Дети богов - Юлия Зонис 26 стр.


Тут меня и ударило. Я понял, отчего знакомым мне показалось лицо соседа‑малолетки. И в полном молчании дослушал семейную историю, о том, как Драупнир и мать повстречались впервые на помолвке наследника Вульфингов и старшей княжны из клана Альвингов, и как юная красавица Инфвальт посмеялась над неловким мальчишкой, решившимся пригласить ее на танец. Сказала, что спляшет с ним завтра, если откует он за ночь браслет такой же, как у их княжны. И бедняга Драупнир всю ночь провел в кузне - зато на следующий вечер все гости признали, что да, браслетов не отличить, и они пошли в танце Новорожденного Огня первой парой…

Должно быть, молчание мое затянулось, потому что мальчишка спросил с верхних нар:

- Вам что, не понравилось?

- Почему же, - проскрипел я. - Очень интересная история.

Я бы мог рассказать ему значительно более интересную историю с пророческими мотивами, однако не стал. Как и всякая Кассандра, благодарности от аудитории я бы дождался вряд ли.

Он не нравился мне взрослым, не особенно любил я его и сейчас. Пацан был обычной шестеркой, ласковой, как теля, на все согласной шестеркой. Предложи я ему полировать мои ботинки не тряпкой, а собственным языком - Драупнир тут же вывалил бы язык, и еще за счастье почел бы услужить старш о му. Сам я и в его лета был подростком мрачным. Нет, за мной никогда не задерживалось - но томительное, тоскливое чувство возникало в моей груди всякий раз, когда я смотрел на его горящее желанием угодить лицо. И я не ругал пацана, когда он становился чрезмерно назойлив. Не давал ему подзатыльников. Не заставлял отскребать парашу. Не мешал счастливо болтать о том, о чем слышать мне было неприятно. Будил, когда мальчишка орал от приснившихся кошмаров. Как‑то раз он попытался забраться ко мне на нары, пидоренок несчастный, хотел приласкаться. И я тогда его не тронул, лишь сшиб пинком вниз.

И лишь однажды…

После мордобоя в кузнечном цеху меня перевели на работу в токарную мастерскую. Я обтачивал на станке какие‑то бесчисленные болванки, делал болты и шурупы, стараясь не прислушиваться к пронзительному визгу фрезы в соседнем цеху. По крайней мере, в этой работе имелось хоть какое‑то подобие смысла - хотя я не был уверен, что в соседнем цеху со всех моих прекрасных шурупов не стачивают нарезку и не отправляют их на переплавку. Под ногти мне въелся металлический порошок. Многие в цеху кашляли. Иногда плохо закрепленная заготовка срывалась с чьего‑нибудь станка и принималась скакать по комнате, сея смерть и разрушение. А в целом, работа как работа. Я привыкал. Уже привык. В этом‑то и заключалось самое страшное. Побудка, миска бурды, кружка отравы, работа, жрачка, сон. Я привыкал к тюремному ритму, я почти уже с ним сжился. Единственное, что еще держало меня на поверхности: истории Драупнира. Они напоминали мне, кто я такой и зачем я здесь. Мысль о мече казалось с каждым прошедшим днем все невозможней - просто еще одна сказка. И все же была она, эта мысль, была.

Посреди ночи врубили свет, и по решеткам застучало.

- Заключенные, на выход.

Это был шмон. Еще пару дней назад проверка меня бы не смутила: что они могли отобрать, кроме жалкого листочка с врезавшимся в память стихом? Сегодня, однако, шмон оказался не в тему. Как раз днем я ухитрился сделать аккуратную заточку и спрятать в рукаве, ловко избежав внимания охранника. Особых планов на заточку у меня пока не имелось. Замки в камерах были электрические, стены - толстые. И все же заточка - она и есть заточка, для чего‑нибудь да пригодится. Я лихорадочно оглянулся. И сунул металлический штырь в узкую щель за раковиной.

Проверяли нас не особенно тщательно. Зачем, если всегда и везде взбунтовавшегося зека можно было утихомирить ударом из‑за спины? Мы с Драупниром вывалились в коридор, где подверглись личному досмотру. Два Цербера вяло ворошили матрасы. И тут я заметил, что пацан испуганно пялится на раковину. К сожалению, заметили это и Церберы. Один из них шагнул к умывальнику, и тут пацан заорал:

- Это не мое! Это его!

И ткнул, гаденыш, в меня пальцем.

Когда я очухался - отметелили на сей раз основательно, и в отключке я провалялся почти до побудки - на лбу моем оказалось степлившееся полотенце. Я выругался и скинул мокрую тряпку. Драпнир испуганно шарахнулся в угол и оттуда провыл:

- А у меня они ваксу забрали!

Это меня и доконало.

Я забил щенка ногами под нары. Я избивал его радостно и вдохновенно, вымещая скопившуюся за недели ярость. Я вытащил его из‑под нар, вздернул на ноги и врезал пару раз под дых, снова уронил на пол и доканчивал дело уже ногами. Парнишка кричал, цеплялся за штанины комбинезона, заливал их кровью из разбитого носа. Нет, я не изувечил его. Когда я закруглился, у пацана еще хватало сил подвывать и всхлипывать, размазывая слезы и юшку по лицу. Кажется, он рыдал в основном о своей ваксе. Я рухнул на матрас, отвернулся к стенке и закрыл глаза. Приснились мне, по обыкновению, кишки Червя.

На следующий день в цеху я был мрачен. Драупнир с утра выглядел неважно. Едва на ногах держался, в столовке с тоской поглядел на обычную миску с бурдой - и отставил в сторону. Угрызения совести меня не мучили, как не мучили и тогда, когда взрывом разнесло злополучную шахту. Пять лет назад или тысячу лет вперед, кто скажет? И все же было противно.

После обеда, убедившись, что гнусное чувство просто так никуда не денется, я подошел к местному жуку по кличке Жук. Жук обладал поистине мистической способностью раздобыть все, что угодно, от журналов с фотками голой Марлен Дитрих (никогда неглиже не фотографировавшейся) и до сигарет. Карманов в наших комбинезонах не полагалось, но все раньше или позже обшивались внутренними - так вот у Жука под его серым одеянием нашито было столько, что он и вправду напоминал скарабея. Увидев меня, жучара засеменил лапками и попятился к своему станку. К этому времени в блоке "К" за мной уже прочно укрепилась репутация психопата - увы, вполне заслуженная.

- Жук, задушевно сказал я. - Достань мне ваксу.

- К‑когда? - вякнул Жук.

- Да вот прямо сейчас.

К концу смены в потайном кармане моего комбинезона лежала новенькая, блестящая жестянка с ваксой.

Когда я вошел в камеру и протянул испуганно отпрянувшему пацану коробку с ваксой… Пожалуй, это единственное светлое мое воспоминание об этих жутких неделях.

Вечером, когда ботинки были отполированы до зеркального блеска, Драупнир спросил по‑обыкновению с нижних нар:

- Рассказывать?

- Гони, - согласился я.

- "Сказание об Ингви Лорде и Мече‑Демоне", - тожественно начал мальчишка.

Повезло мне, что я нынче обитал наверху - а то непременно пробил бы башкой второй уровень.

- Что?! Как ты сказал?

- Я могу что‑нибудь другое, - поспешно выпалил Драупнир.

- Нет, нет, давай. Откуда ты эту историю знаешь?

Судя по голосу пацана, он гордо улыбался.

- "Сказание" - одна из древних саг, дошедших к нам из прошлого мира, где Солнце было всадником в огненном венце, несомым квадригой борзых коней…

Я слегка расслабился. Если борзых коней, тогда ладно. Мало ли кого как зовут?

- Ингви и друг его и побратим Агни были подмастерьями в кузне Небесного Кузнеца Ильмариннена. Добавлю, что была у Ильмариннена прекрасная, как луна и солнце, дочь Бьорг, и Ингви и Бьорг полюбили друг друга с детства. Весело звенели молоты в Небесной Кузне, и лишь одно печалило Ингви и его побратима: когда глядели они вниз, на окутанную облачными грядами землю, взорам их открывались неисчислимые несчастья и беды. Свирепые чудовища и жестокие деспоты изводили род людской, вызывая в сердцах побратимов великую жалость. И тогда друзья поклялись, что покинут Небесную Кузню и не вернутся, пока не избавят человечество от напастей. Долго плакала прекрасная Бьорг, но Ингви сказал ей: "Возлюбленная моя, как можем мы быть счастливы на небесах, когда на земле столько страданий. Подумай о будущих детях наших - что увидят они, если захотят кинуть вниз свой чистый взгляд? Подумай и о том, что сватался к тебе сам свирепый Бог Грома, великий герой и воитель. Клянусь - мы сочетаемся браком, когда земля будет свободна, и когда сравнюсь я в славе и силе с Громом". Бьорг заплакала еще горше, ибо не нужны были ей ни слава, ни сила, нужен ей был один лишь Ингви - однако видя, что решение возлюбленного непреклонно, смирилась и обещала ждать.

В Небесной Кузне ковали оружие для Бога Грома, ковали точно бьющие молнии, но для той битвы, на которую устремились побратимы, нужно было иное. Издавна в Облачной Стране бытовала легенда о древнем Мече‑Демоне, сильнее которого нету во всех Семи Мирах. Меч этот нельзя было ни купить, ни украсть. Можно лишь взять его в честном поединке, получить в дар или же заслужить. Однако последний хозяин меча так напуган был страшной колдовской силой клинка, что закинул его далеко в Болото Теней, непроходимую топь, кишащую змеями и призраками‑кровопийцами. Воин давно погиб где‑то в дальнем краю, и века меч ржавел под водяной толщей.

Побратимы решились добыть меч. Долгие дни шли они через болото, отбиваясь от змей и призраков обычным оружием и светлыми небесными молниями. Дни складывались в недели, недели в месяцы. Безгранична была топь, и наконец Агни отчаялся. "Ингви, брат, - сказал он. - Цель наша благородна, однако достичь ее можно и с помощью смертного оружия. Давай же повернем обратно и покинем это ужасное место". Однако Ингви, твердо решивший добыть колдовской клинок, лишь упрямо покачал головой. Агни, убедившись, что побратима ему не переубедить, вознамерился идти обратно. Тогда Ингви отдал ему свой волшебный рог, рог, который подарила ему на прощание прекрасная Бьорг, и сказал так: "Побратим Агни, если понадобится тебе когда‑нибудь моя помощь - протруби в этот рог, и я приду". И ушел туда, где сгущались туманы и посверкивали болотные огоньки. Агни же со многими усилиями выбрался из топей, вооружился смертным оружием, и вскоре возглавил великую армию. А Ингви все шагал через топь. Наконец, когда сердце его совсем захлестнуло черное отчаяние, увидел он, как под водой что‑то блеснуло. С радостным криком кинулся он в зловещую трясину. Трясина долго не хотела выпускать его из своих смрадных объятий, в руке его был старый и ржавый меч. "Горе мне! - вскричал Ингви, - неужели месяцы я боролся с болотом и всеми его кошмарами ради этой бесполезной железки". И тут раздался тихий то ли стон, то ли шелест. То был едва слышный голос меча.

"Напои меня своей кровью, Ингви, - сказал меч. - Отдай мне свою кровь, и ты увидишь, что усилия твои пропали не зря"

И тогда Ингви взрезал собственные запястья ржавым лезвием и напоил Меч‑Демон своею кровью. Вмиг исчезла ржавчина с клинка, и заблистал он ярче самых ярких небесных молний. Возрадовалось сердце Ингви, хотя и слаб он был от потери крови и боялся, что не выйти ему из страшного болотища. Но страхи его были напрасны. Лишь одного холодного блеска меча хватало, чтобы разбежались все чудовища и все призраки, и вскоре Ингви вышел из Болота Теней невредимым.

Вскоре слава его превзошла славу его побратима. Агни сражался с чудищами мрака с помощью огромной армии, Ингви же хватало его меча. Затрепетали ведьмы и злобные карлы в пещерах, запричитали от ужаса кровожадные тролли и великаны, шипя, уползли в самые дальние болота ядовитые гидры. Ингви не знал поражения, и всюду с ним был Демон‑Меч, чей голос окреп, напитавшись кровью из вен своего хозяина. И однажды случилось так, что армия побратима‑Агни попала в засаду в глубоком ущелье. Окружили ее со всех сторон враги, закрыли выход из ущелья, и гибель была неизбежна. И тогда поднял Агни к губам волшебный рог и протрубил трижды, зовя побратима на помощь. Ингви, хоть и был в этот момент на другом краю земли, услышал и за три шага преодолел расстояние от ущелья. И тут услышал он голос меча. "Господин мой, - сказал ему Меч‑Демон, - помнишь ли ты, как друг покинул тебя в сердце смрадного болота? Чего же стоит подобная дружба? Отдай ее мне, отдай свою дружбу мне, и засияю я еще ярче" И остановился Ингви, и подарил он мечу свою дружбу. Не пришел к побратиму на помощь, и славный Агни погиб.

Прошли годы. Гремела слава Ингви, не знали чудовища спасения от его меча. Все боготворили героя, и лишь прекрасная Бьорг в Облачных Чертогах не знала покоя. И однажды, решившись, покинула она дом своего отца, и спустилась вниз. Найдя возлюбленного, она так сказала ему: "Милый Ингви, годы мои уходят. Хоть и вечно молоды живущие в Облачных Чертогах, а в косах моих уже заблестела седина. Хоть и вечно юны, а ясные глаза мои замутились от слез. Ингви Лорд, как бы ни был ты велик и славен, и не победить тебе всех чудищ мрака, потому что много их, а ты один. Прошу тебя, вернись домой и выполни свое обещание, стань моим мужем". Слезы выступили на глазах воителя от скорбной мольбы девы, и совсем уж собрался он обнять ее и ответить согласием, когда услышал голос Меча‑Демона. "Господин мой, - сказал меч. - Разве не обещала дочь Ильмариннена ждать тебя, пока ты не победишь всех чудищ бездны и не очистишь землю от зла? Чего стоит ее любовь, если не может она вынести ожидания? Отдай мне любовь, отдай мне свою любовь, и сердце твое станет спокойно, и ничто не помешает тебе исполнить назначенное". И выполнил Ингви просьбу меча, и отдал он Мечу‑Демону свою любовь, и с усмешкой сказал после этого прекрасной Бьорг: "Ступай прочь и не мешай мне исполнять назначенное". Горько заплакала прекрасная Бьорг, но не тронули героя ее рыдания. И пошла она прочь, поднялась на самую высокую из Облачных Гряд и кинулась вниз, и подхватила тело ее Небесная Река, и погибла прекрасная Бьорг.

Прошли еще долгие годы. Очистил Ингви Лорд землю от чудищ, очистил Срединный Мир и все подземные миры, и тогда последние чудовища взмолились о пощаде. Поклялись они тихо таиться в своих кавернах и никогда не грозить больше богам или смертным. Жалкими были мольбы их, протягивали великанши и женщины горных троллей к воителю своих младенцев и молили: "Не ради нас, но ради малых детей наших просим пощады". Дрогнуло сердце Ингви и собрался он пощадить последних из рода великанов и горных троллей. И тут заговорил его Демон‑Меч: "Коварство задумали горные тролли и великаны. Погляди на детей их, мой господин - когда вырастут эти дети, возжаждают они плоти человеческой, вылезут из смрадных своих пещер, чтобы вновь сеять смерть. Если пожалеешь ты их, пропадут втуне все твои усилия. И снова заселят землю чудовища. Отдай мне свою жалость, господин, она тебе ни к чему. Отдай свою жалость мне". И герой послушался меча, и отдал ему свою жалость, и истребил последних из рода чудовищ.

Свободно вздохнули освобожденные народы, и провозгласили победителя чудищ своим властелином. Принял он корону. День и ночь гремели пиры в его дворце, день и ночь раздавал он приближенным богатые подарки и улыбался слугам. Не было горя в его царстве, и любой мог рассчитывать на царскую милость. И однажды услышал Ингви Лорд голос меча: "Слишком милостиво обходишься ты, мой лорд, с подданными, которые обманывают тебя и грабят. Слишком много смеешься на дворцовых праздниках, вот и считает народ тебя простаком, не заслуживающим уважения. Отдай мне свой смех, господин, отдай мне свою улыбку, не к лицу они властелину". И послушался Ингви Меча‑Демона, отдал царь свой смех и свою улыбку, и мрачно сделалось в его стране, протянувшейся от моря и до моря. Не было там больше ни шумных пиров, ни веселых праздников. Никого больше царь не одарял богатыми подарками, а, напротив, обложил народ суровой податью. Бледны и печальны стали лица людей.

Годы шли, и в волосах Ингви Лорда заметна стала седина - однако все еще крепка была рука его на рукояти Меча‑Демона, и не слышно было о чудовищах, что осмелились бы тревожить покой его царства. Но однажды с отдаленной границы прибыл купеческий караван. Бледны были погонщики верблюдов, страхом перекошены лица охраны. Караванщик поспешил в царский дворец и поведал, что, идя через горы, вышел караван его на некий перевал. Дорога проходила через узкое ущелье - то самое, где некогда погиб побратим Агни - и не было через те вершины другой дороги. По рассказу караванщика, сплел в ущелье свою сеть огромный Паук, протянул ее от края до края, и согласился пропустить караван лишь после того, как заплатили ему страшную пошлину. Двенадцать человек пожрал Паук, и сказал, что отныне требует по двенадцать жертв с каждого каравана. Нахмурился Ингви Лорд, услышав такие вести, сжал рукоятку Меча‑Демона на поясе и поспешил в далекие горы. Спустился он в указанное караванщиком ущелье, и вправду увидел огромную паутину, что протянулась от края и до края. В центре паутины сидел Паук - больше любого из тех чудовищ, с которыми приходилось сражаться Ингви. Выхватил Ингви Меч‑Демон и вступил в схватку. Долго бились они, и стал побеждать Паук.

"Меч‑Демон, - взмолился Ингви, - помоги мне победить Паука, ведь раньше ты не ведал поражения"

И ответил Меч‑Демон: "Помог бы я тебе, но породило этого Паука твое собственное предательство. Не Паук это, а побратим твой Агни, и хочет он отмщения. Не смогу я победить его, если не отдашь ты мне того, что у тебя осталось"

"Демон‑Меч, - сказал Ингви, задыхающийся в паучьей сетке, - все отдал я тебе, что имел, ничего у меня не осталось"

- "Неправда, господин мой. Отдай мне свою душу, отдай мне душу свою, и тогда мы сможем победить Паука"

И отдал Ингви Лорд душу свою Мечу Демону, и победили они в схватке…

Тут пацан окончательно сорвал голос, заперхал и потянулся к раковине. Когда он напился, я мрачно спросил:

- Ну и чем же закончилась эта поучительная история?

- Одни говорят, - хрипло ответил Драупнир, - что после того, как Ингви Лорд отдал душу мечу, он стал первым Нифлингом. А другие говорят, что не только Нифлингом, но еще и оброс жесткой паучьей щетиной. Меч он оставил в центре сетки, чтобы приманивать его блеском героев, а сам затаился во мраке у подножия скал в ожиданьи добычи…

- М‑да, - протянул я. - Что‑то мне эти байки из мира солнечной квадриги не очень нравятся. У них ничего повеселее нет?

- Почему же, - неожиданно хихикнул пацан, - есть. Например, "Сказание о том, как лорд Хумли хотел срубить Мировой Ясень, и что из этого вышло".

Я чуть не подавился собственным языком.

- Это - смешная история?

- Очень смешная.

- Ладно. Завтра расскажешь. Пора нам на боковую, а то прошлая ночка была веселая.

Он завозился внизу, устраиваясь поудобней на жестком ложе. Уже засыпая, я услышал:

- Спасибо вам за ваксу…

Назад Дальше