Лишь когда его подошвы уперлись в первые несмелые отроги Пограничных гор, Денхольм остановился и перевел дух. Куда опять занесли его сумасшедшие ноги?
Прямо перед ним высилась громада базальтовых бастионов. За спиной сквозь негустую зелень узкой полоски леса проглядывали крыши города. Отсюда Кронт казался основательным куском гранита, отделившимся от основной породы по непостижимой прихоти горной судьбы. И король неожиданно понял, что город строили гномы, неспешно - и на века.
Он успокоился и мысленно вернулся в то утро. Сколько безумств они сотворили, сколько пролили крови… Ведь он не верил Тьме, ведь он ее боялся. Но войско Городского Порядка то сравнивал с чудовищами, то с пафосом именовал Светлым…
Что же ожило в нем, древнее, жаждущее крови?
Что рвалось наружу, сметая все заслоны сознания?
Хруст ветки под тяжелым каблуком заставил его насторожиться. Король прижался спиной к скале, готовясь встретить невидимого пока врага…
- Не пугайтесь, государь. Это Браз…
Браз! Король расслабился. Через мгновение показался сам лицедей с неизменной обезьяной на плече. А еще через мгновение Денхольм отшатнулся:
- Как ты назвал меня?!
- Так, как должно называть Божьей Милостью Короля Элроны, - поклонился хмурый артист. - Не волнуйтесь, господин Хольмер, ваше настоящее имя знаю я один. И я скорее умру, чем выдам вас, если вы не хотите огласки. Потому что там, недалеко от Площади Пожаров, вы вступились за мою названную сестру.
Браз замолчал. Молчал и пораженный король. Словно почувствовав его недоверие и недоумение, лицедей заговорил вновь:
- Вам нужна моя жизнь, государь? Берите не задумываясь. Все это время вы бредили о своем брате. С вашим братом беда, государь? Могу ли я шагнуть за Последний Порог ради спасения вашего брата?
- Мой брат умер, Браз. Умер очень дурной смертью. Мне казалось, об этом знают все…
- Артисты не верят в его гибель. Ведь никто не хоронил тело короля-менестреля, государь. Не теряйте надежды…
- Я видел его смерть, Браз, видел сам… Во сне.
- Значит, вы видели и убийцу?! Кто он? Клянусь, я достану его даже из Царства Йоттея!
Видел ли он убийцу брата?
Человек у кромки поляны…
Человек с кривой саблей южных кочевников…
Видел! Светлые вьющиеся волосы, по-мальчишески упрямый подбородок, еще не познавший бритвы и помазка. Холодные глаза, израненные улыбкой губы… И жестокие складки, растекающиеся по лицу. Видел!
- Спасибо за участие, Браз. Но в этом деле мне помощники не нужны.
Лицедей сник и огорченно вздохнул.
- А если ты действительно решил платить долги…
Браз вскинул голову.
- …помоги достать двух лошадей. Очень хороших лошадей. Я должен как можно быстрее оказаться в Итаноре.
- Я сделаю все, что вы прикажете, государь. Но я прошу у вас три дня отсрочки. Ради вашего друга. Лайса не управится раньше.
- Хорошо, Браз. Ради Санди я подожду.
Впоследствии он не раз вспоминал эти три дня.
Три дня отсрочки у Судьбы.
Вечером лицедеи давали представление на городской площади, и король веселился от души. Как же непохожи были сыгранные действа на те статичные, благопристойные, прилизанные спектакли, что приходилось им изображать в Светлой Столице! Сколько самобытного юмора, сколько импровизации! У Санди разгорелись глаза и разрумянились щеки, мастер острого слова, он не выдержал и вступил в перепалку с Луисом Шенхом, тем самым, что на Площади Пожаров изображал Венду. Актеры растерялись лишь на миг и тотчас приняли новые правила игры… А после спектакля Лайса танцевала на канате, протянутом над площадью, и гигант Литту жонглировал огромными камнями, и верзила Луис глотал сабли так, что было видно, как они проходят внутри его живота, - и это было немного страшно, но смешно. Но когда на площадь выскочил клоун в немыслимо ярком балахоне, с намалеванной поперек лица улыбкой, король понял, что не знал еще настоящего смеха. Как он забавно семенил, как подпрыгивал! А как падал! И все с такими шуточками, что у самого Санди глаза лезли на лоб. Шут попытался было вмешаться, но смущенно замолк после второго ответа лицедея. Уж кто-кто, а клоун в карман за ответом не лазил, у него и карманов-то не было! И лишь когда ему на плечо вспрыгнула одетая в потешное платьице обезьяна, Денхольм узнал Браза, вечно хмурого парня Браза, чью сестру они спасли на улице Священного Круга…
Представление удалось на славу, и король заснул со счастливой улыбкой на лице. Впервые за долгое время он не боялся пришедших за ним снов…
Ему приснилась трехликая Богиня Теллилай, покровительница Искусств.
Король попытался выразить ей свое восхищение, но богиня рассмеялась и внезапно распалась на три силуэта.
- Кого из нас ты благодаришь, Потомок Богов? - звонко воскликнула одна из трех сестер, похожих друг на друга, как листья дерева. - Кого? Тел? Ли? Лай? Тьму, Равновесие или Свет?
- Вас трое? - оторопело пробормотал Король. - Неужели в мире не существует другого числа? Вечная троица…
- Но ведь в пространстве и времени есть Три цвета: белый, черный и цвет Между, серый, - возразила вторая. Или третья? Совсем он запутался…
- Почему мы должны быть исключением, Потомок Богов? Тел создает причудливый рисунок Танца, а кто танцует величественнее темных веллиаров? Лай дружит со светлыми эльфами, и дивные звуки дарят миру их лютни и арфы. И кто, скажи мне, обращается со словом сильнее гномов, что пишут так же, как строят и куют: просто и без излишеств?
- Бедная твоя головушка, Потомок Богов, не понимает она взаимосвязи, видит одну ересь, - засмеялись все три.
- Есть и четвертая Сила, - сурово напомнил болтушкам король. - Всеразрушающая Сила Той, За Которой Нет Трех. И ей служит Тьма. Выходит, Танец - порождение Пустоты?
- Опять за свое, - услышал он в ответ усталый шепот Йоххи. - Не поминай ты ее, стоя так близко от Кромки Последнего Порога…
И король проснулся. За окном выплескивалось наружу чудесное майское утро, и птицы возбужденным гамом приветствовали встающее светило Санди в повозке не оказалось, зато перед гримерным зеркалом корчила забавные рожицы маленькая обезьянка Браза. Денхольм улыбнулся милой потешнице и выскочил из возка.
Солнце вызолотило старые облезлые стены домов, заставило давно не чищенные улицы сверкать и искриться - и древнее творение гномов, казалось, гордо выпрямило согбенную годами спину. Добрый старый Кронт, пришедший в упадок с уходом своих создателей на дальние копи, вспомнил о былой славе, о шумных торжищах и пышных праздниках, о былом достатке и красоте - вспомнил, вздохнул, но не склонил головы. Король приветствовал его, касаясь рукой шершавых стен ратуши, и прошел в гостиницу в надежде на остатки завтрака. В принципе он и сам мог бы спать под крышей в теплой постели, но, проведя всю жизнь в четырех стенах, не разделял восторга лицедеев, привыкших ночевать в повозке.
Навстречу ему уже спешил Менхэ, и издалека казалось, что рук у него по меньшей мере десять. Или одиннадцать? Король не успел сосчитать.
- А вот и вы, сударь вы мой, - услышал наконец Денхольм обрывок монолога. - Хорошо спали, крепко, Лайса говорит, здоровы совсем… А приятель ваш еще раньше подскочил, все осмотрел. И лошадей, и верблюда нашего, все парики Браза перемерил. - Тут лицо толстяка сморщилось и веселый говор стих. - С Бразом беда, господин вы наш хороший, ходит мрачнее тучи. Переиграл он вчера, для вас старался. Выплеснул больше, чем надо, сегодня не выйдет на подмостки. Ума не приложу, как и быть: без клоуна что за представление!
- Меня возьмите! - Неожиданно возникший за спиной короля Санди смотрел одновременно нахально и умоляюще.
- Вас, господин? Клоуном? - опешил Менхэ. - Благородный человек в шутовском колпаке? Да у меня язык не повернется…
И тут Санди принялся хохотать до слез, до истерики, до изнеможения.
Горек был его смех, ох и горек, у короля аж скулы свело. Шут, которому запрещали играть на сцене. Запрещали смешить людей!
Прибежавшая на шум Лайса тщетно пыталась успокоить задыхающегося и хрипящего "куманька". А Менхэ только хлопал ресницами и разводил руками.
Когда вниз спустился Браз, решивший выяснить причину столь бурного и нездорового веселья, королю показалось, что вокруг сгустились сумерки и за окном идет промозглый осенний дождь. Болезненно сморщенный и пожелтевший лицедей положил руку на плечо бьющегося в истерике Санди - и тот затих. Клоун заглянул в глаза шуту и кивнул:
- Бери его, толстяк, не прогадаешь. Он - как я. Или почти как…
- Ну, если ты говоришь, - растерянно согласился Менхэ, - тогда конечно. Но ты бы поработал, программу показал…
- Нет, - отрезал Браз, - у него свой стиль. Незачем ломать парня, - повернулся и пошел прочь.
Санди проводил его изумленным взором.
- Ну дает лицедей, - тихо прошептал он.
- Он знает, кто мы, - еще тише пояснил король.
Санди нахмурился, невольно ища на бедре любимые метательные ножи, но быстро расслабился и весело махнул рукой. И побежал примерять роскошный, невероятно яркий клоунский костюм.
А король, наскоро перекусив, поднялся из общего трактира в комнаты для постояльцев.
Браза он нашел в маленькой комнатенке. Браз метал дротики в деревянного идола в углу. У Денхольма немедленно заныло под сердцем - такой тоской веяло от лицедея. Браз мимолетно оглянулся и продолжил свое увлекательное действо: на деревянной груди идола вырисовывался правильный треугольник основанием вверх. Знак, отвращающий Пустоту. Знак победы Светлых Сил над Темной.
- Со мной очень трудно общаться в это время, государь, - мрачно проворчал лицедей. - Не лучше ли подождать до вечера?
- Я потерплю, - улыбнулся король, поудобнее устраиваясь на низком топчане. - Иначе умру от любопытства. Почему ты такой, Браз? Почему у тебя взгляд то клоуна, то палача?
- Раньше я был наемным убийцей, государь, - пожал плечами артист. - Это в прошлом, но это было.
Они помолчали, Браз выдернул из дерева дротики и снова стал в позицию. Хмуро взглянул на короля:
- У меня особый Дар. Я вбираю в себя чужой смех, улыбки, шутки, я коплю и свое хорошее настроение, словно прячу его на потом. И когда наступает это "потом" - на подмостки выскакивает Клоун и зрители хохочут до упаду. Случается так, что я отдаю больше, чем имею. И тогда одним клоуном становится меньше. А одним убийцей больше. Чаще всего я отсиживаюсь в своей каморке, чтобы ненароком не загубить невинную душу, иногда метаю ножи, отбиваюсь мечом от дождя, щекочу нервы разиням в первом ряду…
Дротики полетели один за другим, рисуя стрелу, устремленную в небо.
- А ты не пробовал иначе, Браз? Чтобы между? Чтобы наполовину?
- А кому я буду нужен - наполовину? Лучше уж скрипеть зубами от тоски и злости, но потом… Потом видеть счастливый смех и горящие глаза тех, кто давно забыл, как это - смеяться от души.
- Может, ты и прав. И лишний убийца - не слишком большая плата за одного очень хорошего клоуна…
- Вы никогда не задумывались, государь, - перебил лицедей, - почему ваш брат Йоркхельд ушел из дворца?
- Он хотел увидеть мир…
- Он не хотел наполовину. Потомок Светлых Богов - но только потомок. Не Бог, не Человек, так, болтался между. А это трудно, безумно трудно, государь. Он не мог стать Богом. Он решил стать Человеком до конца.
- Быть Человеком тоже нелегко. И Богом - не менее тяжко. Зачем сворачивать с Пути?
- Не знаю, государь, но поверьте: наполовину - труднее всего.
И Браз отвернулся к стене, обрывая разговор на полуфразе.
- Что лучше, Браз? Недоговорить или промолчать?
- Промолчать, государь, - не задумываясь, ответил лицедей. - Сказанные слова теряют Искру Истины.
- Тогда зачем рвать недоплетенную нить разговора?
- Вы правы, государь. Лучше недоговорить. Недосказанное заставляет думать и приводит к Мудрости.
- Спасибо, Браз-философ. До встречи. - И король вышел, оставляя лицедея наедине с живущим в нем убийцей.
Денхольм долго бродил по городу, впитывая в себя всю неторопливую монументальность гномьих построек. Временами он натыкался на осколки барельефов, повествующих о жизни Великого гномьего Бога, которого они называли просто Кователем, и пытался понять, что за разрушающая сила стесала камень, обработанный столь умелыми руками. А потом неожиданно понял, что барельефы скалывали люди, люди, желавшие украсить свои особняки, бассейны и парки образчиком резьбы древних мастеров.
Король совсем приуныл и поневоле вспомнил, как встряхнулся лицедей к концу их разговора. И как растворилось во мраке его каморки хорошее настроение самого Денхольма.
Он вздохнул, вернулся в трактир пообедать и полез на скалы. Горы манили его с рождения. Каждый раз, глядя на дальние пики Знаменных гор к западу от Итанора, король испытывал странное головокружение; желание уподобиться птице и ощущать мир крохотной картинкой у себя под ногами росло и крепло в его сердце. Дрожа от нетерпения, он вскарабкался на первый уступ, но, обернувшись, увидел город, примостившийся в каменных ладонях отрогов, а за ним солнце, стремящееся к горизонту, - и сник.
Потому что ломиться дальше означало опоздать на первое представление Санди. Смертельно оскорбить лучшего друга Денхольм не мог и с сожалением полез обратно.
На площади возле ратуши уже толпились жадные до зрелищ горожане. Лицедеи в последний раз проверяли свой нехитрый реквизит и переодевались. Денхольм протолкался в первый ряд и понял, что поспел вовремя: представление началось.
Весь вечер король простоял в странном тумане, мешавшем сосредоточиться на мастерски разыгранной пьеске, на плавных и нежных движениях рыжеволосой феи Лайсы, даже на головокружительных трюках Луиса Шенха, делающего сальто на скачущем верблюде… Король волновался за своего шута и с нетерпением ожидал заветного выхода. И вот наконец на подмостки выпрыгнул клоун в невероятно ярком костюме.
Толпа для затравки хихикнула. Она помнила вчерашний номер, она ждала падений, прыжков и танца маленькой обезьяны. Вместо этого клоун заговорил. Заговорил спокойно и буднично. Спросил о здоровье одного, второго… А как поживает ваша матушка, голубчик? А детишки? Не болеют?
Толпа молчала, пытаясь иногда криком или свистом подтолкнуть подвыпившего недотепу к привычным и смешным поступкам…
А клоун все говорил, прохаживаясь по сцене и спотыкаясь в больших - не по размеру - башмаках. Кто-то фыркнул в кулак, кто-то хлопнул по спине соседа… Король не выдержал первым и расхохотался в голос. За ним, утирая слезы, хохотали ремесленники и ткачихи, портные и пекари, смеялся, как сумасшедший, сам бургомистр… Звонко и заливисто хихикала Лайса, ей вторил басок Литту, дядюшка Менхэ беззвучно трясся, вытирая потную лысину…
Клоун лишь говорил. Но что он говорил! Но как он говорил!!!
И толпа жадно вслушивалась в каждое слово, впитывала в себя интонации и жесты, чтобы потом, на досуге, пересказать соседям и тем бедолагам, что не смогли прийти сегодня…
Санди смолк.
Тишина.
И взорвавший ее гром породил легенду о клоуне, который только говорил.
Шут стоял мокрый и счастливый, и мир кружился у него перед глазами. Он впервые играл так, отдавая всего себя и чувствуя волшебное колыхание публики. Принцы и вельможи, разве могли они оценить все то, что так долго копил в себе ехидный и сварливый парень по имени Санди? Слишком короткое имя, просто имя, недостойное даже простолюдина, чтобы позволить себе хотя бы снисходительную улыбку! Денхольм читал в глазах шута так ясно, словно это он стоял на подмостках и кланялся толпе. Вот клоун покачнулся, сделал шаг и снова споткнулся о слишком длинные носки неуклюжих башмаков… Литту успел подхватить его, поднял над толпой, над площадью, над городом - и понес в гостиницу, под рукоплескания и восторженные вопли зрителей. Король с трудом протолкался следом.
- Тебе понравилось, братец? - едва завидев Денхольма, подскочил выжатый до капли Санди. - А что Браз? Так и не пришел?
- У тебя хороший голос, - раздался за спиной знакомый сварливый баритон. - А смотреть было, извини меня, не на что.
Браз стоял на последней ступени лестницы, ведущей в гостевые комнаты, и улыбался, почесывая ухо своей обезьяне.
- Ну и как мне работать, скажи на милость? Им же теперь подавай Слово! - покачал головой лицедей и улыбнулся еще шире, неторопливо спускаясь. - Силен ты оказался. Сильнее, чем я предполагал. Ты заставил их думать! А это труднее, чем просто смешить, поверь мне…
- Пошли выпьем, а? - перебил его вконец смутившийся Санди и, не дожидаясь ответа, поволок к стойке.
В ту ночь они пировали.
На заработанные одним выступлением деньги можно было всю ночь угощать целый квартал!
И король неожиданно понял, что никуда не хочет уезжать. В балагане много места, найдется роль и для него… И никаких канцлеров, Советов, сомнений и стыда за свою никчемную жизнь! А Ташке он напишет. И Ташка все поймет!
Он не заметил, когда легкий на подъем Браз успел сбегать наверх и притащить лютню. Впрочем, не совсем лютню. Странный инструмент огненного оттенка выглядел в руках лицедея занятной безделицей, неспособной рождать пристойные звуки…
- Что это? - удивленно спросил король у Лайсы.
- А! - рассмеялась она. - Это гитара, сударь. Сам Браз пришел к нам с юга. Если верить его рассказам, там много обезьян и гитар. И совсем нет лютен.
"Красивое слово, - подумалось королю. - Как перекат грома: ги-та-р-ра".
Браз тронул струны, и мыслям Денхольма ответил глухой рокот и нежный перелив, похожий на шорох дождя по листьям в ночном парке…
Когда замышлялись Земли очертанья,
Странное вышло предначертанье:
Песня сначала придумалась Богу,
К песне - гитара, к гитаре - дорога…
…Глухим у отставного наемного убийцы был и голос, но проходил через сердце, устремляясь дальше и выше, к самым звездам…
И в воспаленном восходе прелюдий
Встали из праха гордые люди:
Пылью покрыты, задумчиво-строги,
Лучами от них расходились дороги.
…Браз как-то странно взглянул на короля, и губы его тронула неуловимая усмешка…
С тех пор сквозь напасти, сквозь тьму и остроги
Идут полулюди, идут полубоги,
Смеются и плачут, порой неуместно,
Идут, а над ними, как нимб, кружит песня.
…Вот оно что! Полулюди и полубоги. Артисты. Лицедеи! Трудно быть наполовину, ох как трудно. Мыслями взлетать выше Небес и спорить с Богами, а ногами - по грешной земле, в пыли и грязи… Нет, Браз, не то. Не о нашем споре здесь речь, хотя опять пресловутое "полу"…
Одни по дорогам, но все-таки вместе.
Вернее нет братства, скрепленного песней!
Их жизнь непреложна и в чем-то убога,
Ведь к песне - гитара, к гитаре - Дорога!
Чья это песня? - тихо спросил он у Лайсы. - Неужели Браз…
- Браз? - снова рассмеялась легкомысленная девчонка. - Если Браз и пишет, то только про Смерть, что в Темноте Ночи крадется к твоему порогу и дружески стучится в запертую дверь… От песен Браза становится слишком жутко, чтобы позволять их петь. Это сочинил один человек, сударь, - тут девушка вздохнула так печально, что король забыл в изумлении выпить поднесенный к губам бокал, - когда-то он путешествовал с нами, потом решил идти своим путем… Это было давно, сударь, - с неприкрытой болью добавила она.