- Он так и сказал: "Я знаю убитую девушку", или вы спросили его об этом и он сразу начал каяться? К вашему сведению, у Мити всего год назад умерла мать. Что он говорил? "Я виноват… Я не хотел, чтобы она умирала. Я - плохой"? Он постоянно повторяет это.
Врач вдруг решительно выдвинул ящик стола и смахнул туда деньги Красавицкого.
- Знайте, за Митю я могу поручиться головой, - убежденно заявил он. - Мне совершенно точно известно, что вчера ночью он не выходил из больничного корпуса. Хоть я и не сомневаюсь в том, что никто из следователей не воспримет ваши предположения серьезно. Жизнь - не американский триллер, молодые люди.
- А почему вы так защищаете его? И почему он называет вас дядя Киря? Он вам кто? - подозрительно спросил Мир. - Он ваш…
- Нет, не сын, - угадал его подозрение Кирилл. - И даже не родственник. Он сын женщины, которую я любил. Его родной отец отказался от него, и от нее тоже. Впрочем, сейчас он, кажется, раскаивается.
- А как его фамилия?
- У Мити фамилия его матери - Васильков. Простите, но мне кажется, я больше ничем не могу вам помочь! Всего хорошего, - резко объявил он, вставая.
И в результате этой беседы Маша, выходя из больницы, испытывала крайне спорные чувства.
С одной стороны, привычное для нее чувство вины, с другой - булькающее и неприятное недоверие.
С одной - врач объяснил им все буквально на пальцах. С другой - сам выказал свою неприкрытую заинтересованность в Митиной неприкосновенности.
С третьей - ей нравился ясноглазый Митя Васильков, и она не могла поверить… Просто не могла!
С четвертой - совершенно запуталась.
- Ну, что скажешь? - спросил ее Мир, чувствовавший сейчас лишь одно: "Только не "мне надо домой"! Пусть останется. Умоляю!"
Они сели на больничную скамейку, и Ковалева скорбно уставилась на носки своих допотопных кроссовок, в которых бегала на физкультуре еще в школе. Сердце Мира взволнованно заерзало, словно готовясь к прыжку…
- Не знаю, - выдавила она, размышляя. - Предположим, врач прочел ему что-то не то, и у Мити появилась маниакальная идея, - попыталась она, как обычно, разложить все по местам. - Предположим, он мог выйти ночью и знал, как отпереть церковь, - он же постоянно там вертится, мог даже выкрасть ключ… Предположим, он встретил Риту, которая пришла к тебе на свидание.
- На встречу, - спешно поправил Мир, - которую назначили Лида и Женя.
- …и убил ее, - не отреагировала на поправку Маша.
"Да что я дергаюсь? Она верит мне, верит, - успокоил себя ее наэлектризованный собеседник. - Она же влюблена в меня с первого курса. Это все знают. Ведь так?"
Так-то оно так. Только логика не работала.
Каждым жестом он боялся ей не понравиться!
- Но как один человек, да к тому же сумасшедший, мог отвезти дядю Колю к воротам Лавры? У него и денег-то, наверное, нет, - проныла Ковалева.
- Этого мы не знаем, - апатично сказал Мир. - Он одет в такие же вещи, как у меня, а его "дядя" дергается при виде двухсот баксов. Значит, Мите, скорее всего, помогает раскаявшийся отец. И отец не бедный. Знаешь что… - Он снял с пояса мобильный и, нажав кнопку голосового вызова, позвал: - Кока!
Маша посмотрела на него вопросительно-укоризненным взглядом. Сердце Мира сделало кульбит.
- Больше некого попросить, - залепетал он. - А я не смогу. Врач меня уже знает. - Трубка наконец откликнулась, и Мир рявкнул чересчур грозно: - Это я! Сейчас возвращаешься в Павловку и знакомишься с какой-нибудь медсестрой из психотделения корпуса… Не вижу номер. Тут памятник и клумба. Да, он. Твоя задача: выяснить, кто навещает пациента Дмитрия Василькова, на каком он тут положении, что делал и говорил последних два дня, где был две ночи. Понял?
Маша почувствовала прилив удушливой тошноты: ей казалось, что Мир должен распрощаться с ее насильниками навсегда, брезговать даже перемолвиться с ними словом. И она судорожно перебирала в уме иные, альтернативные способы прояснить истину - но их не было. Разве что подослать Дашу к медбрату. Только где сейчас эта Даша? Она может объявиться только к вечеру, а к тому времени сатанисты убьют еще одного…
Или не сатанисты, а сумасшедший с васильковой фамилией и глазами, способный "обвести вокруг пальца любого здорового и здравомыслящего" и, войдя в раж, превозмочь трех санитаров?
- Наверное, ты прав, - потерянно сказала она своим пыльным кроссовкам.
- Нет. Я не прав! - Мир вдруг изменился в лице.
Он забыл! (Он забыл, что еще не любил ее тогда!) Этот подонок прикасался к ЕГО девушке! Или помогал второму подонку… И от этого высоковольтного воспоминания затылок Мира расплавился и загудел, а глаза остекленели от мутной ненависти.
- Я все отменяю! - Его большой палец уже отстукивал сообщение. - Я сам. Я смогу. Я должен был убить его на месте. Я не понимаю, почему я…
- Стой! - Маша неумело вырвала телефон из его рук. - Не надо, Мир, это мои обиды. Но ты прав, давай дадим ему шанс. Ну, сделать что-то… исправиться.
- Исправиться? - заорал Красавицкий. - Да ты что? Я - псих! Я должен был убить их обоих!
- Нет, - мрачно сказала Маша, - ты должен найти убийц Риты и дяди Коли. И Кылыны, - добавила она.
- Какой Кылыны? - стих ее псих-рыцарь.
Ковалева недовольно поежилась, понимая, что проговорилась.
- Хорошо, - выдохнула она, помолчав, - я должна тебе кое-что рассказать. Но боюсь, ты мне просто не поверишь.
Мир помолчал и подавленно вздохнул ей в ответ:
- А ты поверишь мне, если я скажу, что люблю тебя?
* * *
- Привет! Ты не меня, случайно, ищешь?
Рыжий обернулся и одобрительно хмыкнул.
Землепотрясная шла к нему легкомысленной походкой от бедра, нежно кутаясь в алые перья. Умная шуба обладала всего одной пуговицей, и из-за ее краев выглядывал ненавязчивый краешек короткой юбки и кокетливый, загорелый животик-мяч. Белоснежные африканские косы до пояса рассыпались по плечам…
- Ну, ты звезда! - Это было лестно. - А мне сказали: тебя уволили.
- Да я сама ушла! - Чуб норовисто тряхнула белой гривой.
- Ага, я видел, - рассмеялся он. - Помчалась со сцены так, что все охренели. А я думал, мы пообщаемся - специально ради тебя пришел. Чего ты тогда так подорвалась?
- Знаешь, тут такая жара… - Даша с царственным видом умостилась на сиденье "солнечной колесницы" (уже поджидающей вечерних клиентов грубой двухколесной телеги) и великоразумно повернулась к продуктивному кавалеру правым профилем. - Ты поверишь, если я скажу, что стала ведьмой?
- Ты? - Он вобрал ее взглядом, столь ощутимым, что Даше почудилось: рыжий на секунду втянул ее в себя, а затем осторожно поставил на место. - Легко!
- Нет, я серьезно… - протянула она. - Ты вообще знаешь, что в Киеве делается?
- Конечно, знаю, - стал серьезным он. - Сегодня в пять утра на Оболони дом рухнул. Хорошо еще, что люди не пострадали. Он, к счастью, не жилой был, там супермаркет открывать собирались. А ночью Владимирский сгорел…
- Владимирский? Это где?
- На бульваре Шевченко. Знаешь, большой такой и купола синие в звездах.
- В звездах? - округлила глаза Даша. - Сгорел! Этой ночью? Как? - И внезапно расстроилась: а как могло быть иначе, если Катя, отвечавшая за третий огонь, валялась в это время в тупом и беспомощном обмороке?
- Да не сильно, - утешил ее парень. - Росписи, вроде, не пострадали. И пожар странный какой-то. Снаружи все так полыхало, час потушить не могли! Огонь изо всех окон - в новостях показывали. А потом оказалось, внутри все цело: только свечи расплавились, ковровая дорожка сгорела, занавески там всякие на иконах. Но если они сгорели, должны были и иконы сгореть. А те целы! И росписи тоже. Даже не закоптились. Говорят, Божье чудо. Кстати, - улыбнулся он, - Владимирский вообще везучий. Знаешь, что его в войну наши же бойцы заминировали? Собирались взорвать, как и Успенскую, чтобы врагам не достался. А разминировали немцы. Такой финт.
- И слава богу! - эмоционально выдохнула Даша, тут же избавившись от нежданно нахлынувшей непривычной и нелогичной вины. (Конечно, собор стоял в двух шагах от музея, но, с другой стороны, откуда им было знать? И к слову, о музее…) - А то, что две ночи подряд сатанисты приносят жертвы в церквях, ты знаешь? - ненавязчиво подсунула ему ловушку она.
- В курсе, - кивнул рыжий. - Вначале там трубы прорвало, а потом я сам нашел под землей их капище.
- А что ты там делал? - деланно удивилась Землепотрясная.
- Я тогда там работал, аварию чинил, - усмехнулся он.
- Только не говори мне, что ты слесарь-водопроводчик! - игриво пропела Даша, глядя на него, как на сладкий пряник, выставленный в центре праздничной витрины.
- А что, если слесарь, то уже и не подойду? - поддел ее пряничный кавалер.
- Это мне без разницы. Я - не такая! - с достоинством объявила она. - Только с каких это пор сантехники занимаются организацией выставок?
- Откуда ты знаешь?
- Я все про тебя знаю! - загадочно изрекла Чуб.
- А, по телевизору видела! - догадался рыжий. - Ладно, скажу… - Кавалер сделал презрительную козью морду. - Отец мой, (морда явно адресовалась ему), - считай, второй мэр Города. Типа, теневой.
- У Омельченко, что ли, работает? Серым кардиналом?
- Ну, вроде того, - заново сморщил независимый нос "кардинальский" сын. - Он и меня чиновничать определил. Выставки, мероприятия всякие… Видела бы ты меня в галстуке!
- Ну и? - поторопила развязку Даша.
- Ну а я с ним посрался и в пику ему пошел в аварийщики!
- Это по-нашему! - обрадовалась Землепотрясная. - Я ведь тоже с матерью поцапалась. Три месяца тут в гримерке прожила и домой ни ногой!
- А я, видишь, не такой цельный, - с сожалением выговорил парень. - Меня только на сутки и хватило. Нет, не из-за работы… Я не папенькин сынок и не мазурю на паркете. Просто не люблю начатые дела валить. А если бы я не вернулся, выставка б эта тазом накрылась.
"Вот все и объяснилось! Такой парень - космос! - ошалела от восторга Чуб. - А если? - Она осторожно нащупала в кармане заветный узелок. - Чтобы наверняка!"
- Слышь, а тебя, случайно, не Сашей зовут? - промурчала Даша.
- Почему Саша? - осклабился он. - Ты только по Сашам, что ли? Ну, тогда прости, я - Ян.
"Бля! Зачем я оставила Мусе кока-колу?!"
- Ладно, пошел я, - заявил он внезапно.
Сердце будто перетянули резиновым жгутом - к такому повороту Даша была абсолютно не готова.
Она уже собралась прожить с ним остаток жизни.
Или хотя бы сегодняшнего дня…
Ян пружинисто поднялся на ноги и отряхнул песок со своих светлых брюк.
- Ну, прощай, - равнодушно бросила Чуб, глядя на него обиженными глазами, категорически отказывающимися принять гордый и независимый вид.
- Давай пересечемся ближе к вечеру, - улыбнулся он ей.
Жгут ослаб.
- Когда? - воспряла духом Даша.
- Не знаешь, что здесь сегодня такое будет? - указал рыжий на купальские костры, окружавшие украшенное лентами сухое дерево и чучело в черной рясе.
- Купала. Праздник. Это я придумала! - не преминула похвастаться Землепотрясная.
- А я думал, ты моложе минимум лет на пятьсот! - поддел ее он. - А это еще че? - кивнул кавалер на Краду с куклой.
- Чучело Инквизиции! Наш ответ Чемберлену! Раньше на Купалу ведьму Марену сжигали, а мы инквизитора. За то, что сжигал ведьм!
- Креативно, - поощрительно хмыкнул он. - Только они сжигали не Марину, а смерть.
- Марену.
- Один черт. Но пока горит Марина, смерти нету.
- Че?
- Может, у костра и встретимся? Когда начало?
- В десять. Только я ведь здесь больше не работаю…
- Ничего, я тебе билет куплю! - весело пообещал он. - А ты змею мою носишь?
- Конечно! - ткнула она пальцем в проволочную растительность на своей шее. - Я вообще ее никогда снимать не буду! - экспансивно поклялась Даша Чуб.
- Точно?
- Да.
- Значит, увидимся на шабаше?
- О'кей. У входа. В полдвенадцатого. Раньше тут ничего интересного не начнется!
Рыжий кавалер кивнул и, послав Чуб многообещающий воздушный поцелуй, зашагал прочь.
"Мама родная…
Он шел слишком быстро, он был уже у ворот в клуб.
…нас же пригласили сегодня на шабаш!!!"
- Подожди! - заорала она. - Я не могу! Ян!
Она рванула за ним и, покачнувшись, свалилась с двухколесной "солнечной колесницы". Упала на четвереньки на песок. Вскочила и побежала снова. Но когда Чуб домчалась до двух поддерживающих железную калитку резных столбов, на дороге уже не было никого.
* * *
В дверях магазина "Сафо" Екатерину Дображанскую догнала встревоженная продавщица с Катиным костюмом в руках:
- Женщина, вы забыли в примерочной.
Женщина обернулась. На ней было белое платье - простое и казавшееся вызывающим в сочетании с иссиня-черными, озверевшими волосами, выпущенными на волю из тугого узла.
- Я не забыла - я оставила. Он мне больше не нужен.
У женщины были летящие к вискам брови, а в темных, без дна, глазах таилась такая сила, что, соприкоснувшись с ней взглядом, продавщица вдруг головокружительно поверила: "В этой жизни возможно все!", даже не пытаясь осознать, что "все", ибо "все" было именно "всем" и включало в себя столь бесконечно много, что это можно было перечислять до скончания лет.
Она просто замерла, глядя на удаляющуюся гордую спину, и подумала: "Какая женщина! Какая женщина…" - вовсе без зависти, поскольку, во-первых, бывает на свете красота, завидовать которой просто нереально, остается изумленно качать головой: бывает же такое! А во-вторых, потому, что драгоценный по цене костюм, купленный в их же магазине всего две недели назад, был в аккурат продавщициного размера и ничто не мешало ей поставить в конце "я оставила" не точку, а многозначительное многоточие, подразумевающее: "вам".
"Какая женщина! - подумала та в третий раз. - Она как… Как…" - Она так и не смогла придумать, как что.
Водитель Гена стоял у машины, взволнованно докуривая сморщенный бычок. Бычок упал. Гена нервно и недоверчиво вытянул шею, пытаясь поверить в реальность происходящего.
- Что, не похожа? - усмехнулась Катя, зная: тот жестоко отучен заговаривать первым.
- Не-е, - ошалело протянул он.
Она была не похожа еще с утра, и стала совсем не похожа, когда вышла из дома № 1, с тяжелым пакетом в руках, бутылкой кока-колы под мышкой и безмятежным, жмурящимся счастьем на лице - такие лица бывают у людей, сидящих в шезлонге на пляже, где-то далеко-далеко от своей настоящей жизни, и безмятежно щурящихся на искрящийся солнцем океан.
- У меня тут велосипеды, - напомнил он ей, заранее горбясь в предчувствии очередного втыка.
- Велосипеды? - легко отреагировала Екатерина Михайловна. - Они мне больше не нужны. Оставь в подъезде… Не нужно, - пресекла она попытку принять из ее рук увесистый пакет. - Я сама.
Его монолитная хозяйка распалась на не стыкующиеся между собой фрагменты: привычные губы, отдающие совсем не привычные указания, привычный костюм, изгибающийся в непривычно мягких движениях, привычные, непривычно нежные черты. И вновь сложилась воедино в совершенно новую и совершенно не Екатерину Михайловну - выкованную из черного металла и начиненную гремучей смесью женщину, вокруг которой словно пролегало заминированное поле.
К той, прошлой, мог подойти без страха только сапер. Казалось, она принимает за оскорбление уже сам факт, что кто-то посмел заметить, как она красива.
К этой…
- Вы ужасно красивая! - сказал он странно робко и покаянно, вдруг застыдившись своих прошлых, нелицеприятных чувств к ней. - Очень!
Конечно, он всегда знал: она красива, но это знание было скорее теоретическим, и вдруг перестало быть знанием и стало чувством, накрывшим его с головой. Потому что она перестала быть смертельно красивой сталью, занесенной над его головой, а стала…
Он не знал, как сказать.
Знал только, что испытывал то же самое, когда, три года назад, отправился с семьей в Америку к матери жены и увидел воочию Ниагарский водопад. Огромный. Притягивающе пугающий. Ужасно прекрасный. Водопад, который мог бы поглотить тебя, как щепку, и все равно остаться самым прекрасным водопадом, который нельзя возненавидеть. Ибо, глядя на него, ты априори признаешь за ним право на твое убийство…
- Красивая? Неужели? - Хозяйка игриво улыбнулась и, не дождавшись, пока он откроет ей дверь, сама забралась в машину.
Гена смятенно посмотрел на злой, еще не зарубцевавшийся до конца шрам на ее обнаженной руке - он никогда не видел его раньше, но подумал сейчас, что лишь этот шрам и остался от ненавистной и ненавидящей Екатерины Дображанской, словно вся ее суть вдруг спряталась в нем, стала им - кривой и красноватой щелью прошлой боли.
- На Крещатик, в "Шато де Флер". Потом поставишь машину у клуба и можешь ехать домой. Ты мне больше не нужен.
- Совсем? - испуганно спросил ее он.
- Сегодня, - рассмеялась она. - Отдыхай.
И удивилась, неожиданно осознав, что он не раздражает ее, как обычно, а веселит своим неверящим, ослепшим взглядом.
Она не пошла внутрь кафе. Села в плетеном кресле на улице и заказала себе апельсиновый фреш и пачку сигарет, хотя бросила курить несколько лет назад. Без причин - чтобы очередной раз доказать: у нее нет привычек, есть лишь решения. Но сейчас эти былые попытки довести себе собственную крутизну показались ей смешными.
Измученная самосовершенствованием, прошлая Катя канула в Лету. Катя лениво оперлась локтем на стол и, слегка наклонив голову, "поставила" на ладонь пересеченный двумя длинными балконами дом № 15 на противоположной стороне Крещатика.
"Именем Отца моего…" - начала она про себя. И от ощущения, что достаточно произнести еще двадцать три слова, и этот нарядный восьмиэтажный дом с пятью кокетливыми кокошниками мансард и дорогим стеклянным магазином внизу, занявший козырное место между Пассажем и метро "Крещатик", покорно сложится сам собой, покрывая сотни людей, воображающих себя свободными, - внутри стало огромно и бесконечно.
Двадцать три слова. Всего двадцать три слова! А сколько еще тысяч слов ждут ее в книге истинной Власти.
- Ваш фреш и сигареты.
- Принесите бокал мартини. Бьянко.
- И приплюсуйте к моему счету, - раздался ровный мужской голос.
Катя медленно повернула голову, уже складывая губы в преддверии насмешливой дерзости в адрес излишне самоуверенной жертвы ее красоты, но увидела над собой два бледно-голубых глаза и от неожиданности буркнула удивленно и глупо:
- Вы думаете, она может вычесть?
- Я думаю, она может умножить, - улыбнулся блондин без намека на веселье.
Его рука с голубоглазым кольцом предупредительно поднесла ей зажигалку. И прикуривая, Катя заинтригованно заглянула ему в глаза - там была вьюга, отрешенная и совершенно бесчувственная к ее глазам и лицу.
- Мы ведь, кажется, встречались, - сказала Дображанская, хоть сказать это должна была вовсе не она, а он, нагло навязавший ей свое соседство. - В "Центрѣ колдовства". На Подоле. А вы туда порчу снимать приходили? - съязвила она зло.
Странно: она вдруг перестала чувствовать себя всесильной.
- А вы, - элегантно улыбнулся он, - наверно, хотели навести ее на врагов? Уверен: у вас это получилось.