О детстве и отрочестве преподобного Сергия Радонежского, о той Руси, о её узловом времени…
Содержание:
Глава первая - Русь, конец ХIII века 1
Глава вторая - Варницы. Никольская слобода под Ростовом, 1321 год 1
Глава третья - Ахмылова рать. Лето 1322 года 5
Глава четвёртая - Ростов Великий. Зима 1328 года 5
Максим Леонидович Яковлев
В годы отрока Варфоломея
Глава первая
Русь, конец ХIII века
- …Креста на тебе нет! Пусти, Марей!.. Ты что деешь, куда лезешь, спятил, что ль? ты что надумал-то?! Окстись!..
Марей, княжий конюх, боролся с женщиной в углу амбара. Сорвал покров с неё, бросил на пол, стараясь удержаться сверху…
- Не всё тебе церковной девкой рядиться.
- Кому говорю, охолонь, бесстыжий! Уберись от меня!
- Ишь ты… ишь, гордая. Холопкой была, забыла?
- Врёшь, я дочь моложского посадника, отец при старом князе в стольниках был.
- Был да сплыл, да след простыл.
- В татарщину он… в Орде сгинул… пусти, лиходей, кричать стану!
- Сгинул, ага, с княжей казной заодно. Не с того ль тебя сродничек твой в работу холопью сдал, на откуп-то?
- Я вольная.
- Знамо дело, вольная, покуда тебя княжич с гриднем своим не снасильничал, да в церковь и сбагрили втихаря, в просвирню прикладницей. Аль не так?
- Пёс ты! пёс паскудный!
Женщина вырвала руку, но Марей перехватил её, заломил с хрустом.
- Шалишь, Огняна, шалишь…
- Ирод, бес!
Она извивалась под ним, билась в пол.
- А с княжичем, поди, уговор был? И за должок родительский рассчиталась… Что молчишь?
- Прочь от меня, жаба, холоп вонючий!
- Холоп, ишь ты, холоп… А кто не холоп-то ныне? Теперь все холопьями стали, и князья и бояре, все под татарами…
- Отпусти, окаянный, грех ведь! Люди!!!
Марей схватил пук соломы, заткнул ей рот.
- Грех, говоришь? А что не грех теперь? Все грешат и всё можно, Огняна, вся Русь во грехе… А наш грех ещё поди докажи-ка.
- Руку!.. руку выломал…
- Сон видел, ты татарам досталася, с тех пор, как чумной, везде за тобой хожу… - шептал ей в ухо. - Огняна, всё грех, сам не знаю, что дею, не могу я жить!..
Раскидавшись в страсти и ненависти, оба не слышали заполошного воя и криков, долетавших снаружи. Не слышали, - словно на самом глубоком дне или в гробу…
У неё уже не было сил, только клокот разбитых искусанных губ:
- Марей! Марей, побойся хоть Бога!
- Какого Бога?! Ты что, Огнянушка… Нету Его! Не нужны мы Ему стали. Может, и был когда, а теперь всё, нету. Нету!
- Не дамся, холуй! - последняя, отчаянная её попытка.
- Рви, кусай меня, рви до крови, любо мне!..
По селу метались в ужасе люди, выбегали из домов и бросались обратно…
Марей грубо дёрнулся, зарычал:
- Всё, Огняна, всё… я твой князь!
- Господи-и-и!!
С улицы разом поднялся топот и свист. Запахло дымом.
Марей тяжело отпрянул, поднявшись, глянул в окошко:
- Татары! - пискнул по-бабьи. - Церковь зажгли!
Уже трещал и стрелял огонь, рвался бешенный гул, смешавшись с чужою гортанной речью… Женщина привстала на корточки, отрешённо запахивая на себе одежду. Марей заметался:
- Пропали мы, пропали! Некуды нам! Уже тут!.. - он впопыхах натянул рубаху и замер.
Было слышно, как кто-то снаружи подступил к двери: стоял на пороге, но не входил.
- Всё, пропали.
Она успела накинуть убрус. Марей рванулся к углу за дверь, но зацепился за крюк, рванулся ещё, и крюк пропорол рубаху между лопаток…
- Сыми… сыми меня! - забился, сипя, её насильник.
Женщина пыталась помочь, но ничего не получалось.
Кто-то ударил в дверь, она медленно отворилась, прикрыв их от залпа света и дыма… Появилась икона "Спас-Ярое Око". Огняна охнула, пала на колени. Марей осел на крюке…
- У-у… Кайса, кайса!
За иконой гыкал, смеялся, оскалив зубы, татарин…
Горели избы, дворы… Кружился хлопьями пепел, слетая на тусклую доску иконы, на припавшую к ней голову Марея, на его кудлатый плоский затылок… Откуда-то вынесся на коне татарин, подхватил за волосы отсечённую голову, и понёсся с нею в конец села. Там - вопль и стон, сгоняют женщин и скот, тащат, разбирают добро; татары кричат, суетятся между повозками; ревут верблюды… Детей бросают в огромную корзину-арбу: кого постарше, вяжут спиной к спине, лупят плётками… Весёлый татарин кружит с головой Марея, пугает, не давая никому разбежаться… Грохочет гром, ветер разносит пыль и солому, треплет одежды… Тёмный ливень обрушивается на село, на людей, всё скрывается из виду, ни земли, ни неба…
Глава вторая
Варницы. Никольская слобода под Ростовом, 1321 год
- Стефан, Стефан!
Стефан, старший сын ростовского боярина Кирилла, обернулся с коня. К нему со всех ног подбегал малец подросток.
- Петян, ты откудова?
- Мы на выселках в горелки играли. Ещё из лука стреляли, я дальше всех стрельнул! Манька-дуруша листопадничка поймала, у него уши сущий пух! такой чеберляйка!.. - задышался с бегу. - Я тебя с далёка углядел! Стефан, ты мне острожку зачинишь?
- Зачиню. А Варька где? всё дома торчит?
- Тама, грамоте учится. Стефан, возьми меня на-конь.
Старшой нагнулся, помог брату забраться, усадил впереди себя.
- Всё мается, не даётся нашему тюхе грамотка-то, - улыбнулся Стефан.
- Маманя корила его. Долбит, долбит по слогам, а не чтёт; на силу два стиха постиг. Он и ночь молится, плачет, никак не сподобится. Жаль его, да?
Стефан дослушал, спросил:
- А слыхал, как я на праздник стихирил?
- Слыха-ал! Прям так соловисто, чисто-чисто! Все сказывали, краше никто не чтёт!
Поднялись по взгорку к березняку, встали над речкой, над жнивьём с перелесками. Вышло солнце, всё вспыхнуло красками…
- Петян, гляди как у нас! Тебе тут и злато, и сребро рекою горит, и синь-бирюза небесная…
- Ага, - шмыгнул носом младший. - Стефан, ты с Ростова, да?
- Не, с Варниц, отец посылал. Заутра обоз отправляем.
- В Орду?
- В Нижний, по Волге. А там может и в Орду. Эх, кабы наше всё было, без всякой дани, знатней бы нас во весь Ростов не найти!
Младший щурился на блескучую рябь реки. Стефан подстегнул коня.
- Отец дома ныне? - спросил.
- Дома. - Мальчик показал куда-то рукой, вскрикнул: - Стефан, глянь, глянь! Кто тама?!
По выгону растекалась клином толпа людей в пёстрых одеждах… Стефан натянул повод, приподнялся на стремени.
- Да то ж слободские, не бойсь.
- Стефан, а куды они?
- Кажись, сватьба. Вишь, к дубу подались…
- Зачем к дубу?
- Веселие будет! Ну-ка слезай, брат, тут недалече до дому, через запруду. Вон уж посад наш видать. Небось, натрясся, гузку-то набил себе?
- Не, я ещё могу.
- Слезай, слезай.
- А ты?
- Поеду, гляну.
Мальчик спрыгнул, махнул рукой старшему брату, помчал по тропке к дому.
Стефан вдруг оборотился ему вослед:
- Стой!
Петька услышал, застыл, как вкопанный.
- Братка! Скажи отцу, Михал Авдеич соли просил, крупца, полдюжны кулей взаймы - ему для тузлука, а коли надо, то может ряпушкой дать, они с Плещова едут. Тогда, скажи, пускай возницу пошлют к нему, он в монастырской даче ночует, что на Усретенской, понял?
Петька быстро кивнул, и припустил дальше. Стефан поскакал краем поля к одинокому дубу, широко раскинувшемуся у самой опушки. Скоро подъехал к крестьянам, собравшимся под его ветвистым, мягко шелестящим куполом, словно под облаком.
Бабы пели песню. Сватьба встала большим полукругом, обступила кряжистого попа в красной войлочной шапке, державшего перед молодыми икону. Жених ещё отрок, годами юнее Стефана, невеста и того младше. Поп обратился ко всем, поднял икону:
- Соделал Божа наш небо и землю. Землю усадил садами, всяким деревом. Соделал Божа Адама. Адам ходит один по земле, плачет горько: "Что мне до неба и до земли, нет у меня милой помощницы!" Взял Божа ребро Адаму, сотворил жену, и сочетал их Божа в едину плоть: "Плодитесь и умножайтесь"! - воскликнул он и, шагнув, что-то сказал молодым.
Жених с невестой, склонивши головы, преклонили колени.
- Божа дал нам двух молоденов хрыщоных, чистых голубев непорочных! - снова возвысил голос крестьянский поп. - Стали дети наши перед нами на серебрян стол, под зелёный венец, просят себе прощения Божа, у земли, у неба, у своих рода-племени, у всего мира руського. Случи, Божа, два маладенца в одно место!
Тут выступил статный мужик с лентой через плечо, закричал в небо:
- Батько родный, Козьма-Демьян! бласлави Божей, да скуй ты нам сватьбу крепко-накрепко, вечно-навечно! абы солнцем не разсушивало, абы дождем не размачивало, абы ветром не раскидывало, абы людие не разсказывали!..
Поп осенил молодых иконой и наперсным крестом, они встали на ноги, приложились к кресту. Поднесли им венки, сплетённые из ржаных колосьев с цветами.
- Дай им, Божа, от росы небесныя свыше и от тука земнаго! Да плодятся и множатся, и скот их, и жито, и всё добро! Поменяйтеся крестами, - шепнул им.
Жених и невеста стали снимать с себя нательные крестики, торопливо менялись ими…
- Божа Единой, сочетай Иване Агапу! Сочетай Агапе Ивана! Совенчай их в едину любовь, в едину плоть, соблюди их, Божа, в мире и жалости!..
Надели им на головы венки. Поп соединил их правые руки.
- Чти мужа, он тебе муж теперь и покров, слушай его, - сказал ей.
- А ты, жалей её. Она же немощь твоя и похвала, - сказал ему.
Оба они - сама важность, а в глазах - испуг и растерянность. Поднесли им чашу к устам, и пили из неё. Мужик с лентой сломал по дубовой ветке, подал попу, тот заговорил нараспев:
- Божа неба и земли! Ты ести Живот вечный и древо жизни, на нем же прославися! Бласлави их древо из рода в род, и крепость в веки и веки! Божа, дай им… - поп вдруг запнулся, помолчал, и произнёс со вздохом: - Деток своих понянькать, да на своём хлеб-соли поднять. Не торопи их срока…
Вставил ветки в венки молодым. Тут же взяли они по свече. Поп, подняв их скрещённые руки, положил себе на правое плечо и повёл вокруг дуба; запел "Исайя, ликуй!.." Мужик пошёл рядом с ним, покрикивая:
- Батько родный, Козьма-Демьян! скуй нам сватьбу!..
Стефан не сводил глаз с проходящих молодожёнов. Не заметил, как возле него оказался отделившийся от крестьян человек.
- Доброго денца сударику нашему! - обратился к Стефану слободской старшина; на голове колпак с листьями, с яблочками…
- Анфим? На силу узнал тебя, - рассмеялся старший Кириллович.
- Дай Бог здоровия отцу государину нашему Кириллу, с матушкой нашей Марией, и всему дому его!
Стефан нагнулся к нему.
- Анфим, ты с ними?
- Да как же ж, кум-ти сына женит, Иванку. Не признал? А что у дуба венчаем, дак сам знаешь, куды крестьянину в церкви-ти сватьбиться, не по нашей кости мясо-ти, мы уж по древле обычаю своему.
- А поп что тут?
- Так мы разве ж нехристи? А поп-ти Устинский, Петряй привёз ради свата. Петряй-ти справный мужик, вон он с лентой, голосит, он у князь Лександра в людех, со своей деревенькой…
- Я и гляжу, не из наших поп-то.
- Не наш, не наш, с Устья откуда-ти. Пойду, сударик мой, молодых величать.
Обойдя вокруг дуба третий раз, поп подвёл новобрачных к толпе крестьян. Перед ними расступились. Снова запели бабы. Бросали на головы молодым хмель и цветы… Двинулись с песнями в сторону слободы.
Анфим показал попу на Стефана:
- Нашего боярина Кирилла сын. А другой-ти их - Валфромей… слыхал небось?
Стефан придержал коня прислушиваясь. Поп спрашивал:
- Валфромей? И что сей? Который Валфромей? не упомню… Погодь-ка, неуж тот самый?
- Евонный брат родный, он и есть!
- Он ли в утробе матерней верещал?
- Он! сам слыхал, Христом говорю. На Троицын день стояли, он криком как даст из брюха за Евангелем! Матка его, боярыня Мария, со страху-ти себя не чуяла. Потом ещё раз, за "Херувимской!" из нутра гласил! Тут уж все оробели. На силу её в притворе в разум вернули…
- Говорят яко глас трубный рыкал: "до коли!"
- Да брешут, блажил, как дитя блажит, но яристо, трикратно, как Бог свят!..
- И что сие?
- Неспроста, говорят. Может, что и будет…
- Божа знаменье, мните?
- А сам как смекаешь?
- Дива много творится. Вон в Боголюбове было тож, уродился малой с золотым челом: осьми лет любую порчу, любую напасть отваживал, беды не знали; а зиму пошли они в лес, так волки всех и порезали, а ему одному поклонилися. Теперь он у них за господаря волчего… да там, говорят, и литвой попахивает, одно изуверство творят, без жалости - мало что зарежут, так ещё разденут до нага, и до жон падки, на мёртвых сором творят…
- Упаси, Божа! О Валфромее не леть и помыслить сего!
- Там поглядим, что из него выклюется. Где он ныне-то?
- В дому у отца, поди. Да вон усадьба-ти ихняя, туда и идём ко двору, блаславиться отеческим, сам и узришь его.
- Неча мне соваться под всякий спрос, я уж напрямки, к родителеву брашну пущусь, подале от боярской милости. Вы уж сами ступайте…
Стефан выпрямился в седле.
- К нам, значит, - сказал себе, стеганул коня и поскакал, уже не оглядываясь на свадьбу.
Въехав на двор, Стефан спрыгнул с седла.
- Муса! примай Грачика!
Вышел хромой татарин, осклабясь на своего любимца. Муса служил дому их ещё при деде Стефана, сбежав из Орды от хана Тохты.
Под навесом амбара стоял десятник с холопом, щёлкал на счётах:
- К тому ж, три четверти кади ржи, по семи гривны кун… того скопом будет рублями полста пять гривен с добавком дванадесяти резаны…
- Касьян, отца видел?
Касьян повернулся к Стефану.
- На тереме, с гостем он.
Стефан поднялся на отцовскую половину, вошёл в горенку. За столом боярин Кирилл рассматривал листочки слюды; выбирал, относя на просвет к окну. Возле него человек некий в ферязи держал лоток со слюдой.
- Чешуйчата…
- Стрекозиное пёрышко, Кирила сударич, так и сквозит, ганзейский товар! Всё чисто наблюдать можно! Царевич Игнатий себе оба яруса застелил, и владыка тож…
Боярин посмотрел на свои окончины, сравнивая.
- Мои послепше, вроде, - сказал.
Заметил Стефана. Заметил его и гость, поклонился с улыбкой. Боярин отложил последний листок.
- Сочтёмся, беру сии.
- Того ровно полтретьядцать без одного, боярин.
- По осьми за четницу?
- По уговору.
Стефан делал знаки за спиной гостя.
- Добро. Погоди пока тут.
Боярин вышел в комнату. Стефан за ним, и тут же заговорил:
- К нам сватьба, Иванку ожанили, песошинского, Анфимова сродника, ряженые… там поп с ними Устинский, скоро будут!
Боярин Кирилл открыл ларец.
- А посажённым кто?
- Не знаю, тять, Анфим будто.
- Опять у дуба хороводились. В малой варнице почему желоба не сменили? - спросил, отсчитывая серебро. - Дождь был?
- Не было. Я не знаю, там дядя с Онисимом остался…
- Сам-то чего на сватьбу пялился, охота была?
Стефан не ответил.
- Ладно.
Ссыпал серебро в мешочек, поглядел на сына…
- Пойдём-ка, нужен будешь.
- Тять, а к Михал Авдеичу-то посылали?
- Послали.
Вернулись в горенку.
- Здесь всё, по уговору. Стефан, проводи гостя, там на заднем дворе повозка их, погляди, всё ли поклали княгине-то: солонины три бочки, бочаток мёду и туесы с морошкой, с черникой… остальное с обозом. И скажи Прокшичу, чтобы забрал слюду, и пусть возьмёт кузнеца, а он снимет мерки с окончин на новый терем. Ну, с Богом. Княгине нашей поклон земной от нас, негодных слуг княжих. Обоз заутра отправим, как урядилися, передай.
Гость ответил:
- Прощения просим, а желаем во всём Божьей милости, - поклонился, коснувшись пола.
Стефан проводил его до крыльца. Боярин прошёл через сени на гульбище, встал, глядя на свадьбу, приближавшуюся с просёлка…
- Гуси белы из-за гор, гуси белы к нам на двор, - пробурчал в бороду.
Уже долетало пение; сбегался народ с проулков… Постоял. Спустился на женскую половину. В комнате две приживалки раскатывали бисер, нанизывая нити. Вошёл с улыбкой, они тут же поднялись с лавки.
- Голубушки-трудницы наши. А чтой-то у вас так тихо, Василина? Али опять студенца хватанула?
- Ой, Господь, с тобой, батюшка! Я теперь одно парное разве что пью… смеху-то! - прыснула вспомнив о вчерашней оплошке.
- Сидят себе втихомолочку, не поют, не бают…
- Матушке занеможилось, к себе пошла.
- А, вот оно что.
Вошёл в опочивальню, нагнулся к боярыне.
- Маруся…
Она протянула руку.
- Спаси Боже, заглянул ко мне.
- Голова? Колесаиху позвать?
- Да не надо, я уж так прилегла… Печаль изболелася за него, за чадо наше неразумное… Сил нету боле.
- Варфоломей что ль?
- Что нам делать, отец? - отняла ладонь от лица, - мало, что грамоте не способный, ведь все чтут, все погодки его как горохом сыпят, он один неук, не слагаются у него слова из буквиц - сколь не бьёмся, а толку чуть, так ему ещё втемешилось голодом себя морить, за целый день ныне полситничка да квасу попил, еда ли? С поклонами с этими… я уж от Петруши знаю, всю ночь напролёт поклоны отбивает, это где видано? Все уродились не хуже других, родителям в радость, один он у нас…
- Дури я не вижу в нём, беды нету, что тих да набожен, и грамоте выучится как-нибудь, Бог даст. Ты уж так-то не изводи себя.
- Говорила с ним, да вижу, что проку нет. Весь, как в воду опущенный, ничего не слышит. Я и сама-то молюся, и страшуся за него, Кирюша!
- Где он?
- В закуте своём, всё там сидит. Поговори с ним.
- Добро.
- Ты не ругай его, ему уж и так-то досталось. В кого он у нас такой не знаю. Не знаю…
Кирилл поднялся, держа её руку.
- Маруся, там сватьба к нам, надо бы дать чего, ты скажи…
- Сватьба? А кто ж сватьбится?
- Да Бог его знает, Иванко, Анфимов сродник якобы.
- Анфимов? Не Иванко ли? песошинский?
- Да вроде.
- Так я их знаю, отца его, Нефёда, он нам рыжиков приносил на Филиппов пост, помнишь, полную бертяницу? свежих где-то добыл. Иванко, значит, не рано ли. А кто жонка-то?
- Не знаю. Ты скажи, что надо, там Василина…
- Сама пойду.
Боярыня встала, вышли в комнату. Приживалки отложили работу, помогли ей надеть телогрею; увела их с собой. Кирилл спустился во двор, кликнул Касьяна. У ворот густела, колыхалась с песнями свадьба, подталкивая вперёд молодых…
- Касьян, возьми холопа на сытный, пусть выкатит им бочонок вишняка, не из старых, а сам знаешь.
По ступенькам спускалась боярыня; показалась с подарком в руках Василина, подпевала на ходу:
- "Виноградье красно-зелено моё…"
Открыли ворота. Кирилл с супругою ждал на крыльце, наблюдая за свадьбой, за слугами. Подбежал Стефан, встал позади отца. От крестьян выступил Анфим без шапки: