Глава 21
Да или нет
До семи Наташа пролежала на кровати ничком, уткнувшись в подушку.
Ужас, ужас!.. Жить же, жить нельзя после этого… Кто видел, никогда больше в жизни не улыбнется.
И рабочий этот… избитый… Как самую последнюю, подлую!..
В соседней комнате, у хозяйки, часы пробили семь. Наташа вспомнила:
"Маскарад". Спектакль. Бенефис.
Даже самая мысль - смотреть сейчас на красивые, набеленные, нарумяненные актерские лица, когда там, на улицах - кровь… на щеках, на висках, на груди… музыку слушать - скрипки! - когда… рожок и стрельба… - самая мысль показалась такою чудовищной, что горло сдавило удушьем. Как она могла вчера Марине сказать… Правда, она не знала, а Марина и тот, может быть, сами… так, как на площади было, под пулями…
Не будет спектакля. Отменят. Не смеют же люди…
Она сбросила ноги с кровати, села. А там стреляли - не люди? Тот, что играл смерть на рожке, - не человек? Отчего же тогда и в театре…
Идти. Обязательно. Посмотреть. Не может же быть. Слова такого нет, не найти, не придумать для тех, кто стал бы веселиться сегодня.
Лихорадочно Наташа оделась. Парадное платье - единственное: тоже, как светские дамы, как девушки лучшего общества, шила себе, специально к этому дню - на бенефис, на премьеру. Чтоб не быть хуже других… Почти с отвращением застегивала Наташа крючки. Причесалась наспех, обрывая гребенкой длинные белокурые, шелковистые волосы… Противные! Все, все противно.
На улице было пусто, когда Наташа вышла из дому. Темно. Не горят фонари - свет только от окон. Гулко цокают где-то далеко копыта.
На Каменноостровском тоже почти нет прохожих. Рысью проскакал конный патруль. На мосту - солдатская цепь. Окликнули. Подошел офицер, пригнулся к самому лицу. Наташа, торопясь, объясняла, вытащила из кошелька два театральных билета.
- Бенефис? - офицер засмеялся. - Пожалуйста. Вакулов, проводи барышню до той заставы, чтоб не задержали.
И посоветовал:
- Через Марсово поле - хотя там и ближе - лучше не ходите. Центр совершенно очищен, рабочие толпы оттеснены за мосты, за заставы, но все-таки могут попасться отдельные кучки. За Летним садом сверните по Фонтанке, потом по Караванной. Там вполне безопасно.
"Центр очищен"… "Рабочие оттеснены за заставы". Кончено? Значит будет?
С Караванной - на Невский. И сразу же под лучом прожектора, бившего от адмиралтейского шпица, увидела на пустой, во всю ширь, улице спешащих, как и она, пешеходов, три мчащихся автомобиля. Автомобили свернули один за другим вправо, огибая Публичную библиотеку. К театру, наверно.
Почти бегом, вкруг сквера, мимо полосатой будки у стены дворцового Аничкова сада, у которой сегодня не один - три часовых, мимо серых огромных, голых, безобразных истуканов - к театру. Окна освещены. Перед фронтоном, перед белою колоннадой выровнялись автомобили и санки: съезд. И в дверях - давка.
Глава 22
Маскарад
С балкона Наташа не узнала привычного зала: сцена вдвинулась в партер. Оркестр закрыт полом - просцениум, полукруглый, обрамлен архитектурным порталом: лестницы, балюстрады, вазы, две двери. Над каждой - ложа, задернутая красным шелком. По обе стороны дверей - тусклые зеркала, освещенные канделябрами. В зеркалах отражаются причудно огни и движение зала, зал вдвигается движением своим туда, на просцениум, к сцене, сливается с ним. Очень странное, но ясное чувство: вязкая, неприятная, но неодолимая какая-то связь.
Черный занавес: шелк! На нем - игральные карты.
Сосед слева, кося глаз, с назойливым удовольствием оглядывал Наташу. Хорошо еще, что справа нет другого такого же: она не отдала, не продала билета, хотя сотни ждали внизу: не найдется ли - за любую цену! Разве можно было продать! Он ловил ее взгляд, ища случая вступить в разговор.
И поймал.
- Волнующе, не правда ли? Головин - подлинный мастер. Еще не началось, а уже настроение в зале. Вы чувствуете? А зал премьеры, да еще бенефисный, нелегко взять в руки: аристократия крови и духа, лучшие живые силы страны. Я уверен, что они выиграют бой.
Наташа вздрогнула.
- Бой? О чем вы? Кто выиграет?
Сосед по-своему принял возбужденный и пристальный, - слишком пристальный, может быть, - Наташин взгляд.
Он приосанился, прямя нескладное тело.
- Кто? Пророки условного театра, художник и режиссер, не Лермонтов же, конечно. Вы как будто удивлены? Но ведь спектаклем сегодняшним предполагается завершить победой борьбу за условный театр. "Дон Жуан", "Стойкий принц"… вы эти постановки видали?.. только, так сказать, сценическая формула. В "Маскараде" мобилизуются все силы…
Занавес сдвинулся. Открылась тесная комната, огромный круглый стол, освещенный сверху, люди вокруг стола. Мелькают в рассчитанном, ритмом расчисленном азарте игры, сплетаясь, касаясь друг друга, шелестя - карты, золото, шуршащие пестрые листки ассигнаций, белые холеные руки…
"Хлеба!" Крикнуть им во весь их пышный праздничный зал?
Мимо слуха идут знакомые - затверженные когда-то наизусть! лермонтовские строки. И опять в памяти то, на площади. Наташа опустила голову низко. Зачем она все-таки пошла… Самообман какой-то… "Убедиться"… Просто хотелось на бенефис. И теперь… поделом…
" - Вы знаете, кто я?
- Я знаю "кто вы были".
Наташа подняла веки на ударивший по нервам, странный голос. Посреди сцены кто-то… страшный! Нечеловечно-страшный, особый совсем - в черном плаще, отделанном серебром, в белой маске с птичьим клювом. Опирается на длинную трость. Вкруг него, то размыкаясь, то смыкаясь, вьются волны танца, круженье розовых, голубых, многоцветных одежд.
Наташа дрогнула и спросила невольно:
- Кто?
Сосед ответил, не отводя глаз от сцены, укоризненным шепотом:
- Вы разве… не помните текста? Неизвестный. По замыслу театра - это же главное действующее лицо драмы: рок! В его руках все нити интриги против Арбенина: Шприх и Казарин - только мелкие бесы…
Бесы? О чем он говорит?
Глава 23
Женщина, которая может все
Наташа еле дождалась антракта. Она встала, как только загремели хлопки… Сосед поднялся за ней предупредительно и торопливо.
- Изумительно, что?.. Костюмы - вы обратили внимание? Каждая складочка - предел культуры. И выдержано в совершенно потрясающем стиле… Костюм Неизвестного, например… Так называемый баута, излюбленный костюм карнавала последних дней святейшей венецианской республики… Или Пьеро… Традиционнейший тип Peppe-Nappe… Блестяще! Доподлинная революция на театре…
- Блестяще? - отозвался какой-то студент (они уже вышли в проход, пробираясь к коридору). - Блестяще, вы говорите? Да! Огромный пустой красивый мыльный пузырь! Все цвета радуги, а дунь на него - пфык! Пена. Фейерверк, блестящий и бесцельный. Это - Лермонтов? Даже стихи - как читают? Где лермонтовская "металлическая звучность стиха", которой восторгался Белинский, выверт и мистика сплошь!
Сзади, из-за Наташиной спины, поддержал старческий, пришептывающий голос:
- Правильно. А стоит сумасшедших денег. Я уж не говорю о том, что спектакль шесть лет готовился, - это одно влетело государству в копейку. Но костюмы, реквизит… Настоящее палисандровое дерево, антикварные вещи. За них дикие деньги плачены. Зачем? Причем тут искусство! А вы еще, извините, берете смелость говорить о революции. Типичнейший царский режим! Больная, навинченная романтика, эстетизм и мистика-с… Для народа.
- Ах, для народа? - язвительно обернулся назад, останавливаясь, Наташин сосед, и все кругом остановились тоже, в проходе образовался затор. - "Искусство для народа"! Тогда, конечно, вы ошиблись адресом: вам не высоты театральной культуры нужны, а ба-ла-ган! Идите в Народный дом, наслаждайтесь.
Наташа скользнула вперед: слава богу, сосед задержался, успеет одна…
- Распутинщина в искусстве! - донеслось ей вслед.
Спор разгорался, вступил еще кто-то.
- Именно! Театральная хлыстовщина. Недаром барыньки в ложах млеют… и хлопают.
Шедший перед Наташей неопределенного звания человек повернул голову, усмехнулся злорадно:
- Дохлопаются. На Знаменской площади нынче при мне казак пристава шашкой срезал. Уж если так пошло…
"Пошло"… Но эти не только не думают, но даже… не чуют! О чем они там говорят… Баут какой-то… Peppe-Nappe… Условный театр! А там же, вверху - интеллигенция, как всегда на дешевых местах… "Аристократия духа", как сосед определил…
Она была уже на второй, бельэтажной площадке. Мимо, к фойе, тянулись нарядные люди… "Аристократия крови!" Как они себя чувствуют? Посмотреть?
Наташа повернула от лестницы, по коридору, вслед за идущими в красное, шелком обтянутое парадное фойе. Сюда она никогда не спускалась раньше, когда бывала в театре: здесь всегда разнаряженные, томные, надушенные и припудренные, ходят, едва волоча ноги в лакированных туфлях. Все - и мужчины и женщины. В кофточке простой, в черной юбке сюда зайти даже неловко, все будут смотреть: откуда взялась такая? Но сегодня можно, сегодня обязательно надо… И платье у нее сегодня приличное: черный тюль на шелковом красном… И - как у тех - руки открыты.
Она вошла, присела на первый же пристенный диван, около группы офицеров в блестящих мундирах. По залу медленно, еле переступая, кружила чопорная, застылая, словно неживая толпа. Лица спокойные, движения рассчитанно равнодушные. Ни тени тревоги. Такие, такие же, как всегда.
Офицеры разговаривали вполголоса. Говорил высокий гусар, с кривою и длинною саблей на поясной портупее.
- Я опять буду проситься назад, во Францию. Там не так воюют. Когда я приехал, словно на другую планету попал. Бетонированные казематы, печи, электрическое освещение, кино, чайные домики, игры… Это у них окопы называются! Белый хлеб, красное вино. А у нас - на все про все - одна махорка: вместо консервов, хлеба, вина…
- И патронов! - засмеялся второй. - Да! Насчет техники у нас туго. И насчет удобств. Когда после фронта попадешь не то что в Париж, а даже в Петроград, совсем по-другому дышишь. Сегодняшний спектакль возьми… Франция - не Франция, а вроде. Блестящая постановка. И весь beau-monde налицо.
Он повел взглядом по залу:
- Ба! И Кугушевы здесь? Я не знал, что он в Петрограде. Разве "дикая дивизия" прибыла? Говорили, что дагестанцев пришлют - поуспокоить здешнюю мастеровщину… Она что-то разгулялась. Савельев, ты в штабе, стало быть, должен знать: вызваны "дикие"?
Генштабист, в полковничьих погонах, покачал головой:
- Предположение о вызове кавказцев было действительно, но командующий, Хабалов, отклонил. Он уверен, что справится собственными силами: и в самом деле, причин беспокоиться нет. Хотя я лично поддерживал вызов. Если б князь прибыл сюда не один, а со своим дагестанским полком, он бы, конечно, живо привел… пролетариат к знаменателю. На него только посмотреть. Ведь прямо же тигр. Красота!
Наташа посмотрела невольно туда, куда обернулись офицеры. Неподалеку стоял широкий в плечах и очень узкий в талии статный полковник, в черкеске. Кинжал и шашка с золотою насечкой, георгиевский белый крест на газырях. Да, действительно, есть что-то тигриное в этом скуластом, широком лице, в раскосых глазах, хищно и властно оглядывавших толпу. Рядом с ним женщина, хрупкая, тонкая, с прозрачно-белыми плечами, чуть согнутыми вперед, - не сутулостью, а какой-то… небрежностью к жизни. Тройная нить жемчугов над низким вырезом серого шелкового платья.
- С кем он? С женой?
- Деревенщина! - с негодованием воскликнул высокий. - Ты не знаешь княгини Магды? Впрочем, ты же недавно переведен к нам в столицу. Самый интересный - и самый закрытый салон в Петрограде, И, бесспорно, самая интересная женщина при дворе. Ум, талант, энергия, богатство, титул, красота.
Генштабист покрутил усы.
- Ну, насчет красоты нельзя сказать, чтобы очень…
- Она тебе еще не посмотрела в глаза. Одного раза достаточно, дорогой мой! Я не знаю еще человека в окружении, который не был бы влюблен в нее: совершенно неодолимый шарм. И притом - абсолютная неприступность!
- Разве такая бывает? - рассмеялся Савельев. - И что в таком случае изображает при ней этот семеновец? Прапорщик в таком обществе может оказаться только по женской протекции.
- Опять - деревенщина! - засмеялся гусар. - Самого знаменитого поэта российского не знаешь в лицо!
- Позволь, - смутился генштабист. - В самом деле… Но как он попал в Семеновский полк?
- Он еще спрашивает! Призывной, спасается в здешнем запасном батальоне от фронта… Как сотни других… Сейчас в гвардейском запасе от знаменитостей не продохнуть… У Аси в эскадроне одних оперных теноров шесть человек… два художника, виолончелист из Мариинского… А поэта, наверно, Кугушева и устроила. Ей ведь только мизинцем пошевелить.
- Она так сильна, в самом деле?
Гусар ответил убежденно:
- Если бы эта женщина захотела, она могла бы стать… всем, чем захотела бы.
Генштабист пристально посмотрел на гусара:
- Всем, чем захотела бы? Может быть, ты в самом деле меня представишь? Полковника я уже видел в штабе, мы познакомились.
Глава 24
Неприступность
Наташа, следом за офицерами, подошла к Кугушевым, остановилась неподалеку. Все, что она слышала, - точно страница старого, старого романа. Тигр, двор, княгиня… "роковая", ненастоящая женщина… Выдуманная. Вот стоит в профиль. Тонкое, в романе написали бы "точеное", лицо, и вся прозрачная какая-то, даже волосы золотистые - сказочные словно… Вся, вся придуманная.
И сейчас тоже, как в старинном, сочиненном романе: целуют руку княгине, низко, низко наклоняя расчесанные на пробор, уже просвечивающие с затылка преждевременной лысиной головы. "Аристократия крови".
Полковник в черкеске поднял руку, помахал и крикнул негромко:
- Аркадьин!
Наташа вздрогнула. Аркадьин - фамилия Андрея. Не может же быть, чтобы его… Офицеры, закончив обряд целования руки, отступили, заслонив широкими спинами Наташу. Поднявшись на носки, она все же посмотрела вперед через их плечи и увидала: он, Андрей, в студенческой тужурке.
Андрей и этот… князь-черкес? Откуда он его знает?! Должно быть, о том же спросила княгиня. Потому что полковник ответил:
- Фронтовой случай: санитар-доброволец, обслуживал меня в походном лазарете после моего ранения под мызою Паукен. Симпатичный юноша, в общем, и довольно воспитанный, хотя студент и плебей. Посмотрите: может быть, он вам пригодится для коллекции. Таких вы еще вблизи не видали. По нынешним с позволения сказать - демократическим и бунтовским временам это стильно, пожалуй? Nein?
Он засмеялся.
- В pendant к лорду Бьюкайнену в вашей гостиной.
Засмеялись и офицеры. Наташа вспыхнула обидою за Андрея. Ушла, конечно, она никогда с ним не будет, не хочет быть, но… От обиды сразу стал опять близким. И еще гуще покраснела, еще большей, непереносной обидой, когда увидела: у Андрея, поспешно и осторожно пробиравшегося сквозь медлительные, ритуальным шагом передвигавшиеся ряды, взволнованное, бледное даже и восторженное - до холопства! - лицо. Она закрыла глаза. Чтоб не встретиться.
Голос полковника проговорил покровительственно:
- Monsieur Аркадьин, позвольте вас представить княгине. Я ей много говорил о вас.
Молчание. Должно быть, целует руку. Или пожал? Поцелуя не было слышно. Впрочем, когда целуют руку, - не слышно, кажется.
И опять - голос. Ее. Низкий, грудной, ласковый, обволакивающий. Благодарность за заботы о муже. Она так беспокоилась… Хорошо еще, что только пуля, не газы. Газы калечат на всю жизнь… Кошмар! Впрочем, что вы хотите! Война! На войне все средства хороши, только бы победа… Не правда ли?
Наташа с замершим сердцем ждала ответа. Взморье. Мороз. Тихая, тихая аллея, ласковая - робкая такая - рука на руке.
Голос Андрея ответил поспешно и льстиво:
- Да, конечно. Все средства.
И опять мягкий, грудной голос, смех мужа, пощелкивание гвардейских шпор вокруг. Наташа не вслушивалась. И только, когда дошло:
- Я принимаю по четвергам, от трех до шести. Вы знаете адрес? Сергиевская, тридцать семь. Будем считать, что вы обещали быть в ближайший прием. - Она выпрямилась. Прощается, значит. То есть, лучше сказать, его "отпустили". Теперь пусть увидит. Обязательно надо, чтобы увидел.
Но он не увидел. Он кланялся низко и радостно и ушел, даже не посмотрев кругом. Ну, ясно же: кроме этой женщины, он никого сейчас не видит и не может видеть. Княгиня, двор, тигр. Роман. "Маскарад".
Полковник спросил:
- Ну, как вы нашли моего protege, княгиня?
Она улыбнулась небрежной, бегучей улыбкой:
- Боюсь, что чутье вам, как всегда, изменило. Он мало похож на… героя моих бретонских легенд.
Опять офицеры засмеялись тем же обидным смехом. Но Наташа не обиделась на этот раз. Засмеялся и полковник.
- Schwamm druber, - сказал он и сделал ладонью быстрое и гибкое движение, словно, действительно, стирал что-то с классной черной доски. Vous etes difficil, я это всегда знал. На вас не угодишь.
Трезвоном зазвонил звонок. Ряды в зале, по-прежнему медленно, неторпливо, стали мешаться, потянулись к выходам. Пошла и Наташа. Но не успела пройти десяти шагов по коридору, навстречу ей, от стены, глянули она вспомнила сразу же, и руки похолодели, - желтые волчьи зрачки.
Тот. Распутинский. С моста.
Он стоял, отставив ногу, небрежно, в походной форме, в шпорах; темно-красный, на черно-красной ленте орденский крест на груди. Он не узнал ее, ясно. Потому что глаза смотрели холодно и безразлично, как на незнакомую.
Отвернуться и пройти. Но ноги не слушались. Наташа остановилась. Мимо прошелестело шелком серое платье. Княгиня. Офицер у стены почтительно наклонил голову. Полковник Кугушев, проходя, пожал ему руку, преувеличенно любезно скривив улыбкою губы. Княгиня, приостановившись, шепнула быстро, следя глазами за уходившим вперед мужем - Наташа расслышала совершенно ясно:
- Крымов пропустил "возлюбленного". После этого акта - у Романова. Как обычно.
У Романова? Николая Романова? Царя? Разве он в Петрограде?
Наташа с трудом перевела дух, "Сильна при дворе". А этот… убийца… Может быть, Тут - огромная, государственная тайна.
Звонок трезвонил опять, настойчиво и призывно. Офицер посмотрел на браслетные золотые дамские часы, перехватил привычным движением ножны шашки и пошел к лестнице.
Наташа не вернулась в зал. Она торопливо оделась. В голове причудливым и непонятным, - не распутать, трогать не надо пока, - клубком свились впечатления дня: седой, невидимым оставшийся человек на Сампсоньевском, городовые, раненый, расстрел, "Маскарад", Андрей, княгиня, Романов… С ума сойти! Так всегда… в революцию?
Она вышла на улицу, пошла тихим шагом. Невский был пуст. По-прежнему шарили вдоль по улице, выхватывая из потеми дома, киоски, затушенные фонари, людей, белые слепящие конусы прожекторов с Адмиралтейства. У Гостиного двора, вкруг костров, стояли какие-то солдаты, похлопывая руками в черных суконных рукавицах.