Однако посмеяться над тем, как лорд Хумли рубил Мировой Ясень, мне так и не удалось. Когда я притащился из мастерской, у нашей камеры было многолюдно. А конкретно, кучковалось там два или три Цербера и еще кто‑то из тюремного начальства. Один из Церберов что‑то волочил по полу, уцепив длинным железным крюком. Так здесь транспортировали покойников. Зека в соседних камерах возбужденно гомонили. Любое событие - хоть мордобой, хоть смерть - вносило разнообразие в их суровые будни.
Подойдя поближе, я остановился. Крюкатый цербер вытаскивал из камеры тело Драупнира. Круглые глаза пацана выпучились еще больше, лицо посинело, а на горле виднелась удавка. Петля. Сделанная из двух связанных лямок комбинезона…
- Удавился, - шепнули за спиной.
Но пацан не удавился. Из окровавленного его и разбитого рта торчала жестянка ваксы.
В дальнем конце коридора брякнула дверь, и появилась еще парочка Церберов. Они волокли отбивающегося Жука. Увидев меня, Жук дернулся и заорал:
- Это он! Это он, сука‑падла! Он ваксу требовал, душегубец!
Я развернулся и, ни слова не говоря, вцепился ближайшему Церберу в глотку.
И тут меня звезданули чем‑то тяжелым по затылку.
Очнулся я в темноте. Не в привычной уже темноте камеры, где ночи не бывает никогда из‑за круглосуточно горящих в коридоре ламп. Я ощупал себя. Одежды на мне не было. Пощупал вокруг. Четыре стены, четыре квадратных метра пространства. Карцер, сообразил я. Что ж, пора мне познакомиться и с карцером…
Тьма была полной, как будто мне выкололи оба глаза. Поначалу меня это не пугало. Я сидел, прижавшись к холодной стене, подтянув к подбородку колени, и пытался вспомнить какую‑нибудь из историй Драупнира. Ничего не вспоминалось. Я попытался пожалеть о Драупнире. И не жалелось. Драупнира не было, сказал я себе. Это всего лишь еще одна насмешка Эрлика, пытающегося меня доконать. Подловить на острый крючок совести. Жестянка ваксы во искупление… Смешно. Там, в последней чернильной тьме, я понял наконец: нет никакого искупления. И не было. И не будет. И Драупнира нет, сказал я себе. И не было. И не будет. Сказал - и Драупнира и вправду не стало, как не стало тогда, в шахте.
Главное - вовремя себе что‑то сказать.
Я вытянулся на полу и заснул.
Разбудил меня звук открывающейся двери. Прежде, чем я успел хотя бы поднять голову, в спину ударила водяная струя. Она била и била, я пробовал извернуться, но прибывающая вода прижала меня к задней стенке.
Когда наводнение схлынуло, я едва дышал. Поэтому те, кто ввалился в карцер с дубинками, могли чувствовать себя в полной безопасности.
Дни без света. Дни без света. Дни, когда меня поливали водой из шланга. Дни, когда просто били. Дни, когда я покорно позволял делать с собой, что угодно, лишь бы увидеть полоску света из‑за двери. Дни, когда они поняли наконец, чем меня можно достать. Это оказалось так просто. Темнота. Полная темнота.
На некоторое время я, кажется, сошел с ума. Не бывает у нормальных такого отчаяния. Я, выросший под землей - ну что мне тусклая тюремная лампочка, что мне и совершенный мрак?
Я колотил кулаками в дверь - или, быть может, в глухую стенку. Я орал неразборчивое и бессвязное. Я молчал, свернувшись клубком. Я грыз пальцы. Я понял неожиданно, что нет ничего за границами этой тьмы. Я превратился в копошашегося в могиле червя, я снова вернулся в себя, я был и собой, и червем в своей темной могиле. Мир исчез. Раскачиваясь, я бормотал последнее, что мог вспомнить:
Зазвенит железо ли, конь заржет -
Золотой зенит, верно, не солжет.
Умирает ночь, но поет она -
Не моя луна. Не твоя луна.
Ночь не умирала никак.
Тогда я понял, что легче умереть мне.
И я вспомнил слова некроманта.
Внутренности червя.
Там тоже наверняка мало света.
И вспомнил, что он сказал мне при расставании.
"Три раза повторите мое имя".
И я бы повторил, какая уж тут гордость.
Гордости не осталось.
Одна беда - имя я тоже напрочь забыл.
Блестящая идея разбить голову о стену посетила меня неожиданно, в припадке озарения. Разбегаться в карцере было особенно негде, да слаб я стал, чтобы бегать, и все же хватило меня на три полновесных удара… На третьем ударе в темноте вспыхнули редкие искры, и я порадовался им, как родным…
Глава 5
Серебряная катана
День третий
Костер горел синеватым пламенем, почти не дающим тепла. Иамен, белее бумаги, расположился поближе к огню и что‑то черкал в своей книжке. Я угрюмо оглядывался по сторонам, надеясь увидеть хоть что‑то, где‑то - но не видел, понятно, ничего, кроме привычной уже серовато‑рыжей равнины.
Иамен поднял голову от своих писаний и спросил:
- Что, герой, оглядываетесь? Ищете очередных ведьм, нуждающихся во спасении?
Я подбросил в костер несколько страниц и, поморщившись, ответил:
- Не надоело обзывать меня героем?
- А кто же вы? Герой и есть.
- Благодарю.
- Это не комплимент, это склад характера.
- Обычный у меня характер.
- По‑счастью, нет. Если бы все были героями, не понадобилось бы и Тирфинга.
- Да что вы ко мне привязались? Чем, по‑вашему, я отличаюсь от нормальных людей?
Иамен заложил карандашом страницу книжки и дидактически пояснил:
- Герои, Ингве, это довольно странный народ. Все поступки вы совершаете перед некой внутренней аудиторией, от которой непрерывно ждете оваций. Если оваций долго не поступает, хиреете, вот примерно как сейчас. В особо запущенных случаях внутренняя аудитория еще и путается с внешней, и потом всякие Дон Кихоты и Ланцелоты удивляются, отчего это крестьяне их не благодарят, а побивают мотыгами и лопатами… Что это вы на меня так смотрите?
Я кинул в костер еще один том. На обложке значилось "Джон Мильтон. Потерянный рай". Потерянный Рай зашевелил пустыми страницами и, скукожившись от жара, потерялся снова. Вспыхнуло веселее.
- Да вот, удивляюсь вашему философскому спокойствию. Ведь вы, Иамен, умираете…
Он подобрал свою книжку. Снова взялся за карандаш и только потом сказал:
- Это называется не спокойствие, а сдержанность. На самом деле мне очень страшно.
Я искоса взглянул на его катану. Ползшая по лезвию ржавчина почти достигла рукояти.
Прошло три дня с тех пор, как я бился лбом о стенку в карцере. Впрочем, не скажу наверняка: закатные облака в небе над равниной не меняли своего цвета. Здесь не было ночи. Но не было и дня.
День первый
…Красноватое сияние пробилось сквозь веки. Веко. Еще не придя толком в сознание, я поднял руку и ощупал лицо. Кто‑то заботливо передвинул мою черную повязку справа налево. Если этого не сделал я сам…
Я наконец‑то справился с непокорным веком, и в глаза мне ударило зеленым и ослепительно‑белым. Пришлось срочно закрыться ладонью, потому что оно жгло, жгло красным даже сквозь пальцы, жгло и невыносимо слепило меня, тюремного червяка - это ликующее летнее солнце!
Когда я решился взглянуть снова, вокруг проявился сад. Я недоверчиво ощупал то, на чем сидел. Деревянная скамейка. Свежая зеленая краска. Зеленые столбы беседки. Зеленые листья яблонь, коричневые стволы. Белые лепестки. Так много белого… Солнечные пятна в траве. Ветер пахнул мне в лицо цветочным ароматом, водой. Нагретой на солнце крышей. Скипидаром от перил.
- Я сплю, - пробормотал я и нерешительно шевельнулся, боясь спугнуть чудесный сон.
Что‑то потянуло меня за левую руку. Я перевел взгляд - и обнаружил, что на моем левом запястье блестит металлический наручник. Короткая цепь соединяла его со вторым наручником, защелкнутом на огораживающей беседку решетке. Решетка была железной. Я подергал - держало прочно. Что еще более интересно, на мне был все тот же опостылевший тюремный комбинезон с большим оранжевым номером. Я протянул руку, чтобы оторвать ненавистную бирку…
И тут наконец я узнал беседку. Ее недавно перекрасили, да я никогда и не видел этого сада в цветении - вот почему не сообразил сразу. Я попробовал приподняться, чтобы разглядеть дом за стволами яблонь. Не тут‑то было. Кто‑то надежно приковал мою щиколотку ко все той же решетке.
- Касьянов! - заорал я. - Сволочь однорукая! Ты что творишь?!
То есть хотел заорать. Голос мой прозвучал так слабо и хрипло, что я и сам удивился. Сглотнул. В горле было суше, чем в кружке ирландца. А, ну правильно, в последний раз пил я из лужи на полу карцера. Остатки воды. Которой меня так щедро поливали из брандспойта. И было это сколько - неделю назад? Десять дней?
Карцер. Блок "К". Тюрьма. Царство Эрлика. Где я, Хель меня задери?
- Касьянов? - нерешительно повторил я.
И голос, несомненно знакомый - только вот чей? - ответил из‑за яблоневых стволов:
- Боюсь, вы находитесь в заблуждении. Касьянова Матвея Афанасьевича здесь нет. Пока.
Чей же голос? Я попытался высмотреть говорящего, но не увидел ничего, кроме цветущих яблонь.
- Пока что? Где вы? С кем я вообще говорю?
- Я предпочел бы вести беседу отсюда, если вы не возражаете. По крайней мере, до того момента, пока вы не придете в себя.
- Я в себе.
Из зарослей хмыкнуло.
- Сомневаюсь. Вы довольно многое перенесли за последние недели. Я, если честно, надеялся, что наша встреча состоится раньше. Как бы то ни было… я бы на вашем месте подкрепился.
Я так увлечен был разглядыванием солнечного сада и поисками моего невидимого собеседника, что лишь сейчас заметил: в беседке накрыт стол. Белая скатерть. Графины с апельсиновым соком, блюдо с бутербродами, глубокая миска со свежей клубникой. Знакомые фарфоровые чашки. Масло в масленке, украшенной чеканкой. Серебряный кофейник. Печенье. Шоколад. Сливки. В глазах у меня помутилось.
Когда я запихивал в глотку третий или четвертый бутерброд, заливая все это вторым по счету графином сока, Голос Из Зарослей произнес озабоченно:
- Не увлекайтесь. А то как бы вам не стало дурно после долгой голодовки.
Я поспешно дожрал остатки хлеба, жадно оглядел поднос и лишь затем ответил:
- Послушайте, кто вы там есть. Может, прекратим играть в Чудовище и Красавца? Давайте вы выйдите оттуда, где прячетесь, и расскажете, что вам от меня надо.
Голос хмыкнул.
- Мне от вас ничего не надо. А вот вам, похоже, от меня что‑то нужно. Могу даже предположить, что. Поглядите направо.
И я поглядел. На скамейке напротив меня - так, чтобы едва‑едва дотянуться кончиками пальцев свободной руки - лежал большой меч в ножнах. Сердце мое глухо стукнуло. И ножны, и рукоять меча были покрыты толстым слоем ржавчины. Кожаные ножны! Откуда, Фенрир заешь, на них взяться ржавчине?! Однако вот она, ползет и пошевеливается, обволакивает несчастное оружие все новыми и новыми слоями.
За моей спиной скрипнули деревянные доски.
- Вы хотели меня видеть?
Я резко обернулся, и сквозь секундное головокружение уставился в светло‑серые глаза.
- Вы?!
Обладатель светлых глаз улыбнулся очень знакомой улыбкой.
- А кого вы ожидали встретить?
Моя рука сама дернулась к мечу. Пальцы уже почти коснулись осыпающей ржавую чешую рукояти, когда стоящий у входа в беседку вытянул катану из ножен. Да, из тех самых ножен за спиной. Только лезвие катаны не отразило солнечного света. Катана была ржавая.
Я отдернул пальцы.
Я усмехнулся криво - и все же сумел усмехнуться.
- Эрлик Владыка Мертвых, если вы хотели сойти за вашего сына, вам следовало бы лучше заботиться об оружии.
И сорвал повязку с левого глаза.
Не было никакого сада. Все тот же волглый лес, сухие серые ветки, лишайник, набрякшее бурыми тучами небо без солнца. Не беседка, а развалина в трухе и древесной гнили. Ржавое железо решетки. Я оглянулся на стол, и к горлу подкатила тошнота. Тухлая болотная вода наполняла графины. В хлебной мякоти копошились черви. Когда я перевел взгляд на хозяина этих мест, меня наконец вырвало.
- Жаль, очень жаль, - услышал я сквозь звуки собственных спазмов.
Я отер кислую слюну, и, не разгибаясь и не поднимая головы, вновь натянул повязку.
Он очень походил на некроманта. Только не было седины в темных волосах и морщинок у глаз. Хозяина Мертвой Страны не коснулась тень возраста. И все же молодым тюремщик не выглядел. Его форма, все того же мутно‑серого цвета, напомнила о чем‑то недавнем. Ах да. Мой вермахтовский полковничий мундир.
Аккуратно обогнув стол, Эрлик присел на скамью рядом с мечом. Подержал пальцы над рукоятью. Подержал. И убрал.
Ржавую катану он положил на колени. Небрежно побарабанил по лезвию и заговорил:
- Что ж, К‑72563, вы чуть умнее, чем я полагал. Надеюсь, достаточно умны, чтобы понимать - меня вам не победить. Не здесь. Не в моем царстве. Поэтому отдайте мне меч, и я вас отпущу.
Я снова криво улыбнулся.
- Вот же он, рядом с вами.
Владыка Мертвых поднял на меня глаза - чуть более светлые, чем у некроманта. Почти белые.
- Не корчите из себя идиота. Меч‑Демон можно взять в бою - но драться со мной вы не пожелали. Можно получить в подарок. Или заслужить. Вы его заслужили. Подарите Тирфинг мне.
Я задумчиво посмотрел на свою левую ладонь над тускло блестящим браслетом наручника. Так вот ты к чему, Черная Метка. Как, должно быть, забавлялся старик в библиотеке с витражными стеклами (имя старика?), слушая мои вопли о битве с Червем. Он и сам… Неужели недостаточно одного раза, и этого Червя надо побеждать вечно?
- Итак?
Собеседник мой так и излучал нетерпение.
- Попросите об этом вашего сына.
Эрлик Черный покачал головой.
- Что, вы с ним не общаетесь? Проблемы на семейном фронте?
Бледные глаза чуть сузились.
- Не нарывайтесь, К‑72563.
- Меня зовут не К‑72563.
- А как же?
Я открыл рот, чтобы ответить - и понял, что позабыл собственное имя.
Тюремщик усмехнулся.
- Что и требовалось доказать. Меньше пяти земных суток в моем карцере, и вы уже не помните, как вас зовут. Представляете, что с вами станет за две недели? Месяц? Тысячу лет?
Я пожал плечами.
- Я умру.
- Нет, - со знакомой мягкостью проговорил Эрлик. - Не умрете. Здесь умереть нельзя.
И, повысив голос, приказал:
- Снимете повязку, К‑72563. Посмотрите на меня.
И расправил бледные червиные кольца.
Представьте, что этот Червь вас проглотил. И сейчас медленно переваривает. Сначала кожу. Потом мышцы и сухожилия. Потом внутренние органы. Потом кости. А вы все это время живы. И когда он вас, казалось бы, уже переварил целиком, и вы отмучились, все начинается по новой.
Он не столько походил на червя, сколько на раздувшуюся белую личинку. Личинку размером с автобус.
- Возьмите меч, - прозвучало откуда‑то из глубины рыхлого тела. - И отдайте мне.
- Нет.
- Возьмите меч и деритесь.
- Снимите с меня наручники.
Личинка заколыхалась от смеха. Никогда прежде не видел смеющихся личинок.
Как хотелось мне схватиться за рукоять! Казалось, ничего не стоит вспороть это пухлое брюхо. Вывалить бледные внутренности, раскромсать в клочки водянистую плоть. Чтобы избежать искушения, я спрятал свободную руку за спину.
Хозяин Страны Мертвых, видимый моему правому глазу, задумчиво пожевал губами. Личинка, видимая левому, не шевелилась.
- Я вас не убью, К‑72563, - сказал он наконец. - Я не убью вас. Сначала я отберу вашу память. Потом - ваше бессмертие. Потом - вашу жизнь, но вы не умрете. Вы останитесь здесь, со мной…
Тут снова заколыхались белесые сегменты огромного брюха.
- Отдайте мне меч.
- Пошли вы на хуй.
День второй
- Да перестаньте вы каждые пять минут проверять вашу катану. Это раздражает. К тому же, я свалюсь с лошади.
- Заткнитесь, Ингве. Не хотите свалиться, держитесь за мой пояс.
- За что еще мне подержаться?
Мы ехали то ли быстрым шагом, то ли какой‑то очень вялой рысью - в лошадиных аллюрах я совершенно не разбирался. Я и на лошади до сих пор не разу не сидел. Когда мы нашли этих кляч - выглядящих не так даже, будто пора им на скотобойню, а так, словно оттуда они и пожаловали - Иамен поинтересовался кратко:
- Ездить умеете?
- Где я, по‑вашему, мог научиться ездить верхом - в парадной зале Нидавеллира?
- Почему вы огрызаетесь в ответ на любой мой вопрос?
И в самом деле, почему? Мне бы ножки ему целовать. Наверное. Я почесал отросшую за время сидения в блоке "К" бороду и пробормотал:
- У меня травма.
- Мозгочерепная. Врожденная, - не замедлил уточнить мой спаситель.
Кончили мы тем, что взгромоздились на одну клячу - Иамен спереди, я сзади - а вторую некромант вел на поводу. Каждую секунду я ожидал, что ноги у бедной лошаденки разъедутся, и она, испустив последнее издыхание, брякнется в траву. Однако пока шла.
Иамен перевесил ножны на пояс и проверял катану если не каждые пять минут, как я сказал, то наверняка каждые полчаса. Зря, если честно, я к нему прикапывался - ржавчина ползла вверх по лезвию. Ржавчина ползла.
День первый
…Правым глазом я увидел, как Хозяин Страны Мертвых медленно встает с лавки и делает шаг ко мне. Катана с глухим бряканьем стукнула о доски, и я еще успел подумать, что некромат никогда бы так не обошелся с любимым оружием.
Левым глазом я увидел, как тело личинки вытягивается.
Правым глазом я увидел, как Эрлик наклоняется надо мной и без малейшего усилия просовывает руку в мою грудную клетку.
Левым - как хвост гигантского червя пробивает мне грудь.
Боль была такая, что способность видеть на секунду утратили оба глаза.
- К‑72563, вы приговариваетесь… - прошелестело надо мной.
Но я и так знал, к чему приговариваюсь. Когда холодные пальцы - или кольца червя - сжали мое сердце, я понял. Я не умру. Я не умру, я стану частицей, мельчайшей клеточкой, волоском пищеварительного тракта этой ненасытной твари. Я буду жить вечно, и вечно сосать, грызть, переваривать и испражняться, я буду вечно мучиться голодом и жаждой, не знающими утоления. Я буду…
Я не мог даже вспомнить собственного имени.
Вокруг резко потемнело.
Кольца сжались сильнее.
Кажется, я закричал.
Имя.
У меня ведь было имя.
И слово пришло. Оно не было моим именем, но я прохрипел в нависшую надо мной белесую прорву: "Иамен".
- Что?
- Иамен.
День второй, позже
Мы ехали по каменистой равнине, протянувшейся рыжевато‑серым платом - от горизонта до горизонта. Рыжей была земля. Серой была трава. Над равниной катились вереницы малиново‑бурых закатных облаков.
- Здесь что, никогда не темнеет?