- Так вот, пообщавшись весьма короткое время со своим так называемым проводником и разглядев как следует его лицо, я быстро припомнил рассказ бедного Дитриха. Господи, как я пожалел тогда, что так плохо обошелся с Дитти! Бедняга пытался меня предупредить, он рассказал мне чистую правду, а я не поверил и смотрел на него, как на труса, паникера и предателя. Я пробовал его потом найти, чтобы извиниться, но он опять бежал и спрятался где‑то столь тщательно, что отыскать его мне не удалось…
Мне надоело слушать покаяние старца, и я довольно резко напомнил:
- Йозеф Менне, сеновал…
- Ах, да. Так вот, я быстро сообразил, с кем имею дело. В тот первый день мы отмахали немалое расстояние - я почему‑то почувствовал себя намного лучше. Наверное, меня окрыляла близость цели. Добавлю, что я всюду носил с собой ампулы с морфием, чтобы облегчить свои боли. Когда я сообразил, что спутник мой и есть тот самый зловещий колдун, я незаметно подлил морфия в его кружку с молоком, которым нас угостили хозяева. Он очень быстро заснул. Я не решился споить ему весь морфий. Обезболивающее ведь могло понадобиться мне самому, поэтому я не был уверен, что господин колдун опочил навсегда. Я вытащил пистолет, у меня был тогда старый револьвер системы "Смит‑Вессон", проверил патроны, навел на лоб Йозефа и взвел курок…
- И что же вас остановило?
- Честно? Не знаю. Мне противно было убивать спящего, но дело было даже не в этом. Я подумал: кто я, в сущности, такой? Заживо гниющий труп. А этот человек, или не человек, неважно, может прожить тридцать, сорок, пятьдесят лет. Кто дал мне право отнимать у него эти годы? И я убрал револьвер, лег на сено и прикинулся, что тоже сплю, хотя так и не смог заснуть до самого утра.
Я почесал в затылке забытым на диване протезом и подумал: обрадовать, что ли, старичка? Сообщить ему, что морфий на полукровок действует примерно как холодная водица на подгулявшего матроса и кристалл мет на любителя светских развлечений? Так сказать, освежает? Взбадривает? Подумал и промолчал. Пусть тешится старикан иллюзиями о том, как подержал жизнь некроманта в своих мозолистых руках. Ну его. А мне в копилку лишнее доказательство: проклятый труповод никогда не действует наобум.
- Ладно. Значит, Йозеф предлагал вам бесплатный курс лечения и предупредил о моем визите, и в обоих случая вы его доброту похерили? Жаль. Когда я выпущу из господина некроманта кишки и отправлю его прямиком в царство его сладкоголосого папаши, парочка добрых дел на счету ему бы очень не помешала. Для облегчения кармы.
Старик медленно покачал головой:
- Я бы на вашем месте не стал этого делать.
- Что, полагаете, он неуязвим?
- Нет, этого я как раз не полагаю. Но я считаю, что, как бы часто Йозеф ни ошибался, каких бы неприглядных дел за ним ни числилось, а в итоге правда все равно на его стороне. Иначе, поверьте, я не отдал бы ему меча.
На то, чтобы удержаться от хохота, сдержанности моей на сей раз не хватило. Пока я катался по дивану, предаваясь чистому детскому веселью, старик придвинул лампу поближе к себе по столу. И наконец‑то стянул с правой руки перчатку. Мой смех как отрезало. На ладони Отто было совершенно такое же, как и у меня, черное пятно размером со старую пятикопеечную монету. Пока я пытался сообразить, что бы это значило, старик молча выключил лампу и, пошаркивая, вышел из комнаты. Камин он оставил включенным.
Тетрадку я прихватил с собой и в метро, игнорируя шокированные взгляды публики (часто ли в торонтской подземке им приходилось видеть одноглазых офицеров Вермахта? хотя Хель их знает…), развернул на той самой странице. Стихи, да. Прочитав несколько, я запихнул тетрадь обратно в карман. Отдам некроманту при встрече. Пусть почитает мне из тетрадки вслух и с выражением, прежде чем я вырежу его поганый язык.
В гостиничном номере, который мы делили с Гармовым - ни одному из нас не хотелось оставлять другого без присмотра - меня, однако, ждали совсем иные забавы. Как раз когда я вошел, капитал, по пояс голый, вывалился из ванной. Правой рукой он сматывал жгут, от которого на руке левой виднелся отчетливый красный след. Еще на левом предплечье капитана обнаружились синяки и пятна многочисленных инъекций. В глазах Гармового трепетал нездоровый героиновый блеск, плечи заметно подрагивали. Не обращая внимания на мое яростное выражение, он швырнул жгут на кровать и поинтересовался:
- Что рассказал нам дедушка?
- То, что мы и ожидали. Меч у некроманта, - процедил я. - Некромант Хель знает где.
О черной метке я благоразумно промолчал. Зато неблагоразумно добавил:
- Гармовой, а вы, оказывается, еще и наркоман?
Вопрос был, что называется, риторическим. Капитан хмыкнул:
- В небе полная луна, княже. Ох, и повеселюсь я нынче, ох, и побегаю.
- Никуда вы не побежите.
С этими словами я стал спиной к двери.
- Отойди, сука.
- И не подумаю.
- Отойди!
В голосе капитана явственно послышалось звериное рычание. Я ухмыльнулся в его оскаленную рожу. Если уж придется выяснять, кто здесь главный, лучше сделать это прямо сейчас - а то выйдет, как у Ангантира с Хьорвардом. По счастью, оборотень не был мне братом.
Закинув башку, Гармовой завыл. Тело его выгнулось, затрещал позвоночник - и капитан вывернулся наизнанку. Я присвистнул. Вот оно, значит, как делается. Мелькнуло бурое и склизко‑красное, и на месте Гармового ощерился здоровенный волк. Впрочем, нет - волка эта тварь напоминала только на первый взгляд. На второй - огромную крысу. Длинная морда, невероятной ширины пасть с рядом острых клыков, серая с рыжиной шерсть. Оборотень зашипел и присел, изготовившись к прыжку. Я потянул из ножен Наглинг, незримый сейчас для смертных. Волчара, впрочем, меч разглядел хорошо. Шипение его оборвалось резким и злобным рыком. Тварь попятилась к стене, буравя меня огромными зенками, в которых мелькали зеленые злые искорки. И - подчинилась. Кувыркнувшись через голову, волк приземлился на пол уже в человеческом обличье. Как ни в чем не бывало, капитан прошел к кровати и плюхнулся на покрывало.
- Рубашку хоть наденьте, - сказал я, убирая Наглинг обратно в ножны.
- А че, кот, у тебя от моей мускулистой груди стояк наметился?
- Тебе, гляжу, отсосать невтерпеж?
Капитан заржал.
- Вот это по‑нашему.
- Пасть захлопни, блатота.
- Мать я твою ебал…
Так переругиваться мы могли бы долго, но я решил свернуть дискуссию.
- Зачем вы эту дрянь колете?
Капитан сверкнул глазами.
- А ты, братан, попробуй. Вдруг понравится.
- Что вы из себя вечно какого‑то урку корчите? - устало спросил я, садясь на вторую кровать. - Отцовская слава вам покоя не дает? Так отец‑отцом, а ваши письма к матери я читал, между прочим. Незачем передо мной комедию ломать…
Гармовой вдруг сел на кровати и уставился на меня со странным, но хорошо знакомым мне выражением. Так смотрят на умственно отсталых писюнов, сморозивших очередную глупость. Так не раз смотрел на меня некромант.
- Что вы на меня так пялитесь?
- Пи‑исьма? - протянул капитан. - Так вот они чем тебя купили. А я‑то все думал: как же этот, чистенький, со мной, грязненьким, работать собрался? А он писем начитался. Вот, блин, умора.
- Вы о чем?
- Письма те писал рядовой духовицкого состава Лебедушкин М. К. за полпайки каши и хлеба осьмушку. И за то, чтобы я его, болезного, в жопу трахал не слишком больно.
Да еб же ж твою мать! Почему, ну почему я вечно так накалываюсь?! Вот вам и тайна изменившегося почерка, вот вам и радость графолога, вот вам и жопа с ручкой, и синее море, и старушка‑мать. Не было никакого Жмыха, и Жуки никакого не было, все это я, идиотик добренький, сам себе вообразил и дрочил на эту прекрасную картинку, как рядовой Лебедушкин М. К. - на фотку Майи Плесецкой. Сам он, мразь, был и Жмыхом, и Жуком, и плесенью, и гнилью, и всей той болотной мерзостью, против которой я тут затеял войну. Надо было, конечно, и виду не показывать, не радовать эту скотину, но я, задохнувшись, вылетел на балкон и полез за сигаретной пачкой. Пальцы задрожали. На ногу мне грохнулся серебряный портсигар.
- Эй, братан, ты в порядке? - проорал Гармовой из‑за балконной двери. - Че это тебя так скорчило?
А вот запихну тебе эту серебряную дуру в глотку, и узнаешь, с чего, мрачно подумал я. И пожалел, что нету у меня под рукой некромантовой катаны.
Глава 3
Моя белая пайка
Вернувшись в Москву, я вызвал к себе побратимов и сказал им дословно следующее:
- Если я не приеду обратно… Не перебивать! Если я не приеду обратно, Нидавель‑Нирр, в случае дедовской смерти, переходит к Ингвульфу. Все свитки я уже подписал и поставил печати. Ингре остается советником, и на него я переписал контрольный пакет акций. Братья и Нари, что бы не случилось, продолжают получать свою часть прибылей. Все должно идти как всегда.
Не раз я принимал решения, не посоветовавшись с ребятами, но впервые они мне не возразили. Рта не открыли. Не пикнули.
По замыслу, следовало передать Ингвульфу и перстень наследников Свартальфхейма, знаменитый Гёрдлинг, да вот незадачка: перстень сгинул в обвале вместе с моим приемным папашей, и их так и не удалось откопать.
Выслушав мой план, Гармовой для начала неистово обрадовался - очень уж в его вкусе получалась задумка - а потом так же резко поскучнел.
- Не придет он.
- Придет.
- Откуда ты знаешь?
- Знаю.
Волк заворчал.
- Скажи лучше, сколько зверей у тебя в стае?
Сначала капитан долго вилял, однако все же разродился точным ответом:
- Две дюжины.
- Мало.
- Ты че, охуел? Да они вдвенадцатером кого угодно порвут, а уж если все вместе, разом, навалимся…
- Мало, говорю.
Я отправил заказ вниз, кузену Хродгару Черному. Для оплаты заказа мне пришлось расстаться со всеми личными сбережениями и со своей долей акций. Хорошо, что успел переписать основное на Ингри, а то совсем охреневший от жадности Хродгар потянул бы пальчики и к контрольному пакету. Вот и стал наследник Свартальфхейма нищебродом. Какой, впрочем, к Хель, я наследник?
Заказ прибыл через три недели, когда рощи под Москвой уже вовсю зеленели. Воробьи чирикали, как одуревшие. Коты отвыли свое в подворотнях и на пожарных лестницах, и все кошки ходили беременные, подметая асфальт отвисшими брюхами. Солнце пробивалось сквозь занавески. Мне было плевать и на воробьев, и на котов, и на солнце. Первые дни меня грызло отвращение к себе, но потом и оно исчезло, и осталась лишь тошнотная пустота. С такой пустотой в животе и в душе, наверное, самоубийцы бросаются с крыш, чтобы превратиться внизу в кровянистое месиво. Еще повсюду меня преследовал запах цветов. Он крался за мной по улицам, запрыгивал на балкон, вся комната моя пропахла цветами. Нарушение обонятельных центров, говорите? Я надеялся, что хотя бы в Тибете запах отстанет, сменившись ледяным дыханием ледников, но и там все склоны были покрыты какими‑то мелкими, то синими, то красными цветочками.
Стая поджидала нас в поселке мужественной девочки Тенгши. Я искренне надеялся, что за прошедшие месяцы молодая мать осуществила свой план и бежала прочь с этих проклятых гор. Зря надеялся. Вот она - стоит в толпе поселян, положив руки на плечи сына, смотрит на меня зло и испуганно. Поселковую площадь окружили волки Гармового, пока еще в человеческом обличье, в военной форме с невнятными знаками различия и при оружии. Отпихнув одного из волков плечом, я подошел к Тенгши и сказал:
- Переведи своим то, что я сейчас скажу.
- Убийца! - не замедлила сообщить мне моя тибетская красавица, крепче прижимая к юбке сына.
- Пока еще нет. И не стану убийцей, если вы будете вести себя разумно и подчиняться приказам. Переведи.
В принципе, мог бы я использовать для перевода и доброго стукача Сакью Ишнорти: вон он стоит, задрав козлиную бородку, ежится на прохладном ветру. Поселян согнали на площадь в чем были, не дав прихватить даже верхней одежды. И я не возражал. Коли уж берешь заложников, делай это так, чтобы поверили: если не выполнят твоих требований, начнешь стрелять.
- Уважаемые жители деревни! - заорал я с непонятным садистким весельем в душе, - Мы с коллегами не собираемся причинять вам вреда, и вскоре вы сможете разойтись по домам и вернуться к своей повседневной трудовой жизни. При одном условии: если разыскиваемый нами преступник по имени Мистер Иамен, известный также как Охотник, явится сюда и добровольно сдастся. Если он этого не сделает, мы будем каждый день, повторяю - КАЖДЫЙ ДЕНЬ - расстреливать по одному человеку. Начнем…
Тут я радостно ткнул пальцем в окончательно съежившегося старосту.
- Начнем с тебя.
Староста, отлично понявший мои слова, мешком рухнул на землю и застонал от ужаса. Он‑то не сомневался, что я исполню обещание. Я сомневался, а он нет. После того, как Тенгши прокричала перевод на кангпо, не усомнились и остальные жители деревни. Поднялся плач вселенский и вой. Матери закрывали руками головы детей, мужчины пытались спрятать за спину жен, охали старики - как будто я уже отдал приказ и сейчас их всех скосят автоматные очереди. Кто‑то решился бежать и огреб волчьим прикладом в брюхо. Кто‑то упал на колени и бился башкой о камни и грязь, молясь Будде. Меня, почему‑то, при виде разгоравшейся паники все сильней и сильней разбирало свирепое веселье. Оглянувшись, я наткнулся на точно такой же, свирепо‑веселый взгляд Гармового. Этот‑то был в своей стихии. Сколько таких деревенек пожег он в Судане и Сомали? Правду говорят - с кем поведешься… Я, кажется, усиленными темпами превращался в редкостную мразь. Клин клином? Меньшее зло? Увольте - от происходящего я получал садистское удовольствие. Так, наверное, радуется идиот, копаясь в собственной кровящей ране, поигрывая струнками сухожилий. Так радуется юродивый брошенным в него камням и плевкам, облепившим его харю. Любуйся, мир, на мое непотребство! Вот он я весь. Вот он я, скотина, вот он я, сволочь, вот он я, сын человеческий, радуйтесь - я ваша плоть и кровь…
Кажется, я расхохотался, и Гармовой озабоченно ткнул меня кулаком в бок.
- Ты, братишка, не увлекайся. Я знаю, оно в башку ударяет по‑первому разу. Чистый кайф, лучше наркоты. Но меру знай, а то с катушек поедешь. На хер ты мне чокнутый сдался?
- Пошел вон, тварь, - радостно ответил я, но смеяться все же перестал.
Проходя мимо меня, Тенгши подняла голову и плюнула мне в лицо. Я задумчиво стер плевок.
Оставив примолкшую в душном ужасе деревню за собой, я поднялся в скалы. У меня не было никакой уверенности, что Иамен сейчас ошивается где‑то поблизости. В то же время, непонятно с какого перепою, я был твердо убежден, что некромант меня услышит. Забравшись на круто срезанный давним камнепадом валун, я приложил руки воронкой ко рту и заорал:
- Иамен, сволочь, выходи! Клянусь именем матери своей, высокорожденной Инфвальт Белое Перышко - если ты не придешь и не принесешь мне меч, я убью их всех!
"Всех‑всех‑всех" - откликнулось горное эхо.
"Убью", - тихо подтвердил я.
На горы спустился вечер. Подморозило, лужи сковало ледком. Я велел выдать деревенским, скучившимся на площади тесной группой, теплую одежду, питье и еду. Плакали дети. Кормящих матерей я все же отпустил по домам, хотя твердо был уверен, что утром мы кое‑кого не досчитаемся. Жаль, что в деревне не нашлось достаточно большого здания, чтобы согнать туда всех людей. Если ночью ударит мороз, вместо заложников нам останутся трупы. Я приказал жечь костры.
У самого большого костра веселились волки. Они поджаривали целую ногу яка. Тошнотно тянуло паленым мясом. Звенели бутылки. Мне есть не хотелось. Я сидел на крыльце дома старосты, выходящего фасадом на площадь, и размышлял о крыльях.
Я помнил те, белые, на которых меня солнцевским рассветом несло над Москвой. Я помнил… ладно, оставим в стороне несостоявшееся любовное зелье, или что там было. Я помнил мягкий шепот тайской воды, помнил, как проплывали подо мной анемоновые поля и сновали мелкие пестрые рыбки. Сегодня днем, на площади, я тоже летел на крыльях. Красивые черные нетопыриные крылья с торжествующим шелестом разворачивались за моей спиной. Значит, бывает и так.
По ступенькам простучало. Я обернулся. Гармовой устроился рядом, вытащил расшитый бисером кисет. Вот уж не подозревал, что он увлекается народными промыслами. Капитан ловко свернул самокрутку, щелкнул зажигалкой и лишь после этого заговорил.
- Снег пойдет.
- Вижу.
- Померзнут люди.
- Тебе‑то что?
Капитан хмыкнул.
- Останемся без заложников - чем некроманта за жопу будем брать?
- Ты - ничем.
Капитан стряхнул пепел и обернулся ко мне.
- Что‑то он не спешит.
- Придет.
- А если не придет?
Я пожал плечами.
- Смотри, командир.
Он озабоченно глянул на собравшуюся у костра стаю. Не хватало четверых, отправленных в дозор. Еще двое сторожили вертолет.
- Смотри.
Он легко поднялся, отщелкнул окурок и пошагал к костру. Что‑то такое сказал своим, те загоготали. Любят старшого. Любят‑то любят, но непонятно, насколько он их мог контролировать. Как бы не перерезали они мне всех деревенских…
Я поглядел на часы. Стрелки неуклонно ползли к двенадцати. Когда я поднял голову, перед крыльцом обнаружилась Тенгши. Сына с ней не было.
- Ну, что ты хочешь мне сказать, красавица? - развязно поинтересовался я. - Пожелать, чтобы Мистер Охотник вышиб мне и второй глаз? Наградить страшным проклятием, от которого черви сгрызут мои кости?
Она молчала. С неба посыпался мелкий снег, оседая на ее полушубке белыми звездочками.
- Ну?
- Он не придет.
- Что?
Тенгши медленно подняла к лицу покрасневшие руки, погрела дыханием.
- Мистер Иамен не придет.
- Откуда такая уверенность?
Она уставила мне в лицо черные раскосые глаза. Красивая девочка. Как жаль…
- Мистер Иамен появился в деревне три недели назад и вошел в дом старосты. Они сильно повздорили. Я хотела вмешаться, но меня не пустили родители. Они заперли меня в доме, привязали веревкой дверь. Остальные собрались у дома старосты. И когда Охотник вышел, принялись швыряться в него камнями и грязью.
- Узнаю людскую благодарность, - пробормотал я. - Только вряд ли камни и грязь его остановят.
- Нет. Но, когда Мистер Иамен покинул деревню, староста призвал из горного храма просвещенного монаха. Монах начертил на камнях, окружающих деревню, мандалы и святые знаки. Мистер Иамен не сможет подойти к деревне ближе чем на две мили.
Я присвистнул и почесал в затылке. Вот так незадачка.
- А если стереть эти знаки?
Женщина молчала.
- Ты знаешь, какие камни пометил монах?
Она помедлила и кивнула.
- Сможешь мне показать?
Тенгши молчала.
- Послушай, девочка, я ведь и вправду не хочу никого убивать. Что бы ты обо мне ни думала. Мне нужен только некромант… Мистер Иамен. И даже его я убивать не собираюсь. Он забрал у меня одну вещь… как только он мне отдаст эту вещь, я его отпущу. А вот если он не появится…
Я спрыгнул с крыльца, крепко взял ее за плечо и развернул лицом к площади.