* * *
"Метро" Маша назвала просто так, потому что слово было коротким и не нуждалось в дополнительном разъяснении.
Спускаясь по эскалатору вниз, она отчужденно сосчитала рекламные мыльницы ламп, освещающих вход в подземный туннель (их было ровно девятнадцать). Потом села на деревянную скамью и мужественно попыталась взять себя в руки. Незнакомые люди пугали ее. Ну а знакомых, если не считать собственных родственников и семьи старшего брата, у нее попросту не было. Но обычно Маша достаточно быстро приходила в себя, стоило ей остаться наедине с самой собой.
Ворон!
Точно такой же сидел утром на подоконнике их кухни.
"Я должна отдать это вам? Троим!!! Не хочу! Нет!!!"
"А здорово это было! Как в настоящем ужастике!"
А если не "как"?
Если…
Когда она, наконец, выбралась на землю и подошла к конечной остановке на площади Толстого, где уже поджидала ее преданная маршрутка, в Городе неожиданно стемнело. Грозово-алый закат запутался в ветвях университетского ботанического сада. Маршрутное такси, теснимое стадом других машин, медленно спускалось с горы. Киев весь состоял из гор и холмов - больших, малых и безразмерных, умещающих на себе многочисленные улицы, кварталы и даже целые города.
Крещатик считался Верхним Городом, под которым размещался Нижний Подол. Но, скорее, его следовало считать Средним, поскольку и сам он был стиснут двумя более высокими горами, на одной из коих возвышался крутой президентский киевский Капитолий-Печерск, на другой - киевский Акрополь: Михайловская и Софиевская площади, Андреевская церковь, Золотые ворота и Ярославов Вал…
И сейчас, съезжая, наверное, в миллионный раз своей жизни по бывшему Бибиковскому бульвару, Маша в миллионный же раз удивлялась, каким высоким изгибом идет дорога вниз, чтобы, притормозив в ложбинке площади Победы, снова рвануть в поднебесье победоносным проспектом.
Огни проспекта Победы на дальней горе, наполовину красные от бесчисленных задних фар, наполовину зеленовато-белые, постепенно сходились в одной высокой точке, так близко соседствовавшей со звездами, что отсюда, издалека, казалось: этот путь ведет прямо в небо…
Маша очередной раз поймала себя на мысли, что пытается вспомнить нынешнее имя Бульвара, в начале своей жизни звавшегося просто Бульвар. Но не смогла.
Обычно преданная и послушная, ее историческая память проявляла дивное упрямство, норовисто вышвыривая в "корзину" все, что касалось дня сегодняшнего. И Ковалева ездила по бульвару безрукого Бибикова, мимо красно-черного университета Святого Владимира, где учился на медицинском ее Михаил Булгаков…
Мимо разделявшей бульвар пополам Аллеи Гимназистов, 1-й императорской гимназии в 14-м и 2-й - в 18-м доме, куда ходил Миша-гимназист…
И лишь иногда, близоруко щурясь, вглядывалась в украшавшие их ныне таблички, тут же забывая содержание оных.
"Если уж на то пошло, надо назвать бульвар Булгаковским! Он исходил его вдоль и поперек!"
"Он…"
Она вдруг очнулась, ощутив, что вновь способна мыслить и рассуждать здраво.
И глядя на аскетичное лицо Маши Ковалевой в темном, мерно подрагивающем стекле, в подробностях прокрутила в голове кинопленку Андреевского часа своей жизни.
Ее тело покалывала адреналиновая дрожь возбуждения, сцены, яркие и красивые, сменяли одна другую. Она чувствовала себя так, словно подошла к самой захватывающей части книги, и заглатывала ее жадно и одновременно медленно, дважды перечитывая особенно понравившиеся строки.
Сейчас она вернется домой и тщательно вспомнит все, каждую подробность, сложит их в целую картину и окончательно убедится в том, что…
"Я всегда знала, что это возможно! Я знала: он писал правду! Я знала это!!!"
- Это все диггеры, - услыхала она, открыв дверь, усталый голос отца. (Он, как обычно, возмущался чем-то: правительством, мэром, ценами на транспорт.) - Коля толковал, а я еще не верил! А этим пещерам тыща лет, наверно, там только крикни, все на хрен завалится… Вот, видно, стена какая-то и полетела, а от толчка трубы полопались. Хорошо, что самих этих придурков не завалило. У-у, пацанье дурное!
- Ну че ты сам себя заводишь? - попыталась урезонить его мать.
Дочь неслышно притворила за собой дверь, надеясь на цыпочках прокрасться в свою комнату. Не сводя глаз с золотого прямоугольника кухни, из-за края которого высовывалась стоптанная отцовская тапочка, подпрыгивающая на его раздраженной ноге, Маша сделала несколько аккуратных шагов и с грохотом натолкнулась на растреклятый велосипед.
"Ну почему я все время о нем забываю?!" - жалобно всхлипнула она про себя, хотя давно уже заметила за собой эту странную способность: полностью выкидывать из головы тусклые реалии своей жизни и искренне удивляться каждый раз, увидев их вновь.
Вцепившись в обиженное велосипедом колено, Маша поспешно прошкандыбала в комнату и молниеносно защелкнула замок изнутри. В дверь тут же постучали.
- Доченька, ну что? - послышался подобострастный и в то же время требовательный голос мамы. - Ты была там?
- Да, - отозвалась дочь.
- И что, сняли с тебя венец?
- Не знаю.
Сколько она себя помнила, она никогда не врала старшим. Но сейчас Маша вдруг отчетливо поняла, что впервые в жизни просто не способна сказать матери НАСТОЯЩУЮ правду.
- И порчу сняли? И сглаз? Все поснимали? Ничего не оставили? - не унималась мама.
- Мам, потом… Я устала, - проканючила Маша, прекрасно зная, какую реакцию вызовет у родительницы этот аргумент.
И не ошиблась.
- И с чего это ты так устала?! - в мгновение ока выбухнула та. - Вот поработала бы, как отец, знала бы. Думаешь, учиться - это работа? Вон у Татьяны Петровны дочь уже всю семью содержит: и мать, и отца, и бабку, и сына родила, не то что… Устала она, видите ли! - Раздражение всегда перехлестывало в ней любопытство, и, взорвавшись, мама сразу забывала, что еще три секунды назад собиралась быть вежливой и терпеливой.
Женщина возмущенно зашаркала прочь.
А Маша с облегчением выдохнула воздух - при других обстоятельствах она ни за что бы не стала вызывать этот огонь на себя, но сейчас восприняла укоры мамы как небесную манну.
Подскочив к своему переполненному книгами шкафу, Ковалева нетерпеливо вытащила оттуда сразу три разномастных издания и начала спешно перелистывать страницы.
- Ага… - Ее палец уткнулся в вожделенный абзац.
"Во всех славянских источниках, включая работу знаменитого Владимира Даля "О поверьях, суеверьях и предрассудках русского народа", существуют упоминания о том, что ведьмы рождаются именно на Украине…" - патриотично заявил ей малоизвестный автор А. А. Чуб.
- Верно, - радостно согласилась с ним Маша, имевшая привычку разговаривать со своими книгами вслух, не задумываясь о том, сколь странно выглядит это со стороны.
Она загнула нужную страницу, привычно швырнула одобренную книжку на кровать и, вытащив из-под мышки уже ожидавшего своего часа В. И. Даля, открыла раздел "Ведьма":
"Ведьма известна, я думаю, всякому, хотя она и водится, собственно, на Украине, а Лысая гора под Киевом служит сборищем всех ведьм, кои тут по ночам отправляют свой шабаш…" - витиевато начал свой рассказ член-корреспондент императорской Академии наук и заведующий особой канцелярией министра внутренних дел.
- Глубокое вам мерси, любезнейший. - Владимир Иванович полетел вслед за Чубом. - А что у вас, коллега? - Маша неловко открыла "Малую энциклопедию киевской старины" А. Макарова и зашуровала пальцами по страницам.
"Лысая гора - место сборища ведьм. В европейских странах насчитывалось несколько таких гор. Все славянские Лысые горы находятся в Киеве", - лаконично отчиталась энциклопедия.
- Да!!!
Маша с обожанием прижала книгу к губам, словно та только что объяснилась ей в любви.
В ее глазах сияло страстное ликование.
- Что же теперь?! - спросила она звенящим от восторга шепотом своего платонического коллегу-историка. - Не может быть, чтобы все это было просто так!!!
* * *
- Все, как мы репетировали, - напомнила балету Землепотрясная. - Вы танцуете весь проигрыш, резко падаете, потом, типа по вашим трупам, выхожу я.
Они стояли в узком, выкрашенном серой масляной краской коридоре, в конце которого, за черной занавесью, просматривался кусок сцены. Дашино лицо было щедро разукрашено яростным сценическим мейк-апом, а на плечах сидело убойное творение ее собственной дизайнерской фантазии: лоскутное платье-пиджак из разноцветных, плотно расшитых сверкающими блестками кусочков ткани. И хотя о безвкусности туалета певицы можно было бы долго спорить, следовало честно признать: отвести от нее взгляд было практически невозможно.
- А когда ты пойдешь в зал, мы… - начал голубоглазый Сани.
- Нет! - певица и арт-директор клуба в одном лице решительно провела ладонью перед его носом. - Сегодня я в зал не иду. Директор сказал: еще одна проходка по залу, и он вышибет меня на фиг!
- А как же наш номер? - заволновался руководитель балета. - Ведь когда ты идешь в зал, мы…
- Будете танцевать у меня за спиной.
- Но ты нас перекроешь, - горько заныл танцор.
- О'кей, я сяду сбоку, типа "голос автора". Как в "Notre Dame de Paris". Только отойдем немного, есть разговор. - Вцепившись в ворот его рубахи, Даша, пятясь, потащила Сани на себя.
Тот покорно шел за ней, приветливо улыбаясь и ожидая, что она скажет, - Даша Землепотрясная стояла в его личной шкале ценностей на втором месте, сразу после Мадонны.
- Сани, - подчеркнуто серьезно произнесла она, - ты только не дергайся сразу. В общем, я поспорила с Заядлой, что тебя соблазню.
Танцор невольно отступил от Даши на шаг, глядя на нее глазами испуганного олененка, - такого подвоха он от нее не ожидал!
- Если не в облом, давай сымитируем страсть. Ты же артист, чего тебе стоит? А за мной, ты знаешь, не убудет.
- Ладно, - с сомнением промямлил артист. - Я попробую. Только объясни поконкретней…
- Значит, договорились? - вдохновилась Землепотрясная.
И в тот же миг услыхала злорадные хлопки за спиной.
Заядлая стояла в дверях гримерной с перекошенной от самодовольства мордой, хотя обычно, обработав балет, всегда рысью бежала в зал ворковать с охранником Алексом. И чтобы подправить растекшееся от энергичного пения лицо, Даше нередко приходилось вытаскивать сотрудницу из кабины мужского туалета, где развивался ее бурный роман.
Даша раздраженно топнула ногой: вот подстава! Кто мог знать, что сегодня она залипнет здесь?!
- За лошиху меня держишь, да? - гадливо скривилась парикмахерша. - Ну что ты кому доказать хотела? Иди теперь, поцелуйся на прощанье со своим мопедом!
И Даша осознала вдруг странный факт: эта девушка ее ненавидит.
Конечно, они не были ни подругами, ни приятельницами, а всего-навсего сослуживицами, и цирюльница обожала бурчливо поучать ее, но она всегда беззлобно списывала все заядловские "фе" на стандартный стервозный характер. Их препирательства, так же как и сегодняшний спор, были для Даши лишь детской игрой в войну, участвуя в которой ты рискуешь получить максимум царапину.
- За что ты меня так не любишь? - недоуменно спросила она парикмахершу.
- За что?! - с ненавистью выпалила Заядлая в ответ. - А что, нормальный человек будет звонить мне из какого-то дебильного "Центра" и кричать, что он парня моего к себе приворожит? Ты, вообще, прежде чем что-то сделать, хоть раз головой подумала?! Ась?
- Мы пошли, - робко пискнул Сани, касаясь Дашиного плеча.
Музыка уже звала их на сцену.
* * *
Гордо выпрямив спину, чтобы подчеркнуть грудь и надменную посаду головы, Дображанская с застывшей поблажливой улыбкой смотрела на потную лысину борова, слюнявившего ее руку. Он поднял похожую на бильярдный шар голову и жадно заглотнул Катю взглядом.
"Смотри не поперхнись…" - неприязненно усмехнулась она про себя.
Боров казался ей жалким, похожим на голодного ребенка, которого вот-вот позовут к праздничному столу, и заранее пожирающего глазами тарелки с едой, не зная, за что хвататься в первую очередь.
Точно так же весь вечер Василий Федорович остервенело ощупывал взором ее грудь, шею, лицо, колени, зная, но все еще не веря, что эта женщина принадлежит ему.
Приняв его приглашение в ресторан, Катя без долгих предисловий высказала "Веселому начальнику налоговой" свою просьбу - столь хлопотную и трудноосуществимую, что было понятно: никто не станет просить о подобной услуге даром. Ему оставалось лишь осторожно намекнуть о цене.
И все же он не надеялся, что она согласится. Он начал верить в это только тогда, когда, стоя возле подъезда, Катя произнесла классическую фразу про "зайти, выпить что-то еще"…
- Так я могу рассчитывать, что вы не бросите слабую женщину в беде? - кокетливо-светски поинтересовалась Катерина.
- Конечно, - возбужденно затарахтел Василий Федорович. - Это мой мужской долг. Я вам всегда говорил: нам нужно чаще встречаться. И поверьте, Катенька, у вас не будет никаких, абсолютно никаких проблем.
Он мутно посмотрел на ее бюст, обведенный глубоким вырезом платья.
Она знала, что сейчас он тщится понять своим запотевшим от похоти умом, все ли светские приличия соблюдены и можно ли ему, наконец, приступить к долгожданной распаковке этого подарка судьбы?
"Поцелуи мы опустим", - жестко решила она, внезапно осознав истинную прагматичную причину путанского этикета: "все, что угодно, только не целоваться в губы!".
Свое тело можно контролировать. Но как заставить организм сдержать процесс обратной перистальтики, лобызаясь с подобным хрычом?
Однако свою убогую мечту он должен получить по полной программе.
- Я сейчас, - плотоядно проворковала Катерина, касаясь пальчиком его мясистого носа. - Ждите меня здесь.
- Катенька, - тяжело пропыхтел он. "Жди, жди…"
Продажная любовь - дело тонкое: поторопишься - мужик сочтет тебя проституткой, затянешь с оплатой - разозлится, испугавшись, что ты морочишь ему голову. Все должно быть точно, как в аптеке.
- А вот и я!
Катя картинно застыла в дверях спальни, в шелковом пеньюаре, белье и чулках, прекрасно понимая, что выглядит сейчас как тривиальная шлюха из "Плейбоя". И брезгливо отметила, как жалко исказилось его лицо.
"Быть может, мужчин возбуждают не столько сами чулки, сколько рабская покорность, с которой женщина безропотно натягивает на себя эту пошлость? Идиот, полный идиот… Интересно, сколько это у него займет времени?" - тоскливо подумала она, когда тот, поняв, что получил долгожданную отмашку, ринулся на нее и жадно вцепился в ее торс.
Стрелка на пастушьих часах приблизилась к половине одиннадцатого.
- Ля… - запели часы.
И Катя вдруг изогнулась дугой и начала судорожно хватать ртом воздух.
- О, Катенька, какая вы возбудимая! - завелся Василий.
А она почувствовала, что не может больше вытерпеть ни секунды и если сейчас же не вырвется из его тошнотворных рук, то заорет во всю глотку. Взвизгнув, Катя вывернулась с такой силой, что чуть не упала, и бестолково схватилась за спинку дивана.
- Что случилось? - просипел кавалер.
Она нелепо заметалась по комнате, будто птица, случайно залетевшая в человеческое жилье и затравленно ищущая выход. Хотелось выскользнуть, вырваться, избавиться, убежать…
А в голове появилась странная мысль: "Мне нужно туда!"
- Катенька! - уже нервно пробасил Василий Федорович.
Она отчаянно рванула в прихожую, спотыкаясь и хватаясь слепыми руками за стены.
- Катерина Михайловна, я не понимаю! - попытался остановить он ее и, получив великолепный, мастерски отработанный и исчерпывающий удар в челюсть, с позором полетел на пол.
Трясущимися, неверными пальцами Катя открыла замок входной двери и помчалась на улицу.
"Быстрее! Быстрее! Быстрее!" - стучало в мозгу.
Возмущенная шелковая тапочка с помпоном из лебяжьего пуха строптиво соскочила с ее ступни.
Катя разъяренно лягнула ногой, отшвыривая и вторую, и понеслась босиком в темноту, понятия не имея, куда и зачем она бежит.