* * *
Некоторое время спустя, когда непродолжительный бой в городе уже затих, Шумаар вошел во дворец бога Нарронии - менгисту Асатуна.
Он не замечал мраморных лестниц, колонн из голубого агата, мозаичных полов. Он двигался, как во сне, обогнав Занна, как будто точно знал, куда идти.
И он пришел к каземату, у дверей которого лежал труп стражника-наррийца. Он остановился так внезапно, что спешивший за ним Занн налетел на него.
- Останься здесь, - сквозь зубы сказал, не оборачиваясь, Шумаар, и голос его стал низким и странным.
Занн замер с открытым ртом, и замерли охранники, столпившиеся за спиной Занна.
Шумаар открыл тяжелую дверь.
В каземат через небольшое оконце под потолком падали солнечные лучи. В пятне света на полу лежал человек, который не был похож на человека.
Шумаар вгляделся до боли в глазах. Сделал несколько шагов вперед. И все-таки ничего не понимал. Лишь подойдя совсем близко и задержав дыхание, чтобы пляска пылинок в солнечном потоке не мешала смотреть, он вдруг все разглядел.
Шумаар глядел долго, нахмурившись и низко опустив голову в хуссарабском шлеме с меховой опушкой. Потом нагнулся, протянул руку. Ему стало страшно, но он никогда не знал этого чувства, и поэтому просто не понял, что с ним происходит.
Он покосился по сторонам. Стол, нелепое кресло, топчан, Какие-то осколки на полу, какая-то труха, клочья одежды, и еще - пятна засохшей крови.
Наконец Шумаар тяжело перевел дух, разогнулся, и крикнул:
- Занн!
Занн влетел в каземат.
- Ты знаешь этого человека? - прогудел Шумаар.
- Кажется, да… Но надо уточнить. Разреши позвать кого-нибудь из наррийцев, чтобы опознать его.
- Позови.
Шумаар повернулся и хмуро взглянул на солдат, заглядывавших в каземат. Занн отдал приказ, и через несколько минут появился Луз. Он был без шлема, лицо его было пунцовым. Выкатив глаза, он взглянул на громадную фигуру Шумаара и неловко, но низко, поклонился.
- Это тот, кто помог нам овладеть столицей, - негромко сказал Занн. - Командир гарнизона, тысячник. Его зовут Луз.
Шумаар мрачно кивнул. Занн подбежал к Лузу и что-то быстро спросил на неизвестном Шумаару языке. Выслушал ответ. Повернулся.
- Луз говорит, что здесь, в этой темнице, был заключен аххум, которого привезли с перевала, когда в горах начал таять снег. Аххум был во льду…
Занн прервал сам себя, быстро что-то спросил у Луза, выслушал ответ, кивнул.
- Да, ледяной человек - так он говорит. Его привезли с перевала неживого, в кубе льда. А когда выставили в музее, лед растаял и этот человек вдруг ожил…
Шумаар вздрогнул. Тяжело перевел дыхание, но промолчал.
- Но тот, что лежит здесь, на него не похож, - продолжал Занн. - Он похож на Ваде - секретаря и верного слугу менгисту Асатуна.
Помолчав, Шумаар кивнул.
- Хорошо. Несите его наружу, передайте похоронной команде.
Он повернулся, чтобы идти, но в этот момент заметил на полу, среди осколков стекла, что-то еще - до боли знакомое. Он быстро нагнулся, поднял его и зажал в кулаке. И стремительно вышел.
Он шел по коридорам и залам, по мраморным лестницам и мозаичным полам, мимо колонн и витражей, шел, чувствуя, как ладонь его жжет нагрудный знак аххумского темника. Ему казалось, что эмалевый орел ожил в его кулаке и начал яростно клевать ладонь, расклевывая ее до крови.
Часть вторая
Намухха
Арманатта
Ар-Угай спешился, поднялся по узкой лестнице заднего крыльца, обходя занятых работой строителей. Они, перепачканные гипсом, выкладывали стену глазурованной плиткой. Это было помещение для прислуги: парадный вход еще не был готов, и Ар-Угай входил в собственный дворец со стороны внутреннего двора.
Дворец еще строился, но Ар-Угай, подавая пример подданным, первым велел свернуть свой шатер в лагере на берегу Тобарры и переехал в недостроенное здание. Жить здесь было невозможно. Но Ар-Угай терпел. По ночам, когда ему не спалось, когда в темных и пустых комнатах чудились шаги и шорохи, он поднимался со своей почти царской постели, поднимал с пола шкуру барса и пробирался на крышу.
Крыша была плоская, на ней, по замыслу начальника строительства, в будущем должен был быть разбит цветник, устроен фонтан и установлены удобные низкие скамьи для отдыха. Но пока еще ничего этого не было. Крыша была абсолютно пустой, и Ар-Угай бросал шкуру прямо на сланцевые плиты и ложился. Здесь ему было спокойно, ему казалось, будто он просто заночевал в степи - как бывало когда-то в юности, во время бесконечных кочевок. Ветер приносил горький запах степной полыни, и Ар-Угай, глядя на звезды, чувствовал себя маленьким мальчиком, который наконец-то вернулся домой.
На рассвете Ар-Угай просыпался: его будили вопли петухов, плеск воды, шум пробуждающегося города. Тогда он, пригибаясь, торопился покинуть крышу и спускался вниз, в опочивальню, чтобы позвать раба, который приносил таз и кувшин с водой.
Рядом с дворцом Ар-Угая строился дом Верной Собаки. Это было приземистое двухэтажное здание, с массивными стенами безо всяких украшений. Ар-Угаю докладывали, что Верная Собака тоже плохо привыкает к своему новому жилищу. Он разбивает маленькую палатку прямо в своей спальне, и спит внутри, выставив ноги наружу.
Дальше, за домом Собаки, был дворец младшего каана. Его крыша была вровень с крышей дворца Ар-Угая, и однажды рано утром, замешкавшись, Ар-Угай увидел Айгуз. Она стояла на крыше у самого края и глядела на восток - на Гемские горы.
Там, за горами, были земли аххумов, и как раз оттуда всходило солнце.
Ар-Угай, приподнявшись, долго смотрел на темный силуэт Айгуз. А когда она ушла, он спустился вниз, и вместо того, чтобы позвать раба, лег на громадное ложе и долго думал, глядя в высокий потолок.
* * *
Женщины хлопотали во внутреннем дворе. Здесь был устроен хуссарабский очаг - углубление, выложенное камнями. В очаге пекли плоские длинные лепешки из муки, разведенной скисшим молоком.
Айгуз вздохнула. Эти лепешки считались очень вкусными, и предназначались для царской кухни. Люди попроще разводили муку водой.
Несколько дней назад Айгуз переселилась из шатра в недостроенный дворец. Она думала, что в каменных стенах, привычных ей с детства, будет спокойней. Но запахи сырого войлока, кумыса и лошадиной мочи не оставляли ее и здесь. В шатре, по крайней мере, можно было раскурить благовония, и их аромат долго не выветривался, если не откидывать полога. Во дворце вечно гулял сквозняк, поскольку во многих помещениях еще не было дверей, а в окнах - стекол.
Впрочем, каан-бол в первое время носился по бесконечным анфиладам, скакал мячиком по лестницам, радуя себя громкими воплями. Но потом поскучнел, и сказал матери, что в шатре ему спалось лучше.
- Сын, - сказала Айгуз однажды вечером, когда они вернулись с прогулки по реке. - Ты помнишь, как мы жили в Ушагане?
- Нет, мама.
- Ты родился в Ушагане, и прожил там первые два с половиной года. Неужели не помнишь золотые крыши и старый сад, по которому мы гуляли?
Каан-бол упрямо поджал губы и покачал головой.
- Почему ты спрашиваешь? - подозрительно спросил он.
- Так. Я думала, ты соскучился по Ушагану…
- Это не я, это ты соскучилась, - рассудительно сказал мальчик. - Я знаю, ты давно скучаешь. И Ар-Угай знает…
Айгуз вздрогнула.
- Он не знает.
- Знает, он сам мне говорил об этом.
Айгуз помедлила и сказала:
- Тебе нравятся степи, лошади, реки. А мне - горы и море.
- Ты хочешь уехать? - обиженно спросил каан-бол.
Айгуз вздохнула, привлекла к себе мальчика, обняла его - хотя он разрешал ей подобные вольности все реже, - и заговорила:
- Вспомни. На каком языке мы говорим с тобой?.. Это язык моего детства, я не знаю никакого другого, и не хочу знать. Тот язык, на котором говорят хуссарабы, я почти не понимаю. Я не Айгуз, хотя теперь меня так называют. Я Домелла, царица Аххума.
- Ты - Айгуз, дочь Великого каана! - с вызовом перебил мальчик, вывернулся из объятий и, отбежав, встал, уперев руки в боки - точно так же, как это делал Ар-Угай, когда разговаривал с подчиненными.
Айгуз с удивлением взглянула на него.
- Да, я дочь каана… Но еще я дочь Ахха… Его называли Аххом Мудрейшим, потому, что он не делал зла…
- Замолчи! - крикнул каан-бол, топнув ногой.
Его губы запрыгали и он выговорил:
- Когда умрет Угда, и я стану великим кааном, я тоже не буду делать зла…
Домелла покачала головой.
- Сын, ты еще слишком мал, чтобы делать зло. Но если ты желаешь смерти другому человеку, - это зло, которому тебя уже успели научить.
- Я не знаю, о чем ты говоришь, - каан-бол снова приосанился, мелькнувшие было слезы мгновенно высохли. - Я никому не желаю смерти.
- Вот видишь, - укоризненно сказала Домелла. - Ты говоришь чужими словами… А Угда?
- Угда - глупый. Он никому не нужен. Никто не заплачет, если он умрет.
Неслышно ступая, в комнату вошел Ар-Угай. Он был в своей лисьей шапке, с камчой в руке, которой он похлопывал по голенищу мягкого сапога.
- Прости, каан, - сказал он, улыбаясь. - Я еду на охоту. Не желаешь ли поехать со мной?
* * *
В самый знойный час, когда строители прекратили работу и ушли под навесы, когда замерла жизнь в громадном полупустом городе, и даже пыль, вечно клубившаяся на дороге, прилегла в поникшие травы, Домелла услышала слабое треньканье.
С сильно забившимся сердцем она перешла через внутреннюю галерею и вышла на балкон, глядевший на улицу.
Вдали, в кипящем мареве полуденного солнца, показалась процессия. Доносился легкий перезвон бубенчиков и шарканье усталых ног.
Когда процессия приблизилась, Домелла разглядела группу людей в запыленных дорожных плащах, с походными мешками за плечами. Пеших сопровождали два конных городских стражника.
Звон, тревоживший Домеллу, становился ближе и ближе… Процессия остановилась у дворца Ар-Угая. Под ленивый лай разбуженных собак произошли переговоры у входа, потом процессия повернула к дому Верной Собаки.
Верная Собака с кряхтеньем спустился с лестницы, которая, прилепившись к наружной стене, вела сразу в спальные покои. Собака был в драном халате, его синий череп в складках жира блестел от пота.
Еще минута-другая переговоров. Верная Собака поднял голову и посмотрел на балкон, где, замерев, стояла Домелла. Потом он перевел взгляд на гостей, кивнул, и что-то коротко буркнул.
Прибежали рабыни. Одна постелила коврик, на который Верная Собака сел, другая стала натягивать ему на ноги короткие мягкие сапожки.
Рабыни помогли ему встать, и он двинулся к балкону.
Процессия последовала за ним, позванивая бубенцами, укрепленными на щиколотках. Домелла вглядывалась, надеясь разглядеть знакомые лица, но не находила их; лица жрецов были одинаковыми - уставшими, землистого цвета.
Верная Собака, стоя под балконом, попытался задрать голову, чтобы взглянуть на Домеллу. Это ему не удалось, и он, фыркнув, прошел мимо склонившегося стражника, и исчез под козырьком портика. Жрецы потянулись за ним.
Домелла вернулась в дом, прошла в приемную залу.
Наконец, с сопением вошел Верная Собака. Он сделал какое-то движение головой, словно пытался поклониться, и, глядя исподлобья на Домеллу, сказал по-хуссарабски:
- Госпожа, к тебе просятся какие-то люди. Говорят, что пришли из Аххума, из города, называемого Хат-Тура. Кажется, они служат аххумским богам.
Домелла понимала хуссарабский язык, но в последнее время предпочитала не говорить на нем. Она ответила на языке Гор:
- Если это служители храмов, пусть войдут.
Верная Собака проворчал что-то, повернулся и вышел. За пологом, служившим дверью, послышалась возня и треньканье бубенчиков: жрецов обыскивали.
* * *
Жрец, выступивший вперед, был еще молод, хотя его волосы уже тронула седина. Он сделал глубокий поклон и проговорил надтреснутым голосом:
- Мы, посланники храмов Хатуары, приветствуем тебя, прекрасная царица Домелла.
Верная Собака, стоявший сбоку, дернулся при звуках аххумской речи. Открыл было рот, но потом передумал - шепнул что-то стражнику, и вскоре возле Верной Собаки появилась фигура толмача.
- Наши храмы долгое время стояли пустыми, - сказал молодой жрец. - После того, как хуссарабы… - он покосился на Верную Собаку, - После того, как погиб верховный жрец Маттуахаг, мы долгое время не совершали обрядов; потом в Хатуару снова стали возвращаться паломники. Мы служили, каждый в своем храме, но не было у нас единого владыки, и подворье Великого жреца заросло травой, там стали пастись козы. Теперь наместник Хатуары Камда разрешил нам избрать нового верховного жреца. Благодарение богам, наши недруги, ставшие нам друзьями, не преследуют обычаи и веру. Через сорок четыре дня начнется священный месяц Третьей Луны. В первый день месяца в Храме Краеугольного камня состоится посвящение в верховные жрецы. Мы пришли к тебе, великая царица Домелла, с нижайшей просьбой - посетить Хатуару и Хатабатму, освятив своим присутствием предстоящее событие.
- Домел-Ла? - рявкнул внезапно услышавший знакомое слово Верная Собака. - Её зовут Айгуз!
Он ткнул пальцем в сторону Домеллы и грозно уставился на жреца.
- Как прикажешь, мой господин, - на языке гор ответил жрец. - Прости, но в Аххуме госпожу знают под другим именем.
- Никогда его больше не произноси! - Верная Собака затрясся от гнева и, не зная, как выразить обуревавших его чувств, сильно толкнул толмача. Худосочный толмач отлетел к стене, безропотно кивая и улыбаясь.
Домелла сделала шаг вперед. Не глядя на Верную Собаку, спросила жреца:
- Как тебя зовут?
- Харрум, госпожа. Я жрец повелителя морей бога Амма.
- Я знала тебя?
- Нет, госпожа, мы никогда не виделись. Всю жизнь я провел в горных святилищах, и лишь однажды побывал в Ушагане и Аммахаго, а побывать в Кейте мне так и не пришлось.
Домелла побледнела при звуках родных названий. Закусила губу.
- Принеси воды! - негромко сказала служанке.
Запотевший кувшин, доверху наполненный родниковой водой, она сама поднесла Харруму. Харрум с благодарностью принял его:
- Спасибо, моя госпожа. Мы немного притомились в дороге…
Он напился и передал кувшин товарищам.
- Вы шли пешком? - участливо спросила Домелла. - Отсюда до Зеркальной долины почти сто миль пути.
- Да, мы пришли пешком. Мы мирные жрецы, и наши ноги привыкли к бубенчикам, а не к стременам.
* * *
Домелла велела устроить жрецов в одной из верхних комнат дворца, а на ворчание начальника дома ответила:
- Они чужестранцы. Еще год назад они и мы были врагами. Им есть чего опасаться в Арманатте, а наверху им будет безопасней.
Тем временем Верная Собака отправился на поиски Ар-Угая. Ему было лень далеко ходить, поэтому он лишь доковылял, отдуваясь, до дворца Ар-Угая и приказал слугам разыскать хозяина.
Внизу, в парадной комнате, Собака взгромоздился с ногами на тахту и велел принести ему шербета, а позади поставил раба с опахалом.
Ар-Угай появился неожиданно.
Верная Собака неодобрительно взглянул на него:
- Где ты был?
- А какое тебе до этого дело?
Собака прихлебнул шербета, почмокал:
- В такую жару… Я на твоем месте просто лежал бы в тени.
- Ты - плохой полководец, - сказал Ар-Угай. - А я - хороший. В этом вся разница. Так говорил Богда.
- Да. Я помню, - согласился Собака.
И, отставив шербет, начал:
- Из Аххума пришли жрецы. Они говорили с Айгуз. Звали ее к себе. На какой-то храмовый праздник.
Ар-Угай вопросительно поднял брови.
- И где они сейчас?
- У нее во дворце.
Ар-Угай подумал.
- Надо взглянуть на них.
- Я хорошо рассмотрел. Это жрецы, а не воины.
Ар-Угай прошелся взад-вперед, остановился.
- Она, конечно, согласилась?
- Не знаю. Но она говорила с ними ласково, на аххумском языке.
- На своем родном языке, - уточнил Ар-Угай. Уселся напротив Собаки, налил себе шербета и сказал:
- Их храмы в Зеркальной долине. Там стоит Камда, и ничто не пройдет незамеченным. Я думаю, пусть она едет.
Собака вздохнул.
- Но она - женщина, - продолжал Ар-Угай. - И требует особой заботы…
- Женщина? - Верная Собака почмокал непонимающе. - Какая забота ей нужна?
- Всякая. Женщины болтливы и вздорны. Ты ведь знаешь женщин, Верная Собака?
- Да, конечно. Очень болтливые и вздорные, - подтвердил Собака, но тут же спохватился:
- Но она дочь великого каана…
- Вот именно. И поэтому ее нужно сопровождать.
Ар-Угай поднялся на ноги, склонился к Верной Собаке:
- Я хочу, чтобы ее сопровождал ты сам.
Верная Собака нахмурился. Лоб покрылся множеством складок, и было понятно, что мозг его в эту минуту занят тяжелой работой.
- Да, - наконец сказал он. - От меня она не убежит.
Плато Боффа
Сегодня проводник из селения Пирраун сказал, что мы вышли к истокам Тобарры. Никто ему не поверил, но я подумал, что он прав.
Я долго стоял на обрывистом каменистом берегу, глядя на пенный поток. Он был шириной не более двух десятков шагов. Только через две-три сотни миль к северу этот поток, набравшись сил, превращается в великую и спокойную реку. Немудрено, что проводнику не поверили.
Я продолжаю составление карты. Так далеко на северо-запад не заходил еще никто, кроме, может быть, тех древних географов, чьи книги я читал в библиотеке отца. Судя по моей карте, озеро Бонго почти точно к югу от нас, может, на два-три градуса западнее. В Бонго сидит Каран-Гу, один из самых заслуженных темников хуссарабского воинства. Надеюсь, его отряды не заберутся так далеко на север.
Еще несколько дней пути отделяют нас от селения Дибах. Там живут совсем дикие люди. Говорят, у них нет никакой письменности, а когда, в суровые зимы, им не хватает еды, они высылают шайки разбойников на юг, на запад и на север. Мы обойдем Дибах стороной и выйдем к горам Валла. За этими горами, как я помню, лежит цветущая приморская равнина. Но если мы ошибемся и возьмем чуть больше на север - то, спустившись с гор Валла, окажемся на окраине Мертвой пустыни. Земли там отравлены Лагуной, и люди не могут жить.
Крисс поднял голову: кричали дети, купаясь в пенном потоке. Неподалеку от них женщины устроили стирку - вода большая редкость в этих местах. Женщины сварили мыло из жира и золы, и натирали этими черными, зловонными кусками одежду, потом долго мяли ее, а потом полоскали в небольшой заводи.
Крисс вновь окунул перо в чернильницу.