Первым, кого увидал Иван, войдя в комнату, был Мартьянов. Он стоял у большого стола, примкнутого к внутренней задней стене. Рядом с ним, наклонившись над большим, красным и синим расчерченным планом, - высокий и худощавый, рыжебородый, туго перетянутый широким кожаным поясом по добротному френчу человек в защитных погонах. На погонах - красные две полосы; это что же, и есть полковник?
Вкруг стола - двое штатских, худой, как жердь, седоватый уже офицер, несколько молодых. И в комнате - у телефона, у окон, у других в беспорядке сдвинутых канцелярских столов - еще какие-то штатские и солдаты.
Соколов сказал довольно торжественно, откинув корпус назад:
- Гражданин полковник, разрешите довести до вашего сведения: Совет рабочих и солдатских депутатов делегировал к вам в штаб для содействия и связи…
Иван покосился на Соколова: Совет? Да ведь заседания же не было.
- …меня и товарища…
- Беклемишева, - договорил за Соколова, запнувшегося, Иван.
Мартьянов обернулся на знакомый голос, кивнул радостно.
Рыжебородый пожал руку Ивану. На груди у рыжебородого темно-красный, на черно-красной ленточке орденский крест.
- Сейчас мы введем вас в курс дела: как раз закончена сводка доставленных разведкою сведений.
Он обернулся внутрь комнаты:
- Внимание, товарищи! Прошу ко мне. Сведения о противнике: главные силы генерала Зенкевича сосредоточены на Дворцовой площади, в составе: пулеметной роты, двух батарей, двух рот преображенцев - с Миллионной, Павловского полка, трех рот измайловцев, трех - Егерского полка, роты Стрелкового, кексгольмцев…
- Позвольте, - растерянно сказал, сразу как-то сникнув, Соколов. Это же очень много…
- Две роты финляндцев, - продолжал рыжебородый, - две лейб-гренадер, рота Московского, эскадрон 9-го запасного… Великий князь Кирилл лично привел две роты учебной команды гвардейского экипажа. Часть этих сил, точный состав установить не удалось, в общем, тысяч до полутора, всех родов войск, - была двинута на Таврический под командой генерала Кутепова, но на Литейном и Пантелеймоновской рассеяна народом. Остальными Зенкевич продолжает держать Дворцовую площадь, Зимний и Адмиралтейство. По городу в центральных районах - пулеметные гнезда протопоповских полицейских-пулеметчиков. Часть Финляндского полка, - по не вполне, впрочем, точным сведениям, - заняла Тучков мост и прилегающую набережную. Петропавловская крепость в руках правительства, на верках - полевые орудия, но огня не открывают: пока что крепость держит нейтралитет. Такой же "вооруженный нейтралитет" соблюдают казаки и военные училища. Все остальные части гарнизона примкнули к восставшим рабочим.
- "Все остальные"! - проворчал сквозь зубы седоватый офицер. - А где они? Ни одного взвода, который сохранил бы строй: все рассыпалось в пыль! Вы видали, что делается не только на улицах, а и в самом Таврическом? Столпотворение вавилонское, хаос! У Зенкевича - сколоченные части, в самом центре. Он может, стало быть, бить по любому направлению… И вы не упомянули в сводке, что карательные фронтовые эшелоны генерала Иванова уже подходят к городу.
- Если б противник не мог бить, товарищ капитан, - засмеялся полковник, - штабу нечего было бы делать.
- А что вы собираетесь делать, не имея ни одной боеспособной части и на одного офицера… извиняюсь перед господами прапорщиками… - желчно усмехнулся седоватый. - Они вас, как цыплят лукошком, накроют в Таврическом вашем… Нет, слуга покорный: я, знаете, стар в такие игрушки играть.
Он взял фуражку со стола и, ни на кого не глядя, пошел к дверям мимо притихших, сразу посумрачневших прапорщиков. Мартьянов крикнул вдогонку, брезгливо сощурясь:
- Скатертью дорога. Баба с воза - коню легче.
Он засмеялся, но смех одиноко прошел по комнате. Соколов нервно шепнул рыжебородому:
- Вы не находите, что он… кое в чем прав. Частей действительно нет: толпы. Вы что думаете, собственно, предпринять? Нам придется отчитываться перед Советом…
Стремительно в комнату вошли еще двое: крупнотелый, кудри вкруг плеши, прядь волос спала на лоб, и сухощавый, засюртученный, толстобровый, с бритым, сухим и ядовитым лицом. Крупный тряхнул размашистым пожатием руку Соколова.
- Можно поздравить? Что делается… боже ты мой, что делается! Водевилист сказал бы: "кавардак со стихиями". Штаб восстания, да? Больше энергии, больше наступательного порыва, что! Мои репортеры сбились с ног, бегая по городу в поисках боя. Сотни тысяч солдат и рабочих - и нигде, собственно, не дерутся… Так же немыслимо! Как я дам революцию, если нет баррикад и кавалерия не атакует? Пока одна только замечательная сенсация: на Николаевском вокзале комендантом, принял командование, безрукий. Калека, без обеих рук. Кстати: почему штаб не приказал перекопать улицы, чтобы броневики не могли проехать: у Зенкевича - сто броневиков, мне только что звонили в редакцию.
- Перекопать - полдела, - небрежно проговорил сухощавый. - А вот почему вы не захватили воздухоплавательный парк? Здесь, в Петрограде, наверное, где-нибудь есть. Аэроплан - последнее слово военной техники.
- Товарищ Мартьянов, - окликнул рыжебородый. - Отберите в Екатерининском десяток людей для несения караулов при штабе. Парных часовых к дверям: я давно сказал коменданту, но он, очевидно, забыл. Надо закрыть вход посторонним.
- Совершенно правильно, - одобрил Соколов. - Может пробраться шпион.
- Я не шпионов берегусь, а добровольных советчиков, - усмехнулся рыжебородый. - Господа, прошу вас.
Редактор с достоинством наклонил плешастую голову.
- Представителю революционной прессы, я полагаю, будет разрешено… Сейчас каждая минута, собственно, должна фиксироваться печатным станком: это же сплошная история.
- Я проинформирую вас, Иона Рафаилович, - подхватил его под руку Соколов. - Само собою, в пределах, допускаемых военной тайной. Пожалуйте.
Он повернул к двери и увидел забытую им у порога, растерянную Наташу.
- Бог мой! Простите, Христа ради! С этой… стратегией я совсем… Пожалуйте, я сейчас вас устрою. В арсенальную нашу.
Рыжебородый выждал, пока за ними закрылась дверь.
- Прапорщик Волков, прапорщик Кузьмин, прапорщик Владек. Пожалуйте сюда - получить боевые задания. Товарищ Беклемишев, смените прапорщика Кузьмина у телефона.
Глава 45
Охотник за черепами
"Арсенальная" оказалась рядом. Комната узкая, длинная, однооконная. В сплошной ряд от двери и до окна составлены столы. На столах - желтыми, тусклыми грудами патроны; меж них змеями вьются холщовые пулеметные ленты; вдоль стен навалены винтовки, шашки, кобуры. У столов, у окна - молодые разгоряченные лица. Студенты, девушки… Курсистки, наверно. Наташа ожила сразу.
- Вот… арсенал! - Соколов махнул рукой жестом широким. - Снаряжать пулеметные ленты умеете? Ничего, мигом обучат… Товарищ Харламов! Вот вам еще помощник. Особенно будете благодарны: золотые руки!
Он засмеялся и исчез за дверью. Харламов, артиллерийский поручик в очках, с клочкастой редкой бородкой, внимательно осмотрел Наташу, словно проверяя, действительно ли у нее золотые руки, и подвел к столу.
Дверь хлопала поминутно. Входили, выходили. Вносили оружие. Его сортировали в десять рук, потому что рук было в десять раз больше, чем оружия. Осматривали, чистили. И зачем-то записывали. Зачем - не понять, потому что выдавали револьверы, винтовки, патроны без записи: каждому, кто войдет и потребует.
Рядом с Наташей работал студент. Часто приостанавливался, заговаривал. Предложил покурить.
- Разве можно? Здесь же патроны. Разве они не взорвутся?
Наташа никогда не пробовала раньше курить. Закашлялась. Но по второму же разу легким и приятным туманом на секунду застлало сознание. Она потянула дым еще и еще, жадно. Студент смеялся.
- Вот видите! Не будь революции - вы, пожалуй, так бы и прожили, не испытав этого удовольствия…
- Примите.
Наташа обернулась. Темноглазый, стройный, волосы черные, вьются из-под надвинутой на брови шапки. Куртка черной кожи, винтовка на перевязи через плечо, вокруг талии - охотничий патронташ. В руках, охапкою, шашки и свисающие на красных, туго плетенных шнурах кобуры.
Артиллерист просиял:
- Еще раз здравствуйте. В третий раз к нам сегодня! Вот это я понимаю! И опять - целая груда! С городовиков? И где вы их столько выслеживаете? Сейчас зарегистрируем… Ого! И офицерская есть: темлячок-то серебряный.
Глаза захмурились, и голос будто бы стал сразу не тот. У него же самого - шашка. И такая же точно, как эта: с серебряным, мишурным, потемнелым от времени темляком.
Человек в кожаной куртке свалил оружие на стол.
- Мне - патронов.
Он отогнул мятую, стертую кожу патронташа, вынул из гнезд стреляные, почернелые гильзы. Поручик похвалил хрипловато, поправляя золотые очки:
- Вот за это вам - особую благодарность в приказе, - за стреляные гильзы. А то у нас, знаете, в этом смысле черт знает что: анархия форменная. Товарищ Загорская, дайте штук пятьдесят: видите, человек недаром винтовку носит.
Наташа подняла испуганно глаза. Недаром? Неужели каждая такая вот носатая сумка с торчащей из нее деревянной рукояткой на шнуре человеческая жизнь? Отсчитать - еще на пятьдесят…
Человек присел на стол, расстегнулся; в прорез рубашки глянули синие, тонким наколом на коже рисованные пасти драконов. Он вынул портсигар, серебряный с вензелями, раскрыл перед Наташей. Наташа вздрогнувшими пальцами взяла папиросу.
Студент спросил:
- Вы, стало быть, одни ходите?
- Один.
Студент зажмурился и пустил дым колечком.
- Как на охоту… Стильно получается, в сущности. Охотник за черепами. У Майн-Рида роман есть.
Наташа тревожно глянула на отдыхавшего. Обидится. Нет. Он не обиделся. Студент продолжал:
- Почему вы, собственно, в одиночку?
Человек ответил равнодушно:
- Я анархист.
- Анархист? - восторженно воскликнул студент. - Вот случай. Я, знаете, Штирнера читал: очень большое произвел впечатление. И вообще… "Ни бога, ни хозяина!" Очень здорово!
Наташа кончила считать. Анархист встал, застегнулся, заложил патроны быстрыми, словно очень-очень привычными движениями, в патронташ, подтянул пояс и вышел, пристальным и долгим взглядом посмотрев на Наташу.
Студент вздохнул, поцокал языком.
- Вот… страшный, правда? А ведь, наверно, женщины любят… Как вы думаете? Вы должны знать…
Дверь раскрылась. Иван. Он окликнул с порога.
- Из штаба просят спешно два пулемета, десятка два лент.
- Два пулемета? - Поручик Харламов даже очки снял. - Откуда? У нас на весь Таврический только четыре, да и те к стрельбе непригодны… Винтовок и шашек - могу.
- Винтовок и шашек у самих хватит, - хмурясь, сказал Иван. - Как же так - нет пулеметов: без пулеметов никак не управиться…
- А что? Разве… - снизив голос, спросил поручик.
Иван ответил, тоже тихим голосом, неохотно:
- В Чубаровом переулке, похоже, большое дело заварилось: солдат сейчас прибежал - пулеметчики, говорит, в угловом. Народу на улице человек восемьдесят, не то сто набили: не подступиться - крепко сидят. И на Выборгском шоссе самокатные команды против рабочих орудуют. Так окончательно, стало быть, нет пулеметов?
Он вышел. Поручик, щурясь близорукими глазами, раздумчиво протирал очки. Студент прошептал ему быстро на ухо:
- Я… слышал. Это очень опасно, по-вашему?
Поручик недовольно дернул плечом.
- Черт его знает! Разве что-нибудь можно в таком взбаламученном море заранее рассчитать. А у нас и рассчитывать, собственно, некому…
- То есть как? - испуганно переспросил студент. - А штаб? Там же полковник, офицеры.
- Какой полковник? - скривил губы Харламов. - Он же все равно, что штатский: заведующий библиотекой Военной академии. Из университетских: значок на нем просмотрели?
- Что? - почти что вскрикнул студент. - Но я же сам видел: френч, шпоры, оружие, две полосы на погонах. И все зовут полковником.
- А как еще его звать? - окончательно скривился поручик. - По рангу его чин однозначен полковничьему - и на погонах поэтому две полосы, как у полковника; только - вы не обратили внимания? - самые погоны уже, чем у нас. В остальном отличия нет: шпоры, ремни, оружие.
- Штатский! - разочарованно протянул студент. - А я думал… по выправке…
- Выправка у него, действительно, есть, - смягчился поручик. - Но в общем… какой это штаб, когда офицеров в нем нет: библиотекарь и прапоры…
Опять открылась дверь. Мартьянов мрачно сказал от порога:
- Пулеметов нет, так хоть патронов подбавьте. На сорок человек - по пяти, скажем, обойм.
Глава 46
Чубаров
На Лиговке, с угла Чубарова переулка, стучали выстрелы. Солдаты и ополченцы с крестами на шапках, рассыпавшись широким охватом вкруг углового двухэтажного дома, стреляли азартно и беспутно, частым огнем. Из окон второго этажа, разбитых, задвинутых подушками, одеялами, матрасами, лаяли ответно пулеметы.
Грузовик застопорил недалеко от угла. Мартьянов соскочил, следом Ивасенко и павловцы. Мартьянов крикнул:
- Гей, товарищи! Кто тут за старшего?
Ближайший солдат отозвался сердито, отняв приклад от щеки:
- Мы тут все старшие.
Мартьянов зацепил пальцем за воротник шинели.
- Ежели так, докладывай. В чем именно происходит заминка? Я из Таврического дворца, от штаба.
От штаба? Из дворца? Солдат подтянулся. Это что ж - из солдат в начальники ставить стали? А этот, по глазам видно, строг.
Доложил: шли вполне мирно, с вольными вперемежку. А оттуда, с углового, как дернут из пулемета. Пятерых уложило…
- …Мы, конечное дело, взяли сразу же в оборот. Но никак не взойти: бьет и бьет, со всех мест. И дверь, похоже, будто железная: прикладами пробовали - не выбить. Там - веселый дом, люди сказывали, общедоступные девушки. Однако, вот, пулеметы…
Мартьянов медленно пошел по цепи, оглядывая дом. Повернулся, махнул рукой.
- Слушать мою команду! Отходи за угол. Бегом, марш!
И сам побежал, показывая пример. За углом, прикрытые от выстрелов, остановились. Пулеметы еще трещали с разгона, словно не доверяя, что противник отступил. От Знаменской площади подошла, торопясь на выстрелы, кучка солдат, на ходу снимая с плеч винтовки.
Мартьянов оправил фуражку.
- Вот что, ребята. В лоб нам их, безусловно, не взять… Ты, что ли, Ивасенко, останься здесь, десяток людей отбери и - за укрытья, вон снега куча, к примеру. Снег пулю держит. Дом под обстрел, редким огнем. А я с остальными с переулка зайду, с соседнего дому: стену проломим - амба! Понятно? Мне в Галиции дважды в уличном бою так приходилось брать. Сквозь стенку.
Один из подошедших, с Георгием, бородатый, ухмыльнулся. Чуть пахнуло на Мартьянова винным спиртом.
- Сквозь стену? На! Еще руки трудить… Что мы - камнеломы? Мы и так на штык возьмем.
- Возьмешь! - зло отозвался солдат, докладывавший Мартьянову. - Мы трижды ходили. Только зря людей стратили. Вона - лежат…
Бородач посмотрел на черневшие на белом снегу недвижные вытянутые тела и махнул головой пренебрежительно:
- Желторотые вы, только и всего. Небось пороху не нюхали, запасные да крестовики, как я погляжу. А мы - фронтовые, окопные… Нам это - однова дыхнуть. В тот подъезд, что ли?
Он пригнулся и бросился, как вплавь, головою вперед.
- Ура-а!
Затарахтели вперебой пулеметы. Солдаты, ближайшие, рванулись следом, наискосок, по проулку, и тотчас отхлынули. Бородач с разбегу ударился лицом о тумбу и остался лежать. Вслед за отходившими поползли, черпая ладонями снег, раненые.
- Солдат должен слушаться боевого приказу, - строго сказал Мартьянов. - Ежели б бородач ваш цел остался, я б его заарестовал. Тем более, он под хмельком: самое последнее дело. Стало быть, как приказано. В цепь. И пуще глазу берегите, чтобы они наутек не пошли, пока мы обходим… Как я сигнал дам свистом, огонь усилить до крайности. И кричать, будто к атаке. На себя отвлечь, понятно?
Глава 47
Пролом
По дороге, в обход, в проулке, прихватили у дворников ломы и топоры. Шли цепкой, в затылок друг другу, вдоль самых домов, чтобы до времени не приметили, - хотя стрельба все время идет, - едва ли кто сунет голову из окна. Только мало не доходя углового дома, Мартьянов отступил чуть от панели, прикинул глазом: второй этаж соседнего дома, против подъезда которого он остановился, чуть выше, чем в угловом. Мартьянов кивнул удовлетворенно.
- Так-то еще лучше. А ну, братцы, скопляйся! - Он сунул два пальца в рот и свистнул резким, пронзительным свистом. И тотчас ударил с размаху плечом в запертую дверь. С угла бешено застучали винтовки, дошел дружный, раскатами, штурмовой крик: не одни солдаты кричат, - весь народ, что на улице.
Дерево треснуло, срываясь с петель. Треск далеко отдался по пустой, темной лестнице.
- Хоть бы те одна лампочка! Вот… дьяволы… Хорошо еще - лезть недалеко.
На второй площадке чиркнули спичку. Дверь. Медная дощечка с фамилией. Один из солдат взнес приклад. Мартьянов перехватил.
- Стой! Тут мирные жители. Надо благородным порядком.
Он нащупал кнопку звонка, нажал.
Дверь открыли сразу, словно дожидались звонка: слышно было, что ли, как на лестнице топали?
- Господи Иисусе!
Старуха попятилась с порога. В квартире был свет. За Мартьяновым следом солдаты побежали по комнатам. До последней. Стена. Та самая, смежная с угловым. И вправо - дверь.
- Нельзя туда. Там больной.
Мартьянов отстранил загораживавшую вход девушку в пестром халатике, губы накрашены, - и вошел. В постели, с головой закрытый одеялом, кто-то… Женщина, что ль? Застыдилась?
Постель - по левую руку, у той самой стены, что надо ломать. Мартьянов дал знак, четыре солдата схватились за выгнутые, блестящие никелем кроватные спинки, нагнули, занося прочь от стены, в которую уже стучали ломы. Из-под одеяла на секунду мелькнула, судорожно цепляясь за накренившийся край, рука в белой крахмальной манжете. Мартьянов присвистнул:
- Ге! Никак - во всей амуниции?
Он сорвал одеяло и простыню. С подушки глянул, испугом и злобою, желтый, выцвелый глаз. Лицо в морщинках, обритое, белый воротничок, галстук, пиджак.
- Это что ж: по дороге гуся поймали? Обшарь-ка его, ребята, - и в сторонку под присмотр. Потом разберемся.
В стену упорно били ломы. С грохотом вывертывались кирпичи.
- Легче, легче… Может, не сразу услышат.
- Не услышат. Тут… что твой Малахов курган. Поди, оглохли от своей же стрельбы…
Грохнуло. Столбом пошла едкая известковая пыль. Зазвенело стекло. Зеркало с той стены, что ли?
Мартьянов первым шагнул в пролом. В комнате, залитой голубым странным светом от китайского, кистями и золочеными драконами разукрашенного фонаря, сбившись в дальнем углу, пять… шесть… десять женщин, полуголых, в нарядных шелковых платьях, вопили неистовым воплем. В углу, под голубым балдахином, огромная двуспальная кровать, в потолок балдахина вделано зеркало. По стенам расписаны нагие женщины, лебеди… Дверь приперта. И за ней - татакает пулемет.