Мартьянов и сейчас не сказал поэтому напрямки, что он собираетеся делать. Рассказал только, что батальонного нашли убитым на Екатерининском, что четвертая рота решила по народу отнюдь не стрелять. При новой власти за Каинов грех этот, за братоубийство, тяжело отвечать придется.
- Какая такая еще новая власть? - тревожно спросил Кирпичников. Откуда?
Мартьянов сбил папаху на затылок жестом уверенным:
- А ты что думаешь, смены не будет? Питер встал. Москва встала, и по другим местам тоже… слыхать… Не сегодня-завтра железные дороги забастуют, как в пятом было, и крышка. Конец и царю и войне. По всему же видать: нипочем уже теперь не удержишь. Солдат, что ли, за войну против народа воевать будет? У солдата сейчас - любого спроси - не те мысли. Солдату сейчас - только знак дай.
- Правильно, - мрачно сказал Марков. - Наш возьми батальон. Который день разговоры идут… А нынче, после стрельбы… двое суток рота стреляет, что народу попортили, господи! Посмотришь на солдат: глаз не поднимают. Им, действительно, только знак… Штыки обернут. К тому же - на офицеров люты, не сказать. Признать надо: офицер вообще сволочь, но такой сволочи, как у нас в батальоне, днем с огнем поискать.
- То-то и есть! - подтвердил, дружески похлопывая Маркова по плечу, Мартьянов. - Волынцам в первую очередь об этом надо подумать: им больше, чем кому из нас, отвечать придется!
- Чего… отвечать! - побагровев, крикнул Кирпичников. - Что мы своей волей? По приказу, по присяге… Попробуй, не исполни… покажут тебе кузькину мать. Мы, что ли, виноваты, что нас в самое пекло загнали?
- Да я разве что? - хладнокровно сказал Мартьянов. - Когда тебя - при новой, я говорю, власти - опрашивать будут, ты так вот и объясни… суду. А мне чего объяснять: я тебя и так вижу.
Волынец, из рядом стоявших, подтолкнул Кирпичникова, усмехаясь:
- Струсил, унтер? Постой, на допрос я в свидетели пойду, что ты солдат вернее метить подзуживал.
- То есть как? - у Кирпичникова даже голос перехватило. - Ты в своем уме? Чего клеплешь!
Солдат продолжал посмеиваться:
- Зачем клепать? Не я один, все слышали, как ты прапорщику поддакивал, когда он орал, почему поражений мало, зачем, дескать, плохо целите, волнуетесь. Не ты ему в голос пел: "Верно, дескать, его благородие говорит. Вы, ребята, не волнуйтесь, на мушку правильно берите"?
Кирпичников перебил:
- А ты всерьез взял, дурья твоя голова! Я ж нарочно, втереть ему, офицеру… Глаза отвести…
- Брось! - отмахнулся солдат. - Чего отводить-то было? На кой ляд? Кто тебя за язык тянул? Да ты чего огорчаешься? Я ж не со зла. И какой бы с тебя был старший унтер-офицер, без малого не фельдфебель, ежели б ты начальства руку не держал. Новое будет начальство - будешь его слушаться, только и всего.
Кирпичников круто обернулся, явно обиженный, и пошел было. Мартьянов придержал его за рукав.
- Стой, куда… Нашли время ссориться… Мало ль что за кем было… Вина больше - больше и выслуга, так-то старики говорят. Конечно, ежели без волынцев солдаты выступят…
Марков почесал бороду.
- Выступят, думаешь?
Мартьянов засмеялся.
- Ты, я вижу, собрался завтра вчерашний день с заду ловить.
И взбросил винтовку на плечо, круто обрывая разговор.
- Пошли, павловцы.
Глава 31
Лебяжья канавка
Ночь спустилась совсем. Мгла. Только с Адмиралтейства упорные тянутся, перекидываясь со стороны на сторону, щупая крыши и улицы, белые, ярко холодные прожекторные лучи.
- Как же теперь, братцы?
Павловцы промолчали на мартьяновский вопрос. Они стояли тесным кружком на Конногвардейском бульваре. Мороз крепчал. Ныли натруженные за день беспрерывной ходьбы ноги.
Целый день на ногах. Правда, не зря топали. И с преображенцами ладно как будто поговорили, с волынцами - и того лучше. Только с разъездом 9-го кавалерийского запасного дело не вышло: повздорили… Ну, да конные, известно, не головой, другим думают. Да и значения особого нет: у драгун и казаков лошади до того замотаны, что еле ноги переставляют. Куда им в атаку… овса пятый день нет.
Толкнулись было и к морякам, в Крюковские казармы. Тоже не вышло. Усиленный - отборный, надо полагать, - караул, офицер на самом виду: сразу же выскочил. С морячком каким-то, однако, перекликнулись через окно: в город увольнения матросам вторую неделю нет, сидят взаперти. И вскрыться нечем - винтовок матросам не полагается по береговому положению.
- Теперь куда?
Ивасенко сказал нерешительно:
- Заночевать, что ли? Чайку глотнуть? Намаялись, собственно… А завтра, похоже, к расчету строиться. Напрасно мы тогда с канала, как городовиков распатронили, сразу с рабочими не ушли. Звали ведь… Хорошие ребята. И обогрели бы и напоили…
Остальные поддержали:
- Верно. А с утра, благословясь, с ними б ахнули.
- До утра далеко еще, - отозвался Мартьянов. - Может, успеем еще кой-чего по своему хозяйству справить… Рабочие, ты что думаешь, сейчас сидят чаек попивают? Готовятся… Я так соображаю, что ежели на Марсово, в полк?
- Думаешь весь батальон поднять? - задорно спросил молодой, безусый георгиевец. - Знаменито бы вышло: с двадцати человек да сразу на шесть тысяч. За спрос, как говорится, денег не берут. Пошли.
Павловские подъезды и ворота с Марсова оказались запертыми наглухо. Синими искрами искрится на пустом замерзшем поле снег. Обошли кругом - с Миллионной тоже нет свободного хода: калитка на замке, за высокой решеткой одинокие поблескивают штыки часовых.
- А ну-ка, откупори, земляки.
Часовые не отозвались, однако у решетки вырос офицер, в ремнях, во всем походном доспехе.
- Откуда?
- С наряда.
Офицер присмотрелся.
- Мартьянов, никак? Милости просим. Давно ждем.
По-глупому сказал офицер. Если ждут - ясно зачем. Сказал по-глупому и еще глупее того: засвистал в свисток.
Тотчас хлопнула из казармы, из караульного помещения, дальняя дверь. Через двор побежали солдаты.
Мартьянов дал своим знак - стронулись.
- Нет, мы еще погуляем. Пошутил я насчет заходу. До радостной встречи, ваше благородие!
Офицер схватился за кобуру, но Ивасенко уже дер жал винтовку к прицелу.
- Не утруждай пальчиков: стукну.
Офицер присел за сугроб. Караул подходил, развертываясь в цепь… Мартьянов с Ивасенкой отбежали к своим, за угол.
Теперь куда? В первую артиллерийскую, что ли? Здесь недалече.
- Пушки тебе занадобились? На кой они без пехоты…
Не строясь, угрюмо зашагали по сугробам наискосок через Марсово в направлении на Цепной.
Справа от здания казармы гулкий в морозной ночи торопливый дошел стук. Павловцы обернулись. Здание освещено, ясно видно: в третьем этаже, верхнем, недалеко от угла распахивали, срывая задвижки, окна.
- В помещении учебной! Го! Берегись, ребята!
Мартьянов вскинул винтовку. От окон треснул залп. Он перекрыл выстрел Мартьянова.
- В цепь! Отходи к Лебяжьей канавке… Ну, в час добрый! Заварилось, товарищи!
Где-то вкруг невидимые шуркали по снегу пули Мартьяновцы отходили перебежками через поле к канавке, за которой чернели застылые, чопорные, придворные деревья Летнего сада. Отбежали к самому берегу, залегли. Учебная команда от залпов перешла к редкому, одиночному огню.
Мартьянов скомандовал:
- Отставить! Попугали и будет. Патроны на дело пригодятся.
Полежали на мягком, теплым показавшемся и уютным, снегу. Но долго гостить здесь тоже не порядок: место открытое, сад в тылу. Инженерный замок под боком: там юнкера, белая кость. Окружат - и не вылезешь.
Мартьянов приподнялся.
- Сползай на низ, товарищи, и - по льду: выходи на Неву. Мост, верное дело, занят: как бы не задержали, если пойдем. А погреться что-то и мне охота.
Георгиевец спросил:
- А где та самая ночевка?
Мартьянов ничего не ответил.
Выбрались. Здесь, на речном просторе, холод был резкий. Выл ветер порывами, вздувая легкие полы шинелей. У перил далекого моста высоко чернели солдатские фигуры, присматриваясь к редкой цепочке людей, что брели, оступаясь, по глубокому невскому снегу.
- Еще в полынью попадешь… водяному… Гришке Распутину - в зубы.
- Выловили давно Гришку твоего: в царском саду, у царицы под окном, почетно в земле лежит. А насчет льда не беспокойся: тут лед крепкий, в человека рост лед! Против Охты, там, действительно, бывает: ключи теплые на дне, что ли… Влево забирай, чтобы на берег до складов выйти: на складах - воинская охрана, опять, пожалуй, палить придется. Эдак на завтра и патронов не останется.
Глава 32
Канун
В тесной комнатке рабочего общества потребителей от табачного дыма не продохнуть: заседают давно. В первый раз сегодня Выборгский районный комитет, по поручению ЦК, работает за арестованный городской: надо в курс по всем районам войти и решения на завтра принять по всему городу.
День нынче был трудный: убитых и раненых много. Наутро завтра назначен опять сбор по заводам, и снова с полудня всеми заставами - в город. Весь вопрос в том, как идти. Какой на завтра дать лозунг.
Из угла окликнули председателя:
- Дайте слово, товарищ Василий.
Василий моргнул бровью:
- Только короче, товарищ Черномор. Время позднее, дела много еще, а всем надо как можно скорее поспеть к себе по районам: готовиться.
Черномор заторопился. Сквозь дым в полусвете лицо плохо видно, только глаза черные взблескивают тревожно и ярко, и черная длинная кудлатится борода. По бороде этой ему и кличка партийная: Черномор.
- Я - коротко. Всем известно, что Рабочая группа постановила предложить всем заводам назавтра забастовку окончить?
Василий нахмурился.
- Как вас понять? Вы считаете нужным это предложение обсуждать?
- Нет… Я так, к слову… Я считаю, что при обсуждении это течение за окончание забастовки среди рабочих…
- Среди рабочих?
- …надо все же учесть. Рабочую группу меньшевики ведут, а с меньшевиками серьезно приходится считаться, у них влияние есть, особенно сейчас, когда на многих заводах образовались общерабочие заводские комитеты. До сих пор центрами движения были исключительно наши большевистские организации. Мы держались абсолютно изолированно, особняком от других партий. Но в заводских комитетах на предприятиях в большинстве не мы, а меньшевики.
Голоса перебили.
- Что значит "большинство"? Лозунги же наши! И руководство в действии остается за нами!
- Вот именно: "руководство"! - вздохнул Черномор, и блестящие черные глаза за табачною дымкой погасли. - Не будем преувеличивать, товарищи. Конечно, мы делаем, что можем, и даже больше, чем можем… Но надо ж признать: движение как было, так и остается стихийным. А стихийные движения спадают так же быстро, как вспыхивают. При стрельбе толпа рассеивается мгновенно. Масса распылена, и…
- И наше дело ее организовать, - перебил Василий. - Только так вопрос стоит и может стоять. Я, собственно, не понимаю, о чем вы говорите, товарищ Черномор. Никто из нас не закрывает глаз на всю трудность задачи, - сила партии в том и есть, что она умеет смотреть правде в глаза. Что такое рабочий класс России, нам объяснять незачем. Несознательности много еще: знаем! Засоренность отчаянная создалась во время войны, когда кадровых, коренных рабочих угнали на фронт, а на место их насажали укрывающихся от призыва буржуазных сынков и из деревни нахлынувших таких же шкурников. Знаем! Спайки настоящей, классовой поэтому еще нет, ее создавать надо: знаем опять-таки! Знаем так, что напоминать нам об этом не надо. Знаем, наконец, что именно потому, что таков на сегодня питерский пролетариат, в нем находят себе опору и меньшевики и эсеры. Об эсерах вам тоже надо было сказать, раз уж вы подняли этот вопрос: с их крикунами на заводах еще больше приходится, пожалуй, считаться. Потому что кричать о революции они более горазды, чем меньшевики. Все это известно и переизвестно каждому партийцу. Ну, и что? Какой вы из этого делаете вывод?
- Я полагал, - веско сказал Черномор, - поскольку момент исключительной важности и единство рабочего класса в такой момент важнее всего, мы обязаны… все меры, чтобы обеспечить единство…
- Сговором с меньшевиками? - резко спросил Василий. - То есть именно с теми, кто больше всего не дает этому классовому единству сложиться? Как раз напротив: именно потому, что перед нами сейчас боевое задание, необходимо опираться не на заводские, а только на свои, испытанные, большевистские комитеты и кружки. Около них организовывать. Только тогда мы не упустим инициативы из рук. После удара, конечно, дело другое: тогда перенесем работу в широкую организацию, такую, как пятый год указал: Совет рабочих депутатов. В этом смысле директивы были даны от бюро ЦК уже несколько дней назад.
- На Выборгской у нас к выборам со вчерашнего дня готовятся, подтвердил Иван. - Подходит, говорят, день. О чем толкуем, товарищ Василий? Дело ж ясное. По заводам сейчас к комитету только один и есть запрос: насчет оружия. Походили по городу порожнем, довольно… Пора настоящую силу показать… В дружины ребята до чего боевые подобрались прямо сердце рвется. Об оружии ставьте вопрос, товарищ Василий.
- Товарищ Сергеев, вы же на этом деле? - спросил Василий. - Прошу. Мы вас слушаем.
- Оружия, прямо надо сказать, мало, - начал Сергеев, потирая колени морщинистыми, в узлах, пальцами. - Однако револьверов вполне исправных сотен до трех набрали, вчера еще по городовикам пробовали… Охотничьи ружья есть… Опять же охтенцы сорок винтовок в Новочеркасском полку добыли, василеостровцы тоже малую толику у ополченцев-"крестовиков" с Голодая. А когда выступим, так и вовсе много можно достать. Голодаевцы прямо просили: разоружьте вы нас, по гроб жизни будем благодарны. Ну, нашим, на Выборгскую сестрорецкие заводские подбросили…
- Сколько? - в упор строго спросил Черномор.
- Да точно не знаю, - ухмыльнулся Сергеев. - Наши народ хитрый: не признаются. В общем мало, безусловно: ежели даже одних дружинников брать, и то на двадцать едва ль одна винтовка придется. Да, не сказал я: с ижорцами мы связались. Те вовсе богато обещают: с броневиками прийти. Так вот, ребята просили по этому случаю установить, не знаю, как по-военному специально сказать: ну, боевое распределение, что ли…
Затопали в соседней комнате шаги. В раскрытую дверь мелькнули солдатские шинели.
Все встали.
- Мартьянов! - с облегчением выкрикнул Иван. - А ну тебя! Я уж подумал синие! Хотя охрана во дворе и поставлена, не должна б пропустить, да с кем греха не бывает. Ты что ж это?
Мартьянов опустил винтовку прикладом в пол.
- Вот, доложиться пришел. Мы с ребятами - выступили.
Глава 33
Боевое расписание
Доклад Мартьянова слушали пристально и жадно. Даже Черномор, маловер, больше не возражал. Действительно как будто к развязке идет дело. Очень уж убедительно говорил Мартьянов.
- За волынцев я прямо ручательство приму: выступят. Но ежели волынцы выйдут - голову отдам: перекинутся. Вы расположение тамошнее знаете? От Суворовского плаца к Литейному и к Неве что ни квартал - казарма. С волынцами стена об стену литовцы, потом преображенцы… У них командир, Богданович, на весь гарнизон лютостью известен: ему сейчас только сунуться - карачун. По нашему с их патрулем разговору рассчитывать на преображенцев, тех, что на Кирочной, можно. Еще на Миллионной преображенцы стоят, - с теми, пожалуй что, и постреляться придется: специально царский батальон, шкуры. За преображенцами - саперы: 18-й батальон и гвардейские: в инженерные части солдат больше из рабочих берут, стало быть, за ними задержки не будет. Дальше, тут же неподалеку - артиллерия: первая гвардейская бригада и конно-артиллерийская… Ежели где в районе загорится, остальные выйдут, твердо вам говорю.
Василий покачал головой, улыбаясь:
- Что-то у вас очень все благополучно выходит.
Мартьянов смутился несколько:
- Отнюдь. И даже вовсе напротив. Я к этому и шел. Полков, безусловно, много, но без рабочих солдаты одни ничего не поделают: казарма - она казарма и есть - никто ж не знает, что, как и куда. Предложение мое, стало быть, такое: рабочих завтра с ранних часов двинуть именно в Литейный район. К казармам подойдем - и подымем.
- Как пойдем? - спросил голос. - Мосты ж опять заняты, завтра едва ль без боя сдадут. И заставы по улицам - кулаком их, что ли, разобьешь? Оружия - только что вот подсчет делали - до того мало, что хоть локти кусай.
- Мало? - подмигнул Мартьянов: - Ты что - без Арсенала считаешь? На Симбирской он, на отлете, и караул невелик. А оружия там на дивизию хватит. Насчет же мостов - это я на себя беру: штурмом возьмем. У меня план маневра рассчитанный.
Глава 34
Предатель
Еще шло совещание, и в третий раз павловцы, обжигая пальцы, принимали горячие жестяные кружки с чаем, когда во двор, из помещения кооператива, вышел, заворачивая под самую шапку платаный, протертой мерлушки, воротник, невысокий, с черной кудлатою бородой человек. Перекинулся словами с дружинниками, поплясывавшими, грея ноги, во дворе у ворот на охране, и вышел на улицу. До поворота он шел медленным шагом, словно зная, что за ним вслед смотрят караульные, но, свернув за угол, сразу же прибавил шагу, заторопился, притоптывая и прискакивая, постукивая каблуками высоких сапог.
На Литейном мосту, на въезде, дремавшие часовые зашевелились, завидев подходившего пешехода. Окликнули. Звонко ступая по мерзлым, голым камням, повернул к задержанному шагавший по мостовой панели иззябший и злой, замотанный башлыком дежурный офицер. Задержанный пошептался с ним. Офицер сразу встряхнулся.
- Это надо духом. Три креста! Тут у меня для связи самокатчики… На самокате можете? Нет? Тогда вдвоем на машине, как-нибудь сдержит. Моисеенко, забери их. На Гороховую. Три креста!
В градоначальстве пропустили без малейшей задержки, по первому ж слову. И сразу дежурный полицейский офицер ввел в кабинет. Должно быть, самого градоначальника. Потому что огромен был резной, дорогого орехового дерева письменный стол, огромны высокоспинные кресла, и на стене висел красками писанный во весь рост - император.
Комната была полна военных. От блеска погон и аксельбантов вошедшему показалось, что кругом сплошь генералы. Кто тут за старшего? Парадное кресло у письменного стола было пусто. Он поклонился круговым неопределенным поклоном и непривычно-растерянно хмыкнул.
Голос, гнусавый и строгий, спросил:
- Вы кто такой, собственно?
Черная борода дрогнула. Вопрос простой, проще простого. Кто? А с языка слово нейдет. Ответил проскользнувший торопливо следом за пришедшим вицмундирный чиновник:
- Это… наш, ваше превосходительство. Служебно говоря, агент-провокатор. Кличка Волчец. Давнишний и весьма заслуженный агент. Ему удалось пробраться даже в Питерский подпольный большевистский комитет, в самое осиное гнездо, так сказать. Между прочим, последний арест комитета на Сампсоньевском, у Куклина, проведен по его указанию.
Тот же голос, строгий, спросил низким, почтительным переливом:
- Разрешите его допросить, ваше императорское высочество?
Великий князь? На лбу Волчеца выступил пот.
Высокий военный, в кресле у окна, небрежный, нога на ногу, кивнул.