Нас не хотят отпускать. Анну обещает и ещё раз обещает вернуться. Ви-Э сидит на корточках и кормит малышей орехами и сушёными плодами т-чень; Эткуру поднимает её почти насильно - ей тоже не хочется уезжать. Деревенские женщины гладят её руки и называют красавицей - Ви-Э улыбается и помалкивает: на лянчинском языке она говорит с уморительным, изрядно утрированным акцентом - ей в девичестве, или, вернее, "в мальчишестве" пришлось слишком часто играть в какой-то комедии сына купца, вернувшегося с юга.
Ар-Нель - герой дня. Он так нравится лянчинцам, что я почти верю: нам удастся избежать кровопролития, мы с помощью Ар-Неля, Анну, Элсу и Небес решим всё, что возможно, словами. Просто невозможно в это не верить - Ар-Нель, как северный гадальщик, сравнивает ладони мальчишек, живущих по соседству, цепляет скорпионов-оберег к воротнику, расспрашивает взрослых о видах на урожай, гладит подсунутого под руку котёнка и сам мурлычет... Милый-дорогой Ча - восторг, дипломат милостью Божьей.
Но мы всё же уезжаем, и Анну хмурится, а у Ар-Неля настороженное, закрытое лицо. Братья Львята тихи и печальны. Наши девочки тоже помалкивают, их лица становятся задумчивыми, как только мы выезжаем за околицу.
Меня это удивляет.
- Ча, - окликаю я. - Тебя что-то огорчает?
Ар-Нель пожимает плечами, крутит в пальцах серебряные фигурки в шёлковой петле на воротнике.
- Не то, чтобы, - отзывается он. - Видишь ли, дорогой Ник, я примерно этого и ожидал. Поэтому не огорчён и не смущён, но моё сердце полно сожалением.
- Твоё тоже? - спрашивает Анну очень тихо. - Ты, Ар-Нель, ты почти радуешь меня.
Ар-Нель грустно улыбается.
- Обидно будет отправиться в Обитель Цветов и Молний, не испытав судьбу по-настоящему, - говорит он. - Но ты ведь понимаешь, кому будет посвящён мой последний вздох, если мне суждено проститься с миром живых, не успев состариться?
- Сделаю всё, что могу, чтобы удержать тебя на свете, - говорит Анну, и я слышу в его голосе глухую угрозу. - Или - больше, чем смогу.
Ар-Нель мгновенно принимает безмятежный вид.
- Ча, - говорю я удивлённо, - в чём проблема?
- Простите, что встреваю, Вассал Ник, - замечает Дин-Ли, - но мне кажется, что Уважаемый Господин Ча не в настроении объяснять очевидные для него вещи. А я - в настроении. Я с лянчинцами много встречался, я их хорошо понимаю. Попрощались с нами.
- Да ладно?! - полувопросительно, полуотрицательно фыркает Юу. - Надеются на лучшее.
- Ага, - подтверждает Дин-Ли. - Надеются, конечно. Иначе - хоть живым на костёр взойди. Многие изо всех сил надеются. Но не верят.
Ар-Нель и Анну молча, одновременно, кивают головами.
- Только я, дурак, взял и поверил, что всё будет хорошо! - с досадой восклицает Ри-Ё и понукает жеребца. - Хок, не опоздай в Страну Теней, сушёный кузнечик!
Наша дорога - Чойгурский тракт. Если верить картам Анну, он проходит через Хундун, небольшой торговый городишко, а дальше, мимо горной цепи - в Чойгур, город мраморных дворцов и самого большого базара в Лянчине, и дальше, в Данхорет, где расквартирована армия Анну.
Которая, возможно, к нам присоединится.
Если благополучно доберёмся. Если убедим. Если Небеса и Творец вместе будут на нашей стороне, оэ...
***
Чужая делала пять дел сразу: просматривала новые данные, полученные от генетиков, слушала музыку, пила кофе, ела печенье и с полным ртом ухитрялась что-то напевать вместе с певицей в проигрывателе. Наверное, торопилась перед отлётом. Разумеется, ни шелеста открывающейся двери, ни шагов за спиной она не услышала - поэтому, когда Кирри протянул ей диск, чуть не подпрыгнула в кресле и выплеснула на панель несколько капель из чашки:
- Кирька! Вечно подкрадываешься, как кошка! Так у меня когда-нибудь сердце разорвётся!
- Илья будет ругаться, - сказал Кирри, рассматривая коричневые пятна на светлом пластике. Чужая отряхнула руки от крошек и зашарила вокруг в поисках салфеток для чистки техники. - И я не подкрадывался. Я принёс анализ образцов, который ты просила. Номер четвёртый, номер пятый и номер восьмой. Мы выбрали самых старых, тех, что умерли от старости и болезней. Но Илья сказал, что пусть лучше ты сама расшифруешь.
Чужая подняла взгляд от таблиц на него. И улыбнулась.
- Идеальный лаборант! Кирька, какая ж ты душка! Ты знаешь, какая ты душка?
Кирри, опуская ресницы, деланно улыбнулся в ответ. Он знает. Если сейчас не уйти, чужая поймает и затискает, как малыши тискают игрушки, сплетённые из травы. "Кирька, ты хорошенький, как кукла!" - перебирать волосы, а то и косы переплетать, хватать за руки, щипать за щёки и прижимать к себе. К груди - вызывая ощущения, превращающие Кирри в сплошной стыд.
Эта чужая не понимает, как все чужие. Если когда-то в другой жизни люди избегали прикасаться, и Кирри мечтал о случайном прикосновении, как о благословении Отца-Матери, то теперь чужие дотрагивались до тела Кирри непринуждённо и походя, как до самих себя. И нельзя ничего сказать: они имеют право. Они заново сделали его тело.
И теперь это тело Кирри не очень-то принадлежит. С тех пор, как Кирри стал хоть немного понимать, что с ним произошло, ему слишком часто приходило на ум, что он уже не свой собственный. Иногда это бывало мучительно до острой боли. Иногда боль слегка притуплялась - если вокруг происходило что-то очень интересное. Но Кирри каждый миг сознавал: его человеческая жизнь кончена, а то, что начато - не слишком-то человеческое. Посмертие.
Легче всего Кирри чувствовал себя наедине с Ильёй, Хозяином Этих Гор, божеством, демоном и всё такое прочее. Илье он был благодарен, и Илья чуть больше, чем остальные чужие, понимал его. К тому же прикосновения Ильи меньше обязывали, чем прикосновения остальных чужих - в его обществе Кирри казался себе младенцем, прожившим на свете от дождей до дождей, не больше, но это ощущалось лучше, чем то, что видели в Кирри чужие женщины.
Когда Илья объяснял Кирри, чем чужие отличаются от людей, и показывал голограммы, изображающие чужую и человеческую плоть внутри и снаружи, тяжелее всего было уложить в голове чужих женщин. Не боги при божественном могуществе - это ещё можно как-то принять: учёные люди, маги, механики, чья наука ушла неизмеримо далеко. Сознание Кирри вместило смертную природу чужих, но не мирилось с диким несовершенством их тел. Располовиненность, ущербность, прирождённый изъян у каждого, который невозможно поправить даже сверхчеловеческой мощью их разума - немыслимо это было, немыслимо. И чужой, который уже рождался женщиной и жил женщиной отроду - не представляя, как может быть иначе - идея даже ужаснее, чем чужой, рождающийся и умирающий мужчиной, никогда не утверждавший себя в поединке, не понимающий, что такое метаморфоза и роды, отделяющий от себя всё, с этим связанное. Странные божества чужих - злой шутки ради, не иначе - разделили их мир на несмежные, не понимающие друг друга половины.
Они совсем друг друга не понимали. Не только вечные мужчины вечных женщин чужих - два любых чужих. Кирри хорошо запомнил, как лежал на койке в госпитале, делая вид, что спит, и слушал спор между Ильёй и старым чужим с сухим и бледным, как песок, лицом. Старый не догадывался, что Кирри знает язык чужих, Илья не догадывался, что Кирри уже знает его настолько - вдобавок, оба, кажется не принимали его всерьёз, поэтому серьёзно обсуждали при нём его участь.
А к языкам у Кирри оказались недюжинные способности. Он ухватил русский и английский - два чужих языка - так же легко, как человеческий лянчинский: мимо ушей пролетали только те слова, смысл которых Кирри не мог постичь... но их в том разговоре, можно сказать, и не использовали.
Кирри оценил беседу. Старый ругал Илью за то, что Илья встрял в дела людей. Ну да, спас человека - но что теперь с ним делать? Домой его вернуть - для чужих опасно, здесь оставить - зачем чужим человек сдался? Он же не зверушка, которую можно поймать, изучать, рассматривать, а потом выпустить! У него теперь изменятся мысли, изменится душа - он больше не сможет жить среди людей, а среди чужих ему делать нечего!
А Илья негромко, но недобро сказал, что не может с учёным любопытством наблюдать, как умирает человек, едва переставший быть ребёнком. Что он, наверное, слишком уж привык к мёртвым костям, которые раскапывает и рассматривает - ему жаль живых, даже зверушек, а людей и подавно. И за Кирри в мире чужих он сам будет отвечать.
Кирри не забыл этих слов и был страстно благодарен Илье за них. По ночам, оставаясь один, тихонько скулил в тоске, как шакалёнок - но днём старался быть спокойным и весёлым, старался научиться всему, что Илья считает нужным объяснить, и позволял относиться к себе, как к младенцу.
Впрочем, Кирри был благодарен Илье за всё. За то, что Илья сидел рядом по ночам, когда голова раскалывалась от боли, а хуже того - от дикого зуда в глазнице, где машина чужих растила новый глаз. Кирри впивался ногтями в собственные ладони, кусал губы в безумном желании содрать с головы пластиковые заплатки вместе с тоненькими прозрачными трубочками и металлическими волосками, идущими от машин у постели, а Илья осторожно держал его за руки и говорил с ним, еле понятно - по-лянчински, или очень понятно - по-русски. Показывал картинки, голографические проекции, повисающие в воздухе перед единственным на тот момент зрячим глазом Кирри: мир, белый, синий и голубой, невероятно огромный и круглый, как шар перекати-поля, медленно вращающийся в чёрном и безбрежном небе, проколотым мириадами холодных и острых звёздных лучей, громадные и удивительные машины, носящие чужих от звезды к звезде, чужие и человеческие города, людей и чужих в чудных одеждах, небывалых зверей и птиц, страшных водяных чудищ... "Потерпи немного, зайка. Скоро пройдёт", - Кирри Илья всегда звал Кирькой и зайкой, от него научились и другие чужие.
А зайка - зверёк из мира чужих. Большеглазый, ушастый, покрытый серым пушистым мехом. Симпатичный. Кирри невольно вспоминал своего отца, который называл его в младенчестве тушканчиком, и испытывал к Илье сильное и странное чувство почти родственной любви.
У Ильи не было своих детей. Он встречался с чужими женщинами просто так, неестественно просто, как встречаются и разлетаются, разве что, сухие травинки, несомые ветром - но ни с кем не жил вместе и дети не появлялись. А ему, наверное, хотелось, чтобы у него были дети. Может быть, поэтому он и возился с Кирри, существом, чуждым его природе - заботился, как о своём, и учил, как своего.
И понимал, пожалуй, лучше, чем другие чужие. Поэтому, когда Кирри впервые увидел в громадном зеркале собственное отражение - уже с двумя глазами, с сеткой тонких красных шрамов на лысой голове - и расплакался от радости и унижения одновременно, а прилетевшие с северных гор антропологи рассмеялись, Илья притянул его к себе и пообещал новые волосы. И не стал возражать, когда узнал, что Кирри взял куда больше одной ампулы с особой смесью, выборочно ускоряющей обменные процессы - Кирри рассказывал ему, как стыдно остаться без волос, если ты нори-оки. Что люди скажут? Волосы обстригают только подлым воришкам или ещё каким-нибудь презренным и ничтожным отщепенцам - подростку морально легче глаз потерять, чем косы.
Потом уже, когда глаза Кирри перестали слезиться от солнечного света или от свечения мониторов, Илья учил его своей работе. Кирри потрясла, очаровала эта работа! Под горами, в каменных пещерах, тьмы и тьмы лет назад жили древние предки Кирри, жалкие, ещё ничего не умевшие, зверообразные люди, которые дали начало всему человеческому роду. Механические руки с длинными чуткими пальцами извлекали из каменных могил пожелтевшие черепа; непостижимой сложности рукотворный мозг читал по мёртвым костям их давно ушедшую жизнь, воссоздавая на голографических матрицах призрачные изображения их лиц, грубых и хищных, с челюстями, выдающимися вперёд, с раздувшимися ноздрями - но разумными взглядами уже почти человеческих тёмных глаз. Кирри смотрел в глаза своих древних предков и остро чувствовал родственную близость с ними. Люди-звери были настолько же далеки от Кирри, как он сам от чужих, любому их них Кирри показался бы прекрасным богом - но он был их потомком, плотью от плоти. Мысли об этом помогали постичь порядок вещей, на котором держался мир.
Кирри учился быстро, старался быть внимательным и аккуратным, боялся сделать что-то не так, хотя точно знал, что Илья не накажет за ошибку. Открывающиеся перед ним картины жизни в давние времена так интересовали Кирри, что он отдавал работе почти всё своё время - как дома, среди людей, в родном племени, разве что работа была куда интереснее и сложнее. Чужим это нравилось. "Его ай-кью удивительно высок для дикаря", - говорила немолодая рыжая женщина, прилетавшая фотографировать выцарапанные на стенах пещер рисунки - это означало, что Кирри кажется ей умнее, чем она ожидала. Но в действительности Кирри просто сбежал в работу.
У него не было ничего, кроме работы. И не было надежды.
Иногда, в свободные часы и в добром расположении духа, Илья учил Кирри драться без ножа, используя приёмы чужих. Это было весело, так весело, что после таких игр у Кирри горели щёки, а жизнь казалась счастливее... но момента приложить новые умения не находилось. На горной станции чужих, где работали, сменяя друг друга, археологи, палеонтологи, ксеноантропологи и биологи, у Кирри не было ровесников-юношей, а девушки, обожавшие его и тискавшие при любом удобном случае, вызывали только одно желание: незаметно улизнуть раньше, чем чужая заметит его смущение, переходящее почти в злость.
Чужие женщины были чьи-то. Они трогали других точно так же, как Кирри, так же прижимались грудью, так же теребили волосы, они не собирались ничем рисковать ради любви, не понимали, как бой и метаморфоза связывают людей кровавым узлом, они были легки, как перекати-поле, им хотелось веселиться и было всё равно... Смесь влечения и гадливости заставляла Кирри превращаться в собственную тень, когда он видел чужую в хорошем настроении. Он был уже взрослый, уже давно взрослый - но инстинкт отталкивал его даже от самой привлекательной чужой женщины, которая была всего лишь половиной желанного целого.
Только однажды, осенним утром, когда пустыня остыла до хрустящего холода, в душе у Кирри вспыхнуло что-то, смутно похожее на влечение к чужому: авиетку с новыми учёными привёл молодой чужой, почти ровесник Кирри, высокий лохматый парень с синими глазами - который на мгновение показался Кирри, уставшему от одиночества, очень похожим на человека.
Кирри не стал провожать прилетевших в жилой сектор. Он поставил на песок контейнер с химикатами для обработки и консервации образцов и подошёл к авиетке, закинув копну кос за спину, чуть улыбаясь.
Чужой, что-то делавший с сенсорным блоком, повернулся к Кирри лицом.
- А, - сказал он весело, но с непонятной интонацией, - это ты - Кирька-сокровище? Ну и развели же они тут виварий! Ты им сколько тем для диссертаций подкинул, а, экспонат?
Кирри моргнул - ему будто чашку воды в лицо выплеснули.
- Я не экспонат, - сказал он тихо. - И не из вивария. Я - не животное. Я работаю с Ильёй.
- Да я понял, - чужой улыбнулся широкой яркой улыбкой. - Работаешь у Ильи белой мышкой. Классная футболка. Ты похож на девочку из глянцевого журнала. Ты больше мальчик или больше девочка, а, Кирька?
- Я не дрался, - сказал Кирри, которого кинуло в жар.
- В смысле - не знаешь? Тяжело тебе, наверное, живётся, эволюционный вывих, - тон у чужого был насмешливо сочувственный. - Эй, убери руки от оружия - я без оружия, если ты не заметил! Напрасно твой Илья тебе разрешает таскать этот стеклянный ковыряльник - с тебя же станется кого-нибудь прирезать... Ты ведь из дикого племени, да? Не из города даже?
Кирри снял ладонь с рукояти своего старого обсидианового кинжала, с которым его ничто не заставило бы расстаться, и усмехнулся. Стыд прошёл - накатила досада и злость. Он показал чужому пустые ладони - и скрестил руки на груди.
- Не беспокойся, пожалуйста, - сказал Кирри, подчёркнуто тщательно выговаривая русские слова. - Твоё мужское естество останется при тебе. Я знаю, как вы устроены. Без него ты - ноль без палочки, поэтому и паникуешь при виде простого ножа.
Теперь щёки вспыхнули у чужого. Он швырнул на сиденье авиетки анализатор, резко повернулся к Кирри, и ноздри его раздулись, как у дикого быка перед схваткой:
- Ты что, вообразил, что я тебя боюсь?! Да я боюсь случайно из тебя душу вытряхнуть - меня потом антропологи с дерьмом сожрут! Ты же у них ценный экспериментальный образец, ручной абориген! Как же Илья тебя приручил? Колбасой приманивал?
Кирри отстегнул пояс с ножнами и бросил его на песок.
- Нет никакого смысла с тобой драться, - бросил он презрительно. - Победа или поражение - без разницы. Ты просто мужской член, приделанный к пустоте.
- А ты - просто озабоченная девица, у которой по ошибке есть лишние детали! Куколка! Знаешь, одна художница на орбитальной станции делает кукол в виде нги! Всем девочкам очень нравится, сюси-масюси... наверное, на Земле это скоро в моду войдёт!
Кирри рассмеялся.
- Ах вот в чём дело... люди-нги нравятся твоей подруге! Больше, чем ты, да? А ты не знаешь, что нужно сделать, чтобы женщина позволила тебе до себя дотронуться, да? А она тебе не говорит? Послушай, это очень смешно! Наверное, она позволяет это другим... послушай, она наверняка и мне бы разрешила!
- Ну да, конечно! Ты же такой миленький, жаль, что не мужчина! - бросил чужой сквозь зубы, а Кирри, сознавая, что каждое новое слово раздражает чужого всё сильнее, продолжал:
- А ведь понравиться женщине так просто! Если бы ты не был пустым внутри, ты чувствовал бы, что от тебя ждёт женщина. Жаль, что тебе это недоступно. Это ты - эволюционный вывих. Наверное, очень плохо, когда, кроме гонад одного сорта, нет ничего, да?
Чужой рванулся вперёд, чтобы схватить Кирри за грудки, но Кирри ждал этого и увернулся. Чужой фыркнул, как взбешённый буйвол, и его кулак скользнул Кирри по скуле. Кирри чуть растерялся, думая, можно ли делать с чужим то, чему его учил Илья - ведь это удары для врагов, а не для учёных или пилота со станции - и еле успел уклониться. Чужой злобно рассмеялся - Кирри принял решение и врезал ему в челюсть, разбив костяшки пальцев...
- Вы что, с ума посходили! - рявкнул Илья под самым ухом.
Бойцы отпрянули друг от друга, тяжело дыша и всё ещё сжимая кулаки.