Сзади звякнули шпоры. Она обернулась. Волчьи глаза… Тот, опять! Она пропустила его. Через два десятка шагов, вдоль Милютина ряда, он остановился у запертой двери гастрономического магазина (в тусклом свете нескольких ламп гляделись сквозь зеркальные стекла выставок-окон горы консервных банок, окорока, копченые рыбы и фрукты) и постучал. Наташа сдержала шаг. Дверь приоткрылась, приказчик в белом переднике, увидев офицера, низко поклонился и пропустил в магазин. Дверь закрылась. Наташа невольно подняла глаза на вывеску. Черными огромными буквами по белому полю тянулось вдоль всего здания:
Романов
Наташа вспыхнула от стыда. Какая она дура. Тайна государственная! Хотела Марише сказать… Просто свидание. Любовное, самое обыкновенное, как должно быть в романе. Она ж читала сама: в Милютином, в магазинах отдельные потайные кабинеты, где подают вино, Где назначают свидания… "Неприступная"!.. Сама же сказала: "Возлюбленный". Ну да, конечно ж: должно, должно было так.
Ясно, ясно. И думать не о чем больше. К Марише, домой.
В комнате был свет. Марина не спала. Она сидела в туфлях на босу ногу - стоптанные башмаки, как всегда теперь, насквозь мокрые, сушились у печки, - и нашивала белую, круто выгнутую букву "Л" на красное, кумачовое, огромным показавшееся Наташе полотнище, спадавшее с ее колен на пол:
"Д о-л… Д о л о й!"
Марина ласково посмотрела на остановившуюся у двери, у притолоки, Наташу.
- Ну, спасибо. Твоя листовка уже по заводам пошла. Ты из театра? Отчего так рано?
- Я ненавижу их, - с трудом сказала Наташа и взялась за горло. Марина, что же мне делать?.. Я все-таки не могу так, как ты…
Глава 25
Мосты
Четыре моста скрепляют левый берег Невы с правым и островами: четыре перехода чугунными дугами далеких пролетов, пересекающих могучий простор Невы На левом - дворцы и особняки, соборы и министерства, казармы царских гвардейцев, памятники царей, богатые рестораны, великолепные магазины. На правом - за серостью обывательских, мелкочинных и вовсе "бесчинных" домов - рабочие кварталы, трубы заводов и фабрик, голь пригородных, нищетой залитых рабочих поселков. Когда смотришь, - как смотрит сейчас Марина, с подступов на мостовой въезд на Неву, - высокая гранитная набережная "господского берега" кажется крепостною стеной - бастионами выступов грозно вдвинутой в реку на защиту от "правобережных": фабричных и поселковых. И Петропавловская цитадель - с ее казематами, с пушками на приземистых, столетним липким мхом зазеленелых стенах - царский форпост, заброшенный, опорой порядка, на вражью - правобережную сторону.
Странно. Каждый день видела Мариша и набережную эту, и город, и мосты, и крепость; но только сегодня, в воскресенье 26-го, в первый раз увидела и почувствовала ярко и бурно: граница, черта, боевой рубеж.
Наверное потому, что сегодня на Троицком мосту, к которому подошла она с рабочей колонной, поперек мостового настила, от перил до перил перетянута пехотная, штыковая цепь, нацелены узкими короткими дулами из-за желто-зеленых защитных щитков пулеметы. И на верках Петропавловской суетятся около пушек крепостные артиллеристы, тревожно следя, как заливают площадь новые и новые рабочие, краснознаменные толпы.
Передние ряды надвинулись к самому мосту. Из-за цепи офицер поднял руку в белой перчатке.
- Стой! Будем стрелять! Расходись!
Заколыхались, стали.
Мариша издалека увидала заячью шапку с наушниками. Подошла. Ивана сегодня совсем не узнать. Всегда был веселый, а нынче: зубы стиснуты, глаза - потемнелые - неотрывно смотрят на мост, на цепь. Не улыбнулся, не поздоровался.
- Э-х… оружия нет!
- Не стрельбой, братанием надо брать, - тихо сказала Марина. - Свои же. Только в шинелях.
- Братание братанием, - хмуро ответил, по-прежнему супя брови, Иван. - Братание, конечно, великое дело. А винтовка все же винтовкой. Будь оружие у нас - небось скорее бы побратались.
- Дружинники ж есть, - нерешительно проговорила Марина. И у нее, как у Ивана, как у всех здесь, на берегу, глаза прикованы к мосту, к солдатским штыкам. - Никита мне говорил…
- Дружинников - горсть! - досадливо ответил Иван. - Против пулеметов не бросишь. А Никита, между прочим, и вовсе пропал… Ребята сказывали пристава какого-то он в районе шашкой зашиб… оружие отнимал… Взяли.
- И старших никого не видать, - повела кругом глазами Марина. - Вы Василия не встречали сегодня, Иван? Или из комитетских кого-нибудь?
Иван отрицательно покачал головой. И еще туже сдвинул брови.
Толпа колыхнулась сильней - должно быть, сзади сильней напирают, на мосту шевельнулись штыки, вдоль цепи пробежал, мотая шашкой, фельдфебель.
- Иван! - испуганно окликнула Марина. - Что ж это… Нельзя же так… Нельзя же стоять…
Иван взглянул на Марину. Брови разгладились. Резким движением он надвинул шапку на лоб.
- Правильно. Стоя дела не сделаешь. Но и на пулеметы народ бросать голою грудью негоже…
Он обернулся к толпе и крикнул:
- А ну, товарищи! Кто за мной? По набережной, гайда! На лед! На ту сторону. Обходом!
Офицеры у чугунных узорчатых мостовых перил растерянно следили, как понеслась потоком, прочь от моста, растекаясь по набережной, по спускам, многотысячная толпа. Пяти минут не прошло - снежный простор Невы зачернел людьми, в одиночку и кучками бегущими к тому берегу на штурм гранитной, левобережной стены, раскидываясь по снегу и льду все шире, шире…
- Обстрелять?
На поручичий жадный вопрос капитан пожал плечами:
- Повода нет, собственно. В конце концов, все-таки - только демонстрация. Приказ нам дан - закрыть движение по мосту. Мост держим, а… особо усердствовать - смысла не вижу. Ввяжешься еще на свою голову. Смотри, что у моста творится. Тысячи ушли, а сколько осталось. Ежели бросятся…
- Расчешем, - беззаботно сказал поручик. - Они ж безоружные. И баб много. Влево, видите, сплошь платки… Стадо!
Капитан сморщил лоб.
- Стадо? Я в Туркестане служил, молодым офицером. У тамошних туземцев хорошая есть пословица: в большом стаде опасен даже ишак. Самое добродушное в свете животное. А здесь посерьезнее дело… На том берегу подымаются уже… дошли… Чего наши на набережной зевают? Там казаки должны быть.
С того края моста подбежал солдат. Стал навытяжку, отрапортовал:
- Взводный приказал доложить. С обеих сторон подходят по набережной. И на Марсовом поле - скопление…
- На Литейном мосту народ!.. - крикнул, вскинув голову, поручик. Смотри… валом валят. С знаменами…
Капитан обернулся рывком. В самом деле, по соседнему, выше по Неве, мосту черной сплошною лавиной…
- А охранение где же?..
- Арсенальцы на Литейном вышли, не иначе… - пробормотал, испуганно бегая глазами, солдат. - У самого моста Арсенал… Разве удержишь, ежели они с тылу… Как бы и нас, ваше высокоблагородие, в зажим не взяли.
Толпа, у горловины моста, взбурлила опять. И оттуда видно, наверно, что на Литейном мосту прорвались. Кто-то кричит. Женский голос.
Капитан усмехнулся едко - нынче и бабы в ораторах! - и дал поручику, переминавшемуся у перил, знак.
- Поручик Григоров… В передовую цепь. Отходить по отделениям. Спокойно, с выдержкой. Сейчас не дай бог побежать… Не стрелять до последней крайности.
При первом движении шеренги - на поворот полувзвода кругом - толпа загудела сильней, стронулась, угрозой колыша знамена. Поручик отчаянно замахал обеими руками.
- Стой!.. Под огонь попадете!
- Сомнут, - проворчал под нос фельдфебель. - Под прикрытием огня надежнее б, вашбродь… Две-три очереди дал - и бегом. А так - пропадем.
Толпа молча всходила на мост, по пятам отходивших цепей. Но шла она медленно, не сводя глаз с злобно топорщившихся на откате пулеметов. От первых шеренг вглубь, далеко на площадь, на Каменноостровский, на всю ширь налегавших друг другу на плечи заводских, фабричных колонн, неумолчно передавалась команда:
- Не нажимай! Легче! Отходят.
Берег. На сходе с моста рота остановилась: от Марсова поля, от набережной - сплошная, живая стена: рабочие.
Капитан, нервно дергая шеей, стал перед фронтом в походный порядок перестроившихся шеренг.
- На плечо! Шагом - марш!
И, наклонив голову, как пловец, бросающийся вплавь в бурную реку, шагнул в расступившуюся перед стронувшимся солдатским строем толпу. Он шел, не оглядываясь. Сзади, по мосту, по-прежнему молча и грозно, накатывались новые, новые, новые людские волны.
Глава 26
Страшное слово
От моста влево свернули по набережной к Литейному. По Миллионной ближним путем к центру, к Невскому не пройти: перекрестом - штыки и пулеметы. Павловцы и преображенцы обороняют доступ на Дворцовую площадь, к Зимнему, царскому дворцу.
- На Литейный!
У Арсенала, у старых, столетия уже не стрелявших пушек, - нарядных с орлами, львами и грифами, с затейливыми надписями по гладким, ласковым на ощупь стволам, - шел летучий многоголосый митинг. Мариша сразу ж увидела в стороне, к мосту ближе, на каменном, присыпанном снегом постаменте высокого, седоватого, в барашковой шапке.
- Товарищ Василий! Наконец-то!
Пробилась к нему. У постамента стояли с Василием выборгские комитетские и Иван. Лица у всех сумрачные. Иван шепнул Марине, как только она подошла:
- Беда случилась, товарищ Марина. Нынче утром Петроградский комитет арестован. Налетом: человек пятьдесят конной полиции было.
Марина ахнула тихо:
- Как? Опять? Весь?
- Кое-кто уцелел: поторопились охранники, оцепили дом раньше, чем все собрались. Товарищ Василий, видите, жив-здоров, товарищ Черномор… Еще, кажется, кто-то… Я комитетских не всех знаю…
- Вот… горе!.. - прошептала Марина. - И сегодня… как раз… в такой день…
Василий заметил Марину, поманил рукой. Она подошла.
- Слышали, что… у Куклина на квартире…
- У Куклина? - вскриком вырвалось у Марины. Она побледнела, Василий кивнул.
- Вот-вот… Я об этом именно и хотел вас спросить. Что за девицу вы вчера присылали к Куклину? Я раньше ее не видал. Она - вашего района?
- Она не в организации, - с трудом шевеля губами, ответила Марина. Это моя подруга по медицинскому институту. Но я за нее как за себя поручиться могу.
- Подруга? - глаза Василия строго глядели сквозь очки. - На такие дела, - хотя вы в партии и недавно, а знать были должны, товарищ Марина, по знакомству не посылают. Доверить комитетскую явку совсем постороннему человеку… это ж… Я даже не знаю как и назвать… Вот и получается в итоге: в решительный момент - пять ответственных товарищей из строя. Квартира была абсолютно чиста. И наружным наблюдением охранка ее установить не могла.
- Какое там… наблюдение! - зло сказал кто-то рядом. - Шпиков сейчас на улицах днем с огнем не сыскать: им нынче не до наблюдения. Провокация, ясно же!
- Только не Наташа! - сжала руки Марина. - Не может быть она! А явка… Я думала, теперь мы все равно вышли уже из подполья, теперь можно… Не нужно уже по-старому… ведь все равно все на виду… И никто не смеет… Товарищ, верно сказал: они все попрятались, охранные… Донести она никак, никак не могла. Я голову отдам… И она здесь, с нами. Мы сейчас же все выясним. Наташа!
Наташа стояла в стороне, у горластой, нелепой, смешной, широченным круглым ртом вверх пятившейся безобидно мортиры. Сегодня она - за Маришей всюду, неотступно, как тень. Она пошла на зов, улыбаясь. Но улыбка сбежала с губ, как только она увидела лица комитетских. Что-то случилось. Молчат все. И у Марины глаза безумные…
- Ты говорила кому-нибудь, что была вчера на Сапсоньевском?
Вопрос был такой неожиданный, что Наташа не сразу ответила. Говорила? Кому? Что такое? В чем дело? Ведь листовка же вышла: она сама видела. А теперь у Марины губы дрожат, и…
Василий окликнул сухо:
- Вы, может быть, все-таки ответите?
- Товарищ Марина! Наши ребята где?.. Отбился, не найду.
Голос веселый, задорный. Все обернулись.
- Никита! Мы уж думали - пропал парень!
Никита, кудрявый, смеялся. Поперек лица, через бровь, через глаз, черный женский платок, перевязка.
- Небось! Разве с нашими пропадешь! В полицию действительно что стащили. Да ребята с Лесснера, соседи, прослышали - распатронили участок. Давно, между прочим, пора было: как заноза, сидел в районе. А вы тут о чем? Чего народ стоит?
Он перевел глаз на Наташу. Наташа помертвела. Как она не узнала его тогда… у аптеки. Правда, все лицо было в крови… Никита присвистнул протяжно.
- А, полицейская милосердная. Опять к нашим подобралась?
Марина вздрогнула всем телом. Комитетские сдвинулись.
- Полицейская?
Никита кивнул.
- Когда меня в участок волокли, я ее видел. С полицией.
Наташа разрыдалась навзрыд. Комитетские переглянулись, сдвинулись тесней. Марина прошептала совсем побелевшими губами:
- Не может… Не может этого быть… Даже случайно!.. Говори! Говори же, Наташа!
По улице прокатился говор и свист. Кто-то крикнул звонко:
- Солдаты идут! Дружинники, в цепь!
- Здесь! - рванулся Никита. Он вытащил из-под полушубка револьвер и побежал вперед, опрометью, расталкивая стоящих.
Василий отвел глаза от Наташи на комитетских.
- Ну, сейчас в этом деле некогда разбираться. А разбираться придется…
- На завод ее, к нам, с кем-нибудь из наших отправить, - глухо сказал Иван. На Маришу, с минуты той, как Василий сказал о Куклине, он не поднял глаз. И это было до рези сердечной, до несказанности больно. - Пусть до времени в караульной запрут.
Марина схватила Наташу за руку. Сквозь перчатку Наташа почувствовала холод Маришиных пальцев.
- Нет… не надо!.. Я сама… Я сама ее приведу… ручаюсь… Я знаю, наверное знаю, она ни при чем. Слышите, товарищи, ручаюсь!
Еще раз пристально оглянул Наташу Василий.
- Что ж… Ручайтесь и дальше, - сказал он, слегка поведя плечом. Идемте, товарищи; наши уже двинулись.
Глава 27
Две и одна
День, яркий, посумрачнел. Черными казались знамена. И кругом, по шеренге, товарищи хмуро глядели на всхлипывающую беззвучно Наташу, на бледное Маришино лицо. Словно стенка встала. Не поверить, а - так. Первый раз за все время, а ведь год уже, нет, больше даже, как она в организации, первый раз посмотрели на нее товарищи недобрым глазом. Даже Иван. Точно и на нее легла от Наташи, от подозрения, от страшного слова, черная, смертная тень. "Точно"? Нет. Легла.
Должна была лечь. Если б не с нею, с другим кем-нибудь из товарищей случилось, - и она, наверно, - конечно! - так же, как Иван, как комитетские… Но не могла же она сказать, не заступиться, когда она наверное знает: не Наташа.
Или - не надо было?
- Марина…
Марина ответила быстрым шепотом, не глядя, не повернув головы:
- Не говори. Не могу. Я знаю, что не ты… Но надо же всем не мне, доказать, что он ошибся, Никита.
Голос, сдавленный, срывом, дошел, заставив Марину еще тесней, до боли, сжать зубы.
- Он не ошибся… Но я… случайно, на улице… Только перевязать… Раненый… Так много крови. Он бы умер.
- Ну, и умер бы, - жестко сказала Марина - Тебе и сейчас даже все равно - кто?
Наташа опустила голову ниже. Все равно. Конечно. Для врача все люди равны в страдании. Иначе она думать не может, не может чувствовать иначе. А они не хотят понять: Мариша, Никита этот, - все, что были у Арсенала. Она - по человечеству, а они за это: "полицейская милосердная"…
Она не ответила и опять заплакала тихо.
И мыслей нет. Впереди поют. Вышли на Невский. Слева, от Знаменской, частая донеслась стрельба. Наташа подняла голову. Ясно в памяти: Троицкая площадь, треск залпов, бегущие люди - и трупы, трупы на мерзлых, прикрытых белым камнях… Лечь - так. Все равно, какая жизнь теперь… когда как… клейменая… Несправедливо, пусть, все равно, не легче от этого…
Под выстрелы. И грудь раскрыть: пусть убьют. Тогда и Марина заплачет, поймет, что не она, а Наташа, покойная, была права.
Она остановилась, прислушиваясь к выстрелам, и двинулась прочь из ряда. Но Марина - точно мысли прочла. Пальцы сжали руку.
- Не смей. Тебе нельзя быть убитой.
Передние прибавили шагу. Выше, вызовом, вздымаются над головами знамена. Миновали Аничков мост. Дворец. Театр. Дыбится над белою колоннадой застылая, как памятник над могилой, квадрига. "Маскарад"… Как давно, давно это было…
Уже потянулись по левую руку в два яруса торговые, за аркадой, ряды Гостиного двора, зажелтела нелепая, черной развилкой кверху, каланча над Городской думой, когда встречу айвазовской, передовой колонне простучал прерывистый залп. И тотчас вздрогом колыхнуло, попятило, раскидало ряды, кто-то крикнул, кто-то бросился в сторону, побежал… Залп опять…
Людская волна хлестнула обратно. Грузный, огромный, в ватной шапке, с разбегу толкнул Наташу в грудь грудью, сбил на мостовую, перешагнул. На секунду Наташа потеряла сознание, но очнулась тотчас от дикой боли в придавленной, левой ноге. Еще раз рванул воздух залп. Наташа припала к земле, к мостовой. Рядом свалился рабочий, без вскрика. Она еще крепче прижалась к мерзлым торцам щекой. Крепко, до судороги. Мысль одна только прорезалась, как в тумане, - Маришин приказ: "Нельзя быть убитой".
Когда она поднялась, кругом, по улице, было безлюдно и тихо. Вдали, у здания Думы, стояли цепью солдаты, в папахах, в башлыках, перекрещенных через грудь. К часовне, рядом с Гостиным, такие же солдаты по двое несли недвижные, волочившиеся руками по земле тела. Там и сям, раскидав ноги и головы, ничком, навзничь, скрючась на боку, лежали еще трупы.
"Марина?.."
Наташа, шатаясь, пошла к часовне. Солдаты загородили дорогу:
- Куда? Нельзя, барышня.
Она пробормотала.
- Мне посмотреть только… Я с подругой была…
Подошедший офицер ответил галантно и мрачно:
- Женщин… там нет. Среди раненых, по-моему, не было тоже. А пропустить не могу. Потрудитесь идти. Здесь нельзя.
Застучали копыта. Офицер обернулся, перехватил ножны шашки левой рукой и гаркнул неистово:
- Смиррно!
С Михайловской подходила на полной рыси группа всадников. Впереди генерал, в бакенбардах, в серой барашковой шапке, закрещенной по суконному днищу золотым галунным крестом. Он слегка наклонился к гриве.
- Здорово, павловцы! Спасибо за службу!
- Рады стараться, ваше пре-вос-хо-ди-тель-ство!
Солдаты прокричали старательно, четко и дружно. Офицер, рука к козырьку, подбежал уже к самому стремени. Вытянулся в струну. Докладывает, наверно.
Наташа повернулась и пошла по пустой улице. Теперь куда? Где теперь разыщешь Марину?
Домой? Даже подумать страшно…
В сквере, перед Александринским театром, было пусто, как и на всей улице. Запорошенная давним, уже спекшимся снегом, стояла, топырясь складками мантии, бронзовая императрица. Наташа села на скамейку. Холода она не чувствовала. И как вообще можно чувствовать, когда случилось что-то непоправимое.