- Эглотаур - это крепость в Райа. Проклятая крепость, вокруг нее на полтысячи шагов никто не живет. Да и в самой крепости тоже. Уже тысячу лет, наверно.
Кажется, я должен был спросить, почему Эглотаур проклят, почему необитаем, да? Но меня заинтересовало совсем другое.
- Так ты была в Райа?
- Я там родилась.
- А как же, - удивился я, - такая прелестная девушка, - Жуля покраснела, - оказалась в такой дали от дома, да еще в такой плохой компании? - Я подумал, что сказал что-то не то, но не стал уточнять, что компания имелась в виду не моя. Жуля и так поняла.
Она начала объяснять, слегка запинаясь; я понял, что рассказ слегка сокращен или отредактирован. Зачем?
- Мой отец… важный чиновник в Райа. У него много богатств. Враги выкрали меня, когда я… была на охоте, и увезли. Не знаю, чего они хотели, выкупа или чего другого. Они связали меня и сунули в рот кляп. - Жуля содрогнулась. - До сих пор чувствую его привкус. Они везли меня куда-то в сторону Пустошей, но в одной деревушке мне удалось… сбежать. Я украла Халу… впрочем, нет, не украла, а вернула, и ускакала на ней.
Ага, значит, кобылицу зовут Хала, и она изначально была собственностью Жули. Или не собственностью? Если она разумна, то может ли быть чьей-то? А вообще, есть в этом мире рабство?
- Я не знала дороги, - продолжала рассказ девушка, - и на перекрестке свернула налево. А вернуться с выбранного пути очень трудно, ты это знаешь.
- Невозможно, - уточнил я.
- Нет, не невозможно, всего лишь очень трудно. Но эту трудность как раз почти невозможно преодолеть. Так вот, я свернула в Лес Судеб, и поняла это слишком поздно. Я заночевала на ветке дуба, а утром попала к разбойникам. И если бы не ты, Хорс… - Жуля благодарно посмотрела на меня и зарделась.
- Ну… В общем… - Мне стало неловко, ведь Хром Твоер почти силой заставил взять ее с собой. Впрочем, было и некоторое оправдание - я ведь не знал, что она хорошая. С другой стороны, это как раз не оправдывает. "Любите вы нас хорошенькими, так полюбите и плохими." Но ладно.
Желая смягчить вину перед собой и Жулей, я встал, подошел к ней, взял ее ручку и нежно поцеловал.
- Я восхищаюсь. Я очень благодарен вам, сударыня, за то, что вы спасли мне жизнь, и надеюсь когда-нибудь вернуть долг.
Это оказалось сказано несколько напыщено, и я испугался, что из-за секундной придури доверчивые отношения рухнут. Но - обошлось. Жуля расцвела улыбкой и снова покраснела.
Вернувшись на место, я поинтересовался как бы невзначай:
- А кстати, сколько тебе лет?
- Восемнадцать, - не смущаясь ответила девушка. Похоже, здесь такой вопрос не считается бестактным. Или Жуля его таковым не считает. - И я еще девственница.
От такой откровенности я слегка обалдел. Не обращать, что ли, внимания?
- А мне… - А действительно, сколько мне лет? Я этого не помнил, ведь даже имя себе выдумал. Почему бы не выдумать и возраст? Кому какая, в конце концов, разница? - Двадцать пять. - Так наиболее правдоподобно. Вроде бы, подходит и к моему внешнему виду, увиденному в воде вулканической речки во время купания.
Так и говорили…
Когда совсем стемнело, я вышел на воздух поглядеть на звезды. Отсюда они должны быть видны особенно отчетливо, тем более после снегопада, очистившего атмосферу от пыли.
Луны не было. Но звезд на небе высыпало столько, что пронзительного их света вполне хватало. Они образовывали сложные насыщенные узоры, которым запросто можно было сопоставить великое множество геральдических фигур.
- Говорят, - тихо произнесла Жуля, появившись рядом, - души умерших героев возносятся на небеса и занимают места среди звезд, чтобы наблюдать за покинутым ими миром и направлять деяния живых. Поэтому их так много, ведь с тех пор, как на землю ступила нога первого эльфа, прошло столько времени.
Я молчал, завороженный рассказом и плавно текущим мягким голосом. Жуля, если хотела, могла зачаровать кого угодно.
- Иногда некоторые герои хотели вернуться, и им дозволялось вновь родиться на земле. Если же кто-то пытался сойти вниз в таком обличьи, то его изгоняли навек из звездного сообщества. Такие могли стать богами, могли стать изгоями. Со временем их места могут поменяться, и последние становятся первыми, сбрасывая прежних кумиров. Но во все времена не известно достоверно, кто же все-таки находится наверху, а кто - внизу. Быть может, все благополучие лишь кажущееся, и на самом деле последний бродяга является королем, а император роется в отбросах…
Я взглянул на девушку, удивленный философскими мудрствованиями. Она смотрела вверх, по щеке стекала слеза. Жуля увидела, что я заметил это, смутилась и быстро вернулась в пещеру.
Постояв еще немного и поразмышляв над происшедшим, я, чувствуя себя как-то совсем не так, тоже покинул свежий воздух. Пора было снова засыпать.
Жуля уже улеглась и отвернулась к стене, укрывшись одеялом. Видимо, спала. Я добавил немного хвороста, устроив таким образом, чтобы горел подольше, и забрался в постель. Что-то в душе было не на месте. Я начал разбираться в чувствах, но какое-то странное нечто не позволяло, скрывая важную деталь, без которой головоломка не складывалась.
Девушка яростно заворочалась в своей стороне, пытаясь, видимо, найти удобное положение. Я закрыл глаза и молча вслушивался в шуршание, а затем - в тихий шум реки, доносившийся до сюда как еле слышный шелест.
Кто-то тронул меня за руку.
- Хорс, ты не спишь?
Жуля, закутавшись в одеяло, присела рядом и смотрела на меня.
- Я… Мне холодно… Одной, - прошептала девушка, смущаясь, но не отвела взора.
Глаза у нее оказались такого глубокого черного цвета, что я едва не утонул. Тут же вспомнил, что совсем недавно они были голубыми, резкая смена показалась необычной. Но… Разве это важно?
Я сел и прикоснулся к ее щеке. Жуля тут же склонила голову, сжав ладонь между щекой и плечом. Я взял руку девушки и поцеловал, как совсем недавно, но гораздо более нежно. Что-то такое происходило… фундаментальное, очень важное, от чего зависело многое. Словно сотрясались сами основы мироздания. Почему мне так казалось? Не знаю…
Жуля подалась вперед и коснулась губами щеки. Я тут же чуть повернул голову и встретил ее уста своими. Вот к чему все шло!
Я обнял девушку и прижал к себе. И тут же последний кусочек головоломки встал на место. Нет, конечно, проблемы, которые привели меня сюда, еще далеко не решены, однако какие-то достижения все же есть, хотя и незапланированные… Боги, какой сухой язык, - вздохнул я. Об этом следует говорить благоговейно - или не говорить вообще.
Я разобрался в том, что беспокоило меня последние дни. Понял, какое чувство заставляло искать общества Жули, слышать ее голос, ощущать прикосновения - пусть мимолетные, но все же… Даже если я всего этого не осознавал, что-то медленно рождалось во мне, развивалось и грозило сейчас выплеснуться наружу.
Боясь не сдержаться, я остановил свои жадные руки и просто обнял девушку. Не сбрасывая одеяла, она забралась под покровы, улеглась и прижалась ко мне спиной. Я осторожно обнял ее за талию, не позволяя себе хватать где-то еще. Потом девушка развернулась лицом и уткнулась мне в шею. Я зарылся в ее волосы, с наслаждением вдыхая пьянящий аромат.
Наш мир создан сложно. Применительно к определенной теме, можно рассуждать, что о вещах деликатных говорят по-разному, от полного умолчания до самых откровенных речей. И все же я считаю, что здесь может, должно быть лишь три варианта. Благоговейно, либо похабно, либо никак. Равнодушный, сухой рассказ о таинствах любви опошляет ее куда сильнее, чем самый похабный, с многозначительными подковырками, подмигиваниями и откровенными ухмылками. Благоговейность же воздает должное всему тому возвышенному, что было сказано за время существования цивилизации. Молчание… А что - молчание? Что может быть красноречивее и мудрее него?
Жуля прикоснулась губами к моей шее. Едва-едва, почти незаметно - столь невесомым был поцелуй. И все же… Теперь я понял, что влюбился, ибо готов был все отдать за еще одно такое проявление нежности.
Рука моя гладила Жулю по голове. Девушка шумно дышала; впрочем, я тоже. Жулю пробила нервная дрожь, я постарался успокоить ее. Получилось. Вскоре девушка задышала спокойнее и глубже.
- Жюли.
- А?
- Мне кажется… что… я люблю тебя…
Послышалось какое-то шевеление, тонкая прохладная ладонь выскользнула из-под одеяла, легла мне на грудь, скользнула к руке. Жуля оперлась о меня и приподнялась, заглянула в лицо.
- Скажи это еще раз, - попросила она.
- Я люблю тебя, - прошептал я, и обнял ее, привлек к себе, закрывая губы горячим поцелуем. - Жюли. Жуля…
Что мне реальность, что вымысел, если я люблю и - о боги! - любим? Никто не выбирает судьбу, но если бы предоставили выбор - восстановить разум или остаться здесь, в сотворенном больным мозгом мире, я бы выбрал последнее. Всему причиной она…
- Я люблю тебя, - шептал я снова и снова, ласково и трепетно прикасаясь к ее коже, гладя живот, спину и руки, целуя в шею, лоб, глаза, губы. С безмолвного обоюдного согласия мы освободились от стесняющего движения, сковывающего свободу, разделяющего нас одеяла. Жуля опять дрожала отчего-то; я обнял ее и успокоил поцелуями.
- Ах, Хорс…
Мы начали приобщаться к новому для нас миру…
Тонкие намеки и ускользающие взгляды, которыми Жуля награждала меня последние дни и которыми бессознательно не пренебрегал и я, обрели наконец смысл. Мы вспомнили в эти мгновения те мимолетные прикосновения, которые каждого по-своему повергали в дрожь и трепет. Любовь рождалась по-разному. Жуля зажглась, как свеча, почти сразу поняла, кому предназначена. Я же постепенно привыкал к девушке, примирялся со странными выходками и словами, которым сейчас нашлось абсолютное объяснение.
Нежность разгорелась во мне вместе со страстью, странным образом переплетясь с ней и породив причудливую комбинацию чувств, заставляющих все внутри замирать от томительного ожидания. Оторвавшись от бархатной кожи девушки, я взглянул ей в лицо и увидел закушенные губы, глаза, которые в этот момент казались чернее самой черной тьмы, разрумянившиеся щеки, пылающие не то от смущения, не то от восторга, не то от испуга, а скорее - от всего сразу… Я понял, что она ощущает то же, что и я, и решил не тянуть более…
Как сказал когда-то поэт,
Если бы мог -
Я достал бы тебе звезду с небес.
Если бы мог -
Подарил бы тебе бескрайний лес.
Если бы мог -
Построил бы в нем дворец -
Для наших с тобою сердец.Но где же ты? Кто ты? Не вижу тебя…
Я странствую в грезах, надеждой любя,
Живу в ожиданьи, мечтами соря,
Себя за хмельные минуты коря.В грезах года -
Влюбленный в шальную мечту,
Всюду, всегда -
Память о будущем чту.
И никогда
Тебя за миф не сочту,
Представляя твою красоту.
В мороз и зной -
Всегда с тобой.
В глуши лесной,
В глуби речной,
В стране морской,
В немой покой,
В жестокий бой -
Я раб бессменный твой.Но где же ты? Кто ты? Я знаю тебя,
Но странствую в грезах, надеждой любя.
Живу в ожиданьи, мечтами соря,
Себя за пустые минуты коря.Вечно ищу
Небесный земной идеал.
Рыщу, свищу -
Полмира уже обыскал.
И - отыщу,
Хотя бы и путь преграждал
Тот, что любви все тревоги познал,
Тот, что в немилость Создателя впал…
И коль не буду хладный труп,
Тебя обретши, подойду
И две руки твои в свои возьму я.
А лишь коснусь губами губ -
И в смерче сгину, пропаду
В неистовом любовном поцелуе…
Глава 11. Человек гор
Еще водится в том краю множество грифов, больше, чем в других местах; одни говорят, что у них перед туловища орлиный, а зад львиный, и это верно, они и впрямь так устроены; однако туловище грифа больше восьми львов, вместе взятых, и он сильнее сотни орлов. Гриф, разумеется, может поднять и унести в свое гнездо лошадь с всадником или пару волов, когда их в одной упряжи выводят в поле, так как когти на его лапах огромные, с туловище вола, из когтей этих изготовляют чаши для питья, а из его ребер - луки…
Джон Мандевиль. "Путешествия"
Проснувшись наутро, я некоторое время рассеянно гладил Жулю по голове, осмысливая случившееся. Потом заметил, что девушка смотрит на меня, и в ее взгляде застыло тревожное ожидание: что будет, не решит ли Хорс, что прошедшая ночь - лишь минутная прихоть, секундное развлечение? Я улыбнулся Жуле, обнял ее и поцеловал. Тревога и неопределенность сразу исчезли из карих глаз возлюбленной… Карих?! Они же черными были! Ладно, оставим это…
Время шло незаметно. Усталость не приходила, мы снова набирались сил, обмениваясь ими друг с другом и отдавая обратно. Даже есть не хотелось. Хала возмущенно пофыркивала в своем углу, обделенная вниманием Пахтана, но нам до нее не было особенного дела.
Однако утро заканчивалось. Приближался полдень. Скоро прилетит Рухх, и нужно будет выметаться прочь.
Я первый выбрался из пещеры и ахнул. От вчерашнего белого великолепия не осталось и следа! Снег не сошел, нет, по крайней мере не весь, но оставшийся покрылся грязными пятнами, темными разводами. Я зачерпнул пригоршню из ближайшего сугроба, и на руке осталось черное пятно. Это оказалась сажа. Откуда здесь сажа?
Жуля все поняла сразу.
- Вулкан просыпается, - сказала она.
- Вулкан? Ах да, - я вспомнил курившуюся вершину, которую мы миновали недавно. Как некстати.
- Это вулкан Мурфи, - пояснила Жуля. - Он самый непредсказуемый из вулканов. Может поплевать немного огнем и надолго замолкнуть. А может внезапно залить все вокруг лавой. Ученый Аблох Мурфи когда-то давно исследовал его особенности и пришел к выводу, что от вулкана можно ждать только неприятностей. В том смысле, что его наиболее опасные судороги происходят в самое неподходящее время. Потому вулкан и назвали именем ученого. Мурфи сам был непредсказуемым.
Жуля огляделась.
- Наверное, ночью был выброс. Мы просто не слышали, хотя… - девушка засмеялась, - такое трудно не услышать. Говорят, содрогается вся земля, но…
- Мы сами содрогались, - подсказал я.
- Вот именно, - подтвердила Жуля. Я обалдел - она даже не порозовела. Неужто излечилась?
- Ты уже не смущаешься по каждому поводу?
- Почему же? Смущаюсь, и еще больше прежнего.
- Но сейчас…
- Почему я должна стесняться или стыдиться тебя?
Я обнял Жулю. В это время послышался знакомый нарастающий вой, шум и грохот, с небес спустилась Рухх, раскидав ветром снег. Некоторое время в воздухе носилась черная пыль.
- Кха-кха-кха, - закашлялось чудовище, спустившись на землю. - И какого демона Коза начала плеваться?
- Кых-кых, - согласно отозвались мы.
- Коза - это другое название вулкана, - объяснила Жуля мне в шею. - Более древнее.
Монстр уставился на нас.
- Ага, значить, вы уже готовы уби'а-аться? П'ек'а-асно, п'ек'а-ас-сно. Щас вернус-сь.
Птица улетела, вновь обдав нас облаком пепла и сажи. Мы переглянулись.
- Она что-то говорила о своем друге, - вспомнила девушка. - Может, полетела за ним. Рухх, конечно, большая, но мы-то тоже не самые маленькие.
Меня же интересовал другой факт. Почему чудовище говорило и вело себя как пьяное? Что может так подействовать на подобное создание?
Наскоро собравшись, скормили Хале остатки овса, чуть ли не силой толкая еду ей в глотку. Кобылица отощала, на боках выступили ребра, однако однообразная пища так, видимо, опротивела, что даже голодная смерть не казалась уже чем-то страшным.
Сами мы кушать не стали по двум причинам. Во-первых, не хотелось. Во-вторых, нечего…
Раздался вой, вдвое мощнее обычного, в пещеру ворвался и заметался безумный вихрь, где-то в углу образовался и тут же рухнул небольшой смерчик. Прилетела Рухх. И похоже, Жуля догадалась верно - прилетела не одна.
Собравшись с духом, я выбрался на свет. Вернее, туда где был когда-то свет - сейчас солнце закрывали громадные крылья самца Рухх. Я невольно зажмурился: одна Рухх - это уже много, а уж семейная пара… Лучше бы такого никогда не видеть.
- Гхаа! - прогремело в вышине. - Енти, шо ли?
- Агась.
- Ну так шо, не могла, шо ли, сама справитс-са-а? Обязательно, пнимаешь, ташшыть с собой. Твари, мол, тяжжо-олые, громо-оз-здкие. Как же! Вижу!
Жуткая голова в мгновение ока оказалась передо мной, клюв раскрылся и дохнул перегаром.
- Такхой заморыш, блин, и не уташшышь? Да я у детствэ их пачками носил, да ишшо на молодого бычка хватало.
Рухх подвинула свою башку с другой стороны и зашептала мне на ухо, выдыхая тонкий аромат старого вина:
- Не об'ащ-щай внима-ания, он всегда такой. Щас побалагу'ит и успокоится. Так, выпенд'иваетса-а.
Я с ужасом и изумлением наблюдал за выпендривающимся чудовищем, чувствуя себя не на месте. Нет, определенно, мне сейчас надо находиться не здесь, а где-нибудь в тихом уютном кабачке, распивая с Лемом самогонку и слушая истории про всяких там уникальных животных. Почему я не там?
- Ну ладыть, - хищник снова уставился на меня. - Такх и быть, помогу. Что у нас тут есть у целам? Два заморыша да четвероног? Ну, четверонога - на жратву щас, заморышей - на хранение, схаваем потом… Шучу, шучу. Я беру четверонога, ты - все остальное.
Распределив таким образом роли, самец хлопнул крыльями, нас с Жулей порывом ветра отбросило шагов на пять и снова вываляло в пепле, схватил кобылицу и с натугой взлетел. Рухх тоже поднялась и угрожающе нависла над сверху. Я едва успел схватить облепленные сажей сумки с поклажей, когда жуткая когтистая лапа вцепилась в грудь и потянула куда-то вверх. Повертев головой, я увидел, что Жуля с вытаращенными глазами находится рядом, свисает из другой лапы. Наверно, мои гляделки были не менее выпуклыми, чем у девушки.
- Если б не великий Крхаа-Канд'а-апахтархан, ни за что не согласилась бы на такое униж-же-ение, - проорала Рухх, повернув к нам голову. Мне заложило уши. Птица, похоже, считала нас глухими, а может, это просто такой эффект из-за движения. Хотя Рухх летели не слишком быстро, ветер в ушах свистел, а с боков обдавало мощными вихрями.
- А где он сам? - крикнул я, немного придя в себя.
- Чаво?
- Где он?
- Кто где?
- Пахтан!
- Какой пахан?
- Да не пахан, а Пахтан. Ну, Краа-Кандрапахтархан, то есть.
- А, вон че. Дык не зна-аю вить. Ушел куды-то, а куды - не сказал-л. Повелел вас доставить, и усе. Дела, вида-ать.
- Дела?
- Ну! Мало ли какие дела у него могуть быть. Ничо-о, ес-сли вы ему нужны, вернетса-а.
- Ну спасибо, - обиделся я. Но птица не поняла интонацию.
- Да н-не за шта-а!
- Все равно благодарю!
- Да н-ну шта-а ты!
- Ну как так можно!