Скоро наступит новый год, - в первый день Священного месяца. Год 575-й от Возвращения Аххумана. Но Раммат говорит, что жрецы-вычислители сделали ошибку ровно на три года. Что Аххуман давно уже пребывает на западном борту земли, а у нас, на восточном, царствует Намухха.
Это похоже на правду. Чем дальше на запад мы движемся, тем дальше от нас война и разрушения. В высокогорном селении Туаскан, где живут туаски, - они выстроили каменный город прямо внутри горы, - даже не слышали о хуссарабах. Они говорят - война здесь была, но была давно, только старые люди помнят. Туаски отсиделись в своих пещерах, и вот уже несколько лет на этом краю плато не появлялись ничьи войска.
Не означает ли это, что здесь правит Аххуман, а в Аххуме и на Равнине Дождей три года назад наступила эпоха Намуххи, эпоха крови и разрушений.
Скорее всего, Маттуахаг ошибся. Тогда выходит, что сейчас наступает четвертый год от возвращения Намуххи. Но мы все дальше уходим от него, и летосчисление будем вести по-прежнему - от возвращения Аххумана.
Крисс задумался. Вновь обмакнул перо и дописал: Но если бы все это было так просто, почему же люди раньше не догадались переходить вслед за богом добра с одного борта земли на другой?
Нуанна
По дороге Аххага неторопливо двигался целый поезд закрытых степных кибиток, в окружении конных стражников.
Люди Амзы встретили посольство еще в предгорьях, далеко к северу от Нуанны.
К посольскому поезду отправились самые близкие Амзе люди - родственники, которых называли ахул, большинство из которых, хотя и имело высокие воинские звания, редко брало в руки мечи.
Посольство спустилось с гор, неторопливо проехало мимо пыльных неубранных полей, и наконец приблизилось к лагерю.
Амза, одетый почти по-царски, в кафтане с золотой вышивкой и меховой опушкой, поднялся со своего места и неторопливо спустился к подножью кургана.
После церемонных приветствий трое послов, главным из которых был родич Ар-Угая Арстун, поднялись на курган и вошли в шатер.
Арстун отказался от нуаннийского вина, велев заварить чай из верблюжьей колючки - традиционный напиток хуссарабов. Принял пиалу, отхлебнул темную обжигающую жидкость.
Амза и его родичи сидели по другую сторону дастархана, а позади стоял Лухар. Арстун взглянул на него и покачал головой.
- Что делает здесь аххум?
Амза повел плечами, но промолчал. Лухар, помедлив, двинулся к выходу из шатра.
Амза неодобрительно почмокал губами.
- Нехорошо поступаешь, Арстун. Ты - гость, мы - хозяева. Гости должны уважать порядки хозяев…
- Разве этот аххумский пес здесь зовется хозяином? - усмехнулся Арстун.
- Этот пес… - неторопливо начал Амза, - этот пес с одной тьмой воинов вихрем пронесся по Равнине Дождей. Все государства к востоку от Нуанны стали нашими данниками.
- Наверное, вихрь был слишком сильным, - ответил Арстун. - Людей сдуло.
Теперь и Амза побагровел.
- Что ты хочешь сказать?
- Проезжая через покоренные страны, - ответил Арстун ровным голосом, - я видел много пепелищ, и очень мало работников. Поля кое-где засеяны, но их не убирают. Деревья склонились к земле под тяжестью плодов - их некому срывать… Кто будет платить дань, Амза?
- Еще года не прошло, - едва сдерживая гнев, ответил Амза, - с тех пор, как здесь была война. Дай срок - земледельцы вернутся в поле.
- Хорошо, если вернутся…
Арстуну наполнили вторую пиалу.
- Доходят до Арманатты вести, - сказал он, - что Амза ведет жизнь праздную, сидит в шатре и принимает подарки. Одевается в пышные наряды, как женщина, и тело его покрыл слой жира…
Амза вскочил, топнул ногой:
- Кто ты такой, чтобы разговаривать со мной, как с рабом? Где ты был, когда мы завоевывали эту землю? Не прятался ли в кибитке, закрываясь маминым подолом?..
Он хотел еще что-то сказать, но слов ему не хватило, и он с силой наподдал ногой длинногорлый серебряный кувшин с вином.
Кувшин перелетел через головы гостей, вино брызнуло во все стороны.
- Сядь, Амза! - повелительно сказал Арстун. - Я посланник каана, и могу говорить то, что думаю!
- Какого каана? - спросил Амза с ненавистью. - Того, который с утра напивается пьяным, или того, которому еще надо вытирать сопли?
Арстун нахмурился.
- Думаю, что ты сказал свои слова в запале и не хотел выказать неповиновение великому каану. Но я буду вынужден донести обо всем в Арманатту.
- Донеси, донеси обо всем Ар-Угаю! - повысил голос Амза. - Он и есть твой каан!
- Приказы Ар-Угая - это приказы самого каана. Но хватит говорить впустую.
Арстун тоже поднялся, и теперь уже все в шатре стояли, разбившись на две враждебные группы.
- Вот приказ, подписанный Ар-Угаем и Великим кааном. Если ты не захочешь его выполнять - с тобой поступят, как с преступником.
Арстун не протянул, а бросил свиток на ковер, заставленный яствами, развернулся и вышел.
Когда послы снова расселись по кибиткам, и поезд неторопливо тронулся через лагерь, Амза с приказом в руках тоже вышел из шатра.
- Лухар! - позвал он. - Послы поедут домой. Они не захотели принять наше угощение. Что бы сделал любой полководец аххумов в таком случае?
- Полководец стал бы выполнять приказ, чтобы загладить свою вину.
- Вот! - с торжеством сказал Амза и топнул сапогом из узорчатой юфти. - А хуссарабы поступают иначе.
Он обошел шатер, долго глядел вслед кибиткам. Они уже выехали за ворота лагеря и направились к Дороге Аххага. Лухар стоял рядом, и не удивился, когда Амза, почти не размыкая губ, почти беззвучно - но всё же достаточно отчетливо - выговорил:
- Они не должны вернуться в Арманатту.
* * *
Казалось, Лухар занимался этим всегда: так легко ему было догнать посольство темным пасмурным вечером, таясь, окружить его со всех сторон, а потом начать резать, беспощадно и быстро.
Он прыгнул в кибитку Арстуна прямо с седла - научился этому у хуссарабов. Откинул полог, увидел блеснувший в полутьме лысый череп телохранителя, обхватил его рукой, развернул, и одним движением перерезал горло. Выбросил еще живое, содрогающееся тело из кибитки. Наткнулся на горящий взгляд Арстуна. Кинулся к нему.
Переведя дух, склонился к горячей голове посла и тихо проговорил:
- Терпи. Чтобы ни случилось - молчи и жди. Тогда останешься жив.
Он сорвал с груди Арстуна золотую пайцзу, бросился к пологу, пряча пайцзу за пазухой. И выскочил из кибитки.
Все уже было кончено. Ни один телохранитель не успел сбежать, ни один посол не остался в живых. Лухар оглядел опрокинутые кибитки, приказал добить раненых лошадей, собрать оружие, оттащить трупы с дороги.
Стремительно темнело, багровые облака угасали на западе, землю поглотил мрак.
…Отряд Лухара заночевал в брошенной деревушке на краю большого, заросшего сорняками поля. Когда развели костры и поставили казаны, Лухар вытащил пайцзу. Показал всем, кто мог видеть.
- Она вся в крови, - сказал сотник Тулпак, служивший Лухару и начальником штаба, и ординарцем, и телохранителем.
- Пусть. Это кровь предателя, - спокойно ответил Лухар.
Он бережно завернул пайцзу в кусок шелка, взятый в одной из кибиток. Подошел к своему седлу, лежавшему у палатки, и спрятал сверток в седельную сумку.
* * *
Наутро, когда они вернулись, лагерь оказался пуст. Лухара встретил родич Амзы, тысячник Будэр.
- Амза приказал догонять его. Войско ушло на запад.
Лишь к полудню Лухар догнал орду. Нашел Амзу и передал ему золотую пайцзу.
- Хорошо, молодец, - сказал Амза. - Теперь слушай. Мы продолжаем поход. В приказе, который оставил этот заносчивый пес, написано: два года назад курул решил, что хуссарабы не остановятся, пока не дойдут до пределов мира, до Южного Полумесяца. Я хочу выполнить приказ.
Хатуара
Раб.
Это слово его раздавило. Если бы два года назад его назвали рабом, он снес бы наглецу голову одним взмахом меча.
Теперь он был настоящим рабом, и остальное его не заботило. Ни побои, ни тяжкий труд с восхода солнца до глубокой ночи, ни оскорбления, которые сыпались на него со всех сторон, когда он шел за своей госпожой по улицам святого города, - шел с зонтиком, чтобы, не дай бог, цвет лица госпожи не испортило солнце.
Его звали Карша. Это было обидное прозвище, а не имя. Но это прозвище помогало ему забыть о прошлом, о том, что на самом деле он - воин и сын воина, тысячник, надежда родителей, защита и опора семьи, отец солдатам. Когда-то у него была семья, теперь он ничего не знал о ней. И его сын никогда ничего не узнает об отце, кроме того, что расскажет ему мать.
А мать расскажет, как отец штурмовал Алабары, как освобождал невольников на острове работорговцев - Арроле. Как стремительным маршем пронесся через Киатту и Арли, спеша на помощь Ушагану.
И никого не спас.
Карша брел позади госпожи. Ее огромный зад, обтянутый драгоценным шелком, колыхался, ходил ходуном, словно жернова - могучие, обширные жернова. Нет, как бурдюки, налитые маслом. Упругие. Лоснящиеся.
Впереди, перед госпожой, шел другой раб, молодой и красивый Арбах. Он должен был расчищать дорогу госпоже, но ему не приходилось даже шевельнуть рукой с жезлом. Он шел такой спокойный, горделивый, исполненный сознания своей неотразимости, что встречные сами уступали ему дорогу, а иные, из нищих беженцев, которых теперь было много в городе, принимали его за вельможу и кланялись.
Госпожа тоже шла, раздуваясь от гордости. Ведь этот красавчик, шагающий впереди - был ее собственностью.
Арбах был монахом, вернее, хотел им стать. Но ему это не удалось - пришли хуссарабы и жизнь перевернулась. Теперь этот юноша, почти мальчик, вместо целомудрия, к которому стремился, стал самым развратным человеком из всех, кого знал Карша.
Хуже вот этих шлюх, толпящихся у входа в святилище Хуаммы, где им разрешено зарабатывать деньги и для себя, и для храма.
Хозяйка между тем дошла до стены, у которой сидели нищие, и стала раздавать милостыню, - мелкими аххумскими монетами. Нищие в голос завыли, лицемерно восхищаясь добротой и милосердием прекрасной госпожи.
Карша, проходя мимо последнего - одноглазого, который к тому же еще притворялся безногим, не утерпел и лягнул его ногой. Безногий рассыпал деньги, завопил, и кинулся их собирать. При этом приподнял повязку: как тут без второго глаза? Того и гляди, товарищи стянут монету.
Вот и храм. Но госпожа пришла сюда не молиться. Она пришла погадать и поговорить с толстым жрецом Пахаром. Пахар когда-то был начальником храмовых служб, но после того, как хуссарабы казнили большую часть настоятелей храмов - причем резня была учинена под стенами самой Хатуары, - Пахар стал настоятелем. В его ведении оказался храм Нун - богини луны, которая посылала людям вещие сны и знала будущее.
Теперь, глядя на Пахара, никто бы не подумал, что еще недавно его звали Голоногим - за привычку бегать по двору, подоткнув подол рясы под пояс.
Теперь Пахар был нетороплив и значителен. Его храм стал самым богатым в Хатуаре. Люди все меньше молились Аххуману и другим богам-воителям, которые не смогли защитить Аххум; люди больше не знали будущего, и предсказания Нун стали им нужней всего.
Пахар встретил госпожу на входе, как самую дорогую гостью. Они вошли в боковую галерею, которая вела в исповедальню - комнату, предназначенную для бесед.
Арбах немедленно сунул жезл за пояс, вынул два шарика и принялся подбрасывать их одной рукой. Другой он подбоченился, искоса оглядывая толпу. Сейчас он найдет в толпе смазливое лицо прихожанки и начнет строить ей глазки…
Карша сложил зонтик, с наслаждением присел в тень, прислонившись спиной к стене.
Он закрыл глаза и почти сразу же уснул.
Ему снилась не та последняя битва, которую он проиграл - хотя мог бы сдаться и начать служить хуссарабам, не изведав рабского ошейника, - нет, ему снилось именно то, что он ненавидел.
Рабство.
Туманные горы
Намухха, присев на корточки на вершине Анкон, смотрел вниз, на зеленую прибрежную полосу Северного Аххума. Он слышал, как подошел Аххуман, но не повернул головы.
Аххуман загородил солнце. Намухха поднял голову и сказал:
- Ты огорчен.
- Да, - ответил Аххуман. - В святой книге, которую читали в монастыре в устье Тобарры, написано: горе тому, кто огорчит строителя…
- А еще там написано: око за око, - сказал Намухха.
Они помолчали.
- Ну, что же ты не расскажешь мне о своих подвигах? - чуть насмешливо спросил Намухха.
- Подвиги… Я убил предателя. Но это не подвиг.
- К тому же ты дал убить себя, - в тон ему продолжил Намухха. - Я знаю. Даггар.
Аххуман кивнул.
- Я ничего не смог поделать. Смертные слишком смертны…
- Смертные могут стать бессмертными, если прославят себя, - возразил Намухха. - И о Даггаре уже рассказывают чудеса, а этот чудак Крисс описал его подвиги, не пожалев чернил.
- А ты? - спросил Аххуман. - Где был ты?
Намухха широко улыбнулся, поднялся, и показал на юго-запад, на блестевшее в туманной котловине озеро Нарро:
- Я добрался до бога Нарронии. Хотя это было нелегко. Я не стал героем, но я вызвал героя.
- Шумаар?
- Шумаар, - подтвердил Намухха.
- А мне показалось, - с новым вздохом сказал Аххуман, - что героев уже не осталось.
- Шумаар всё сделал сам. Нарронии больше нет, - я сделал то, что хотел. Но Нгар, которому я дал новую жизнь - не герой. И тут ты прав: героев почти не осталось. Я надеялся, что Нгар, обретя новые силы, вступит в бой. Но у него кончились жизненные силы. Он уже ничего не желал. Он был сломлен.
- Он был сломлен давно, - сказал Аххуман. - Еще в детстве, когда его мать убила отца. С тех пор он стал мстить всем, поскольку это был единственный выход, чтобы забыть. Забыть, как он слаб и беззащитен.
Намухха ничего не сказал. Он повернулся к Аххуману спиной и шагнул на следующую вершину.
- Война продолжается, - донесся издалека его голос. - Ищи героя, Аххуман!
- Герои - вовсе не те, о которых ты думаешь, - проговорил Аххуман, не вполне уверенный в том, что Намухха слышит его. - Сильные строят, хотя они выглядят слабыми. Слабые разрушают, - хотя они выглядят сильными…
Он проводил глазами мощную фигуру Намуххи, пока она не расплылась в тумане, оставляя лишь зыбкую тень. Потом внимательно посмотрел вниз и сказал:
- Герои найдутся. А я попробую повернуть колесо времени. Всего на одно мгновение. Всего одно движение руки. Смертной руки человеческой.
Он помолчал. И подумал: Надеюсь, этого движения хватит, чтобы изменить будущее.
Канзар
(Возвращение в прошлое)
- Руаб?
- Я здесь, повелитель.
Было темно, в полуоткрытый полог шатра заглядывали звезды.
- Значит, ты жив, Руаб…
- Я только потерял сознание, когда падал с коня. Ударился головой о мостовую…
Голос Руаба доносился сквозь сотни других голосов, но Берсей не понимал, о чем они говорят. Одна мысль не давала ему покоя: Руаб должен был умереть. Должен. И… не умер.
Значит, Руаб, как и Аммар, тоже предал его.
- Разреши спросить, повелитель, - сказал Руаб. - Зачем ты поехал в Канзар?
Берсей усмехнулся одним углом рта.
- Было два списка, Руаб. Один - с именами тех, кого назвал пленный киаттец. Другой я составил сам - в него вошли те, кого он не назвал. Как ты думаешь, в каком из списков были имена предателей?
Руаб поежился. Сейчас этот могучий воин казался мальчишкой.
- Значит, предатели - те, кого пленный не назвал?
- Быть может, - ответил Берсей.
- И в каком же списке оказался я?
Берсей глубоко вздохнул.
- Не спрашивай больше. Ведь я приказал тебе убить Аммара. Но Аммар жив. Как и Ахдад…
Руаб внезапно захохотал:
- Ты болен! Ты просто болен, повелитель! Не зря каффарцы назвали тебя Безумным!..
В голове Берсея что-то лопнуло, и он увидел мертвецов, которые окружили его, и каждый хотел заглянуть ему в лицо, чтобы плюнуть.
- Зажгите светильник… - прохрипел Берсей. - Я умираю…
Он почувствовал, как немеют его губы, холодеют и теряют чувствительность руки. Он попытался шевельнуться. Потом захотел вздохнуть. И не смог.