не смей!
Желание жить - оно проявляется не только в инстинкте самосохранения, но и в намерении спасти другую жизнь. Продлиться в ином существе, заполнить его душу пусть и бессознательной, но памятью о себе, оставить в этом мире хоть частичку своего духовного света… Желание выжить - оно столь же сильно, как и стремление умереть во имя сохранения близкого тебе бытия…
Преодолевая оглушающее сознание головокружение, Анника поползла к двери так быстро, как она могла. Но, увы, наша скорость - это всего лишь отраженная в наш мир своевременность или запоздалость принятых или непринятых решений. Наверное, судьбоносный выбор Анники был сделан намного раньше ее нынешней попытки предотвратить неминуемое…
- Гена, нет… - обессилено шептала она в плотно захлопнувшуюся дверь. - Остановись… Может быть, это твой ребенок!
Все на свете зависит от контекста ситуации. Так, иногда тишина - основа просветления, а порой она - путь в личный ад…
Рыдая, Анника опустилась на холодный больничный пол.
- Слышь, Светка, - величавым кораблем плыла между лоточками с новорожденными дородная медсестра. - Ты номер восемнадцать не видела?
- А, это та девчонка, которую кесаревым родили? - не прерывая процесса раздевания ожесточенно орущего младенца, вопросила розовощекая девица.
- Она самая, - сложив на внушительной груди пухлые руки, согласилась ее напарница. С сомнением оглядывая лотки с младенцами, она недоумевающе крутила головой. - Не могу взять в толк, куда она делась.