Я сел в машину. Обогнул несколько бетонных глыб, восточно-немецкий полицейский бросил взгляд на мой паспорт, и солдат поднял красно-белый шлагбаум. Я въехал в Восточный Берлин. У станции метро "Фридрихштрассе" толпилось много народа. Люди возвращались с работы, ехали на работу, просто болтались без дела. Я свернул на Унтер-ден-Линден - липы стали одними из первых жертв нацистов: от старого здания канцелярии Бисмарка остались только живописные руины, напротив которых стояло мемориальное здание, где двое караульных в зеленой форме и белых перчатках маршировали гусиным шагом, словно ожидая возвращения Бисмарка. Я объехал вокруг белой пустыни Маркс-Энгельсплац и около большого, облицованного бетонными плитами универмага на Александерплац свернул на улицу, которая вела к Карл-Маркс-аллее. Узнав по описанию стоянку машин, я припарковался. Карл-Маркс-аллее ничуть не изменилась с того времени, когда она называлась Сталин-аллее. Мили жилых домов и государственных предприятий, размещенных в семиэтажных домах русского типа, тротуары десятиметровой ширины, зеленые лужайки и велосипедные дорожки.
В летнем кафе через дорогу мигали под деревьями огоньки, несколько пар танцевали вокруг полосатых зонтиков, небольшая компания везла домой ребенка в коляске, обвешанной погремушками. Неоновые буквы складывались в "Warschau"; под вывеской я заметил Валкана, который поднялся на ноги. Он терпеливо ждал, пока зажжется зеленый для пешеходов. Осторожный человек этот Джонни, не время платить штраф полицейскому. Он сел в "вартбург" и поехал по Карл-Маркс-аллее в восточном направлении. Я последовал за ним, оставляя между нами одну-две машины. Джонни остановился у массивного гранитного здания в районе Кепеник. Я проехал мимо его машины и нашел себе место под уличным фонарем за углом. Дом был некрасивый, но от него веяло комфортом и довольством, которые средний класс привносит в быт вместе с обеденным гонгом и сигарным дымом. Во дворе был большой сад, здесь, недалеко от леса и вод Мюггельзее, дышалось легко.
На двери висела всего одна табличка. Готическая надпись на аккуратном черном пластмассовом четырехугольнике гласила: "Профессор Эберхард Лебовиц". Джонни позвонил, служанка впустила нас в прихожую.
- Можем мы видеть герра Стока? - спросил Джонни.
Он дал ей свою визитную карточку, и она уплыла внутрь.
В слабо освещенной прихожей стояла большая инкрустированная слоновой костью вешалка с двумя платяными щетками и островерхой советской офицерской шапкой. Потолок был украшен сложным орнаментом из резных листьев, обои на стенах тоже имели цветочный рисунок.
Служанка сказала: "Следуйте, пожалуйста, за мной" - и пропела нас в гостиную Стока. Обои здесь имели преимущественно золотой и серебряный оттенки, хотя их было почти не видно из-за многочисленных вещей. Тут были аспидистры, аляповатые кружевные занавески, полки со старинным мейсенским фарфором и бар в виде небольшого деревянного Кремля. Сток оторвал взгляд от экрана большого, причудливо украшенного телевизора. Это был ширококостный человек с бритой головой и сероватым цветом лица. Большие его руки торчали из рукавов ярко-красной шелковой домашней куртки, отороченной золотой тесьмой.
Валкан сказал:
- Герр Сток, герр Дорф. - И после паузы: - Герр Дорф, герр Сток.
Мы все поклонились друг другу, Валкан положил на кофейный столик папку для бумаг, Сток вынул из нее жестяную коробку "Нескафе", кивнул и возвратил коробку на место.
- Что будете пить? - спросил Сток. У него оказался низкий музыкальный голос.
- Прежде чем мы перейдем к разговору, могу я взглянуть на ваше удостоверение личности? - спросил я.
Сток вытащил из заднего кармана брюк свой бумажник, широко улыбнулся мне и извлек оттуда жесткую белую карточку с фотографией и двумя печатями, которыми советские граждане пользуются за рубежом.
- Но здесь написано капитан Майлев, - запротестовал я, тщательно выговаривая кириллические буквы.
Служанка принесла поднос с маленькими стаканчиками и заиндевевшей бутылкой водки. Она поставила поднос на стол. Сток подождал, пока она уйдет.
- А в вашем паспорте написано, что вы Эдмонд Дорф, - сказал Сток, - но мы оба жертвы обстоятельств.
За его спиной диктор восточногерманского телевидения говорил привычным медленным голосом: "...приговорен к трем годам заключения за пособничество в попытке бегства его семьи на Запад". Сток подошел к приемнику и переключил его на западноберлинский канал, где полсотни тевтонских менестрелей пели старинную балладу. Со словами: "В четверг никогда ничего путного не бывает" - он выключил телевизор. Откупорив бутылку водки, он принялся обсуждать с Валканом возможность обмена двадцати четырех бутылок виски на два фотоаппарата. Я сидел и пил водку, пока они не договорились. Потом Сток спросил у Валкана так, будто меня вообще не было в комнате:
- А у Дорфа есть полномочия на ведение переговоров?
- Он большая шишка в Лондоне, - объяснил Валкан. - Все, что он пообещает, будет выполнено. Ручаюсь.
- Я хочу иметь зарплату полковника, - сказал он, поворачиваясь ко мне, - пожизненно.
- От этого никто бы из нас не отказался, - сказал я.
Валкан просматривал вечернюю газету, оторвавшись от чтения, он сказал:
- Нет, он имеет в виду, что в случае его перехода на Запад правительство Великобритании должно установить ему такой должностной оклад. Вы можете обещать ему это?
- А почему бы и нет? - сказал я. - Примем за исходное условие, что ваш стаж измеряется несколькими годами, это дает пять фунтов четыре шиллинга в день. Затем есть надбавка на питание, шесть фунтов восемь шиллингов в день, надбавка женатым, еще один фунт и три с чем-то шиллинга в день, надбавка за квалификацию составляет пять шиллингов в день, если вы, конечно, осилите экзамены в нашем колледже, надбавка за работу за границей равна четырнадцати фунтам и трем... вы бы хотели получать заграничную надбавку?
- Вы не хотите принимать меня всерьез, - сказал Сток, широко улыбаясь. Валкан ерзал на своем стуле, поправляя галстук и хрустя пальцами.
- Возможностей много, - сказал я.
- У полковника Стока очень убедительные доводы, - сказал Валкан.
- У разгневанной толпы на Чаринг-Кросс-роуд тоже, - сказал я, - только с фактами похуже.
Сток выпил два стаканчика водки почти подряд и уставился на меня.
- Послушайте, - сказал он, - я совсем не поклонник капиталистической системы. И не собираюсь делать вид, будто я ее люблю. На самом деле я ненавижу вашу систему.
- Превосходно, - сказал я. - На своей нынешней работе вы вполне можете потешить это чувство.
Сток и Валкан обменялись взглядами.
- Надеюсь, вы поймете, - сказал Сток. - Я искренне выражаю вам свою лояльность.
- Продолжайте, - сказал я. - Держу пари, что вы готовы заявить это всем великим державам.
- Я потратил много времени и денег, чтобы организовать это, - сказал Валкан. - Если вы так чертовски умны, зачем было вообще приезжать в Берлин?
- Ладно, - сказал я. - Разгадайте шараду, а я пока подумаю.
Сток и Валкан переглянулись, мы выпили, Сток протянул мне сигарету с золотым ободком и зажег зажигалку, сделанную в виде маленького спутника.
- Я уже давно подумываю о том, чтобы перебраться на Запад, - начал Сток. - Дело не в политике. Я сейчас такой же убежденный коммунист, как и раньше, но все мы стареем. Ищем спокойной жизни, хотим быть уверенными в завтрашнем дне. - Сток взглянул на свою громадную, похожую на боксерскую перчатку руку, которую он сложил лодочкой. - Человек хочет собрать пригоршню грязи и знать, что это ею земля, он будет жить на ней, умрет на ней, передаст ее своим сыновьям. Мы, крестьяне, самый незащищенный класс при социализме, мистер Дорф. - Он улыбнулся, обнажая свои коричневые зубы, среди которых поблескивали золотые коронки. - Те удобства, которые вы уже просто не замечаете, на Востоке не станут привычными при моей жизни.
- Да, - сказал я. - Мы переживаем упадок, который по молодости нашей еще не способны оценить.
- Семица, - произнес Сток. Он ожидал, какой эффект произведет на нас это имя. Эффекта не было.
- Он здесь, в Берлине? - спросил я.
- Не спешите, мистер Дорф, - сказал Сток. - Дела делаются не спеша.
- Откуда вам известно, что он хочет перебраться на Запад? - спросил я.
- Известно, - сказал Сток.
Вмешался Валкан.
- Я сказал полковнику, что Семица обойдется нам приблизительно в сорок тысяч фунтов.
- Вот как? - сказал я как можно спокойнее.
Сток разлил водку по стаканчикам, выпил свою порцию и тут же вновь наполнил свой сосуд.
- Говорить с вами одно удовольствие, господа, - сказал я. - Но мне бы хотелось и с вашим товаром познакомиться.
- Понимаю вас, мистер Дорф, - сказал Сток. - В моей стране есть пословица: "На торгу за слова ничего не продают". - Он подошел к бюро восемнадцатого века, сделанному из красного дерева.
- Мне бы не хотелось, чтобы вы хоть в чем-то нарушали лояльность советскому правительству, верным другом и союзником которого я остаюсь до сих пор, - произнес я.
Сток с улыбкой повернулся в мою сторону.
- Вы подозреваете, что я тут микрофонов понапрятал и потом начну вас шантажировать?
- А почему бы и нет? - сказал я. - Вы профессионал.
- Я попытаюсь убедить вас по-другому, - сказал Сток. - А что касается моего профессионализма, то знаете ли вы, когда повар получает пищевое отравление?
- Когда он ест не у себя дома, - ответил я.
От смеха Стока задребезжал старинный фарфор. Он пошарил рукой в большом ящике, извлек оттуда плоскую металлическую коробку, вынул из кармана толстую связку ключей, достал из коробки толстую черную папку и протянул ее мне. В ней оказались фотокопии писем и перехваченных телефонных разговоров на кириллице.
Сток взял еще одну сигарету и стал постукивать ею по листу машинописи.
- Паспорт мистера Семицы для поездки на Запад, - сказал он, саркастически подчеркивая слово "мистер".
- Ну да? - воскликнул я недоверчиво.
Валкан наклонился ко мне.
- Полковник Сток отвечает за исследования Минской биохимической лаборатории.
- Где работал Семица, - сказал я. До меня постепенно доходило. - Это, значит, досье на Семицу?
- Да, - сказал Сток, - и здесь достаточно, чтобы посадить Семицу в тюрьму на десять лет.
- Или же заставить его делать все, что вы прикажете, - сказал я. Не исключено, что намерения Стока и Валкана серьезны.
Глава 6
Плохим слоном называется слон, заблокированный своими пешками.
Берлин, понедельник, 7 октября
Путь до контрольно-пропускного пункта по Унтер-ден-Линден был не самым коротким, но, чтобы не заблудиться, я должен был держаться главных магистралей. Миновав Шнелштрассе, я увеличил скорость до разрешенных шестидесяти километров. Когда я поравнялся со старой канцелярией Бисмарка, особенно черной и вымершей в ярком бархатном свете луны, впереди на дороге появился красный диск - сигнал полицейского. Я остановился. У тротуара стоял полицейский грузовик. Молодой человек в униформе заткнул сигнальный жезл за голенище сапога, медленно подошел ко мне и отдал честь.
- Ваши документы.
Я дал ему паспорт Дорфа, надеясь, что мой отдел не поленился обратиться в министерство иностранных дел и не ограничился грубыми подделками, которые изготовляло для нас министерство обороны, мимо нас на большой скорости пронеслась "шкода", которую никто не остановил. У меня появилось ощущение, что все это неспроста. Второй полицейский освещал фонариком американские номера моей машины, заднее сиденье и пол. Молодой полицейский с шумом захлопнул мой паспорт, протянул его в окошечко и еще раз отдал мне честь.
- Благодарю вас, сэр, - сказал он.
- Я могу ехать? - спросил я.
- Только включите передний свет, сэр.
- У меня включен.
- В Восточном Берлине надо включать дальний свет. Таков закон.
- Ясно. - Я включил фары. Луч света упал на полицейский грузовик. Видимо, дорожная полиция делала свою рутинную работу.
- Всего хорошего, сэр. - Я заметил какое-то шевеление среди дюжины полицейских, сидящих на открытом грузовике. Меня обогнал Джонни Валкан. Я свернул на Фридрихштрассе и попытался достать его.
По Фридрихштрассе "вартбург" Джонни Валкана ехал в пятидесяти метрах передо мной. Когда я остановился у краснополосатого шлагбаума, часовой отдавал Джонни паспорт и поднимал полосатую жердь. Американский сектор был от меня всего в нескольких метрах. Пропустив "вартбург", он опустил шлагбаум и направился ко мне, автомат на плечо он закинул так, что тот клацнул о его металлическую каску. Паспорт я держал наготове. За шлагбаумом находилось низкое деревянное здание с множеством цветков красной герани, которое, собственно, и было контрольно-пропускным пунктом. Перед ним двое часовых говорили с Валканом, потом они все засмеялись. Смех гулко разносился окрест в ночной тишине. Пограничник в голубой униформе прогромыхал по ступеням и побежал к моей машине.
- Зайди внутрь, - сказал он часовому со своим пронзительным саксонским акцентом. - К телефону. - Он повернулся ко мне. - Придется немного подождать, сэр, - объяснил он по-английски. - Сожалею о задержке. - И он взял у часового автомат.
Я закурил "Галуаз", угостил пограничника, мы курили и смотрели туда, где в сотне метров начинался окруженный стеною Западный Берлин, и каждый думал о своем, а может, и об одном и том же.
Не прошло и двух минут, как полицейский вернулся. Он попросил меня выйти из машины, оставив ключи в замке. С ним было трое солдат. У каждого был автомат, и держали они их на изготовку. Я вышел из машины. Они отвели меня за дом, где никто из западного сектора не смог бы нас увидеть, если бы даже и захотел. Там стоял маленький зеленый грузовичок. На двери был маленький значок и слова "Дорожная полиция". Мотор работал. Я сел между немецкими солдатами, один из них предложил мне странного вкуса сигарету, которую я прикурил от окурка моей "Галуаз". Никто меня не обыскивал, не надевал наручников, не предъявлял официальных обвинений. Они просто попросили меня следовать за ними, насилия никто не применял. Я смирился.
Сквозь заднее окно я смотрел наружу. Когда мы подъехали к Александерплац, я уже догадался, куда меня везут. В нескольких кварталах находилась Кайбельштрассе: Главное управление полиции.
На мощеном дворе Главного управления раздавались шаги полудюжины марширующих людей. В зависимости от громких команд ритм шагов менялся. Меня ввели в комнату на втором этаже. Для этого от главного входа, где часовой в стеклянной будке нажал на кнопку и открыл ворота, нам пришлось подняться на тридцать три ступеньки. У кремовой стены стояла старая деревянная скамья, на которую я и сел; рядом лежали два захватанных номера "Нойес Дойчланд". Справа было большое зарешеченное окно. За столом сидела женщина средних лет, седые волосы которой были туго стянуты в пучок. Каждое ее движение за столом сопровождалось громким звяканьем большой связки ключей. Я знал, что какой-то выход наверняка должен быть. Любой из героев детективных телесериалов в таком положении действовал бы, не задумываясь.
Седая женщина подняла на меня глаза.
- У вас есть с собой нож или другое оружие? - Ее глаза смотрели на меня не мигая сквозь толстые линзы очков.
- Нет, - сказал я.
Она кивнула и записала что-то на листке бумаги.
- Мне надо вернуться не очень поздно, - сказал я. В той ситуации это прозвучало, наверное, очень забавно.
Седая женщина заперла все ящики своего стола и вышла из комнаты, демонстративно оставив дверь широко открытой, дабы пресечь мои поползновения залезть в картотеку. Я просидел минут пять, может, десять. Все было на удивление просто и обыденно, похоже на ожидание водительских прав в мэрии. Седая женщина вернулась с моим паспортом в руках. И отдала его мне. Улыбки я у нее не заметил, но вела она себя вполне дружелюбно.
- Пойдемте, - сказала она.
Я прошел за ней по длинному кремовому коридору до самого конца западного крыла здания. Внутреннее убранство тоже напоминало мэрию. Она тихо постучала в массивную дверь и, не ожидая ответа, впустила меня внутрь. В комнате было темно, в тусклом свете, пробивающемся с улицы, я сумел разглядеть, где стоит стол. Из-под стола неожиданно заполыхал красный свет, похожий на тот, что испускают проблесковые инфракрасные лампы. Когда мои глаза привыкли к непривычному полумраку, я заметил, что дальний конец комнаты залит серебряным свечением.
- Дорф, - произнес голос Стока, прогремевший, словно из мощного репродуктора. Около стола раздался щелчок, и комната осветилась обычным желтым светом вольфрамовой лампы. Сток сидел за столом, почти не видимый за плотным облаком сигарного дыма. Комната была обставлена восточно-немецкой мебелью, сделанной в скандинавском стиле. На столе за моей спиной лежал кнопочный аккордеон, стопки газет и шахматная доска, из которой выпало несколько фигур. У стены стояла раскладушка с двумя армейскими одеялами на ней, рядом с изголовьем валялись кожаные сапоги. Около двери была маленькая раковина и шкаф, возможно, с одеждой.
- Мой дорогой Дорф, - сказал Сток. - Я вам, наверное, причинил массу неудобств?
Сток возник из сигарного облака в кожаном пальто до пят.
- Если вы решили напугать меня до полусмерти, то у вас ничего не получилось, - сказал я.
- Ха-ха-ха, - захохотал Сток и выпустил очередной громадный клуб дыма, такие клубы дыма можно увидеть только у паровозов, отправляющихся с лондонского вокзала Кингз-Кросс. - Я хотел пообщаться с вами, - сказал он, не выпуская сигары изо рта, - без Валкана.
- В следующий раз, - сказал я, - пишите письма.
Раздался стук в дверь. Сток передвигался по комнате, как раненая ворона. Седая женщина принесла два стакана чая с лимоном.
- Боюсь, что молока сегодня нет, - сказал Сток и запахнулся в пальто.
- Так, видимо, и изобрели русский чай, - сказал я.
Сток снова засмеялся своим деланным смехом. Я глотнул обжигающего чая и почувствовал себя лучше. Такое же ощущение испытываешь, когда впиваешься ногтями в собственную ладонь.
- Что стряслось? - спросил я.
Сток подождал, пока женщина выйдет из комнаты и закроет за собой дверь. Потом сказал:
- Давайте прекратим ссориться, ладно?
- Вы имеете в виду себя лично? - поинтересовался я. - Или Советский Союз?
- Себя лично, - сказал Сток. - Мы оба много выиграем, если будем не палки в колеса друг другу ставить, а сотрудничать. - Сток помолчал с деланной улыбкой. - Как ученый, Семица не очень важен для Советского Союза. У нас есть люди помоложе, с более свежими и интересными идеями. А ваши люди, напротив, будут считать вас гением, если вы сможете доставить его в Лондон. - Сток пожал плечами, словно поражаясь идиотизму мира политиков.
- Caveat emptor? - сказал я.