Я опасливо принял подношение. Принюхавшись, не учуял почему-то никакого запаха. Странно, ведь фонтаны воняют…
Поднеся горлышко к губам, я осторожно пригубил. И тут же выронил бутыль. Жидкость мгновенно попала в глотку, и я не мог ни ахнуть, ни крякнуть. Такой жуткой сивухи еще никогда не доводилось пробовать, даже в компании с Лемом. С одного глотка я захмелел, во рту обосновался отвратительнейший привкус, а нюх моментально восстановился - из бутыли понесся запах спирта, смешанного с какими-то дикими альдегидами, фенолами и прочими бензолами.
Понемногу придя в себя, я вновь увидел Бодуна. Он с неподдельным интересом наблюдал за мной.
- Что, плохо? - голос был фальшиво-сочувственным. - Ничего, так всегда бывает. Это тебе не бурда там какая-то самогонная, а напиток избранных. Испробовав его, можно получить способность завсегда быть настолько пьяным, насколько захочешь. А то и вовсе не пьянеть, ежли не нужно.
- Ты, случаем, Лема не угощал этим? - прокряхтел я, тщетно пытаясь восстановить самочувствие.
- Лема? Хм-м… Не помню такого. Наверно, батяня мой его встречал. Пятьсот лет уж, как помер, сердешный. Его тоже Бодуном кликали, енто у нас имечко семейное. Я Бодун, и он Бодун, и дед мой - Бодун, и прадед - тоже.
- А прапрадед? - спросил я.
- Вот он-то традицию и нарушил, - засокрушался мужик. - Хмелем его звали, так-то.
- У тебя рассола нет? - с надеждой обратился я к нему.
- Те че, ишчо не лучче? Тада рецепт един - глотни ишчо раз, и сразу полегчает. С первого всем обычно плохо, зато опосля второго - глаза горят, руки так и мелькают. Полное выздоровление, в обчем.
- Съехал? - возмутился я. - Со второго глотка я помру. А если не помру, так тебе клизму сделаю этим самым… как его…
- Самогоном, - подсказал Бодун.
- Какой, к черту, самогон?! Это даже не бормотуха… Нормальные люди такое не пьют.
- А мы че, нормальные? - поразился мужик. - Ты хошь быть нормальным? Енто ж так скушно. Да нормальные сюда и не попадают. Дай, глотну.
Бодун отобрал бутыль и снова приложился к горлышку. Я недоверчиво наблюдал за процессом; в голове мутилось, мысли путались. Когда Бодун отнял горлышко от губ, в бутыли осталось едва ли больше половины. Он ахнул, крякнул, плюнул, еще раз ахнул и ухмыльнулся:
- Вот это круто. На, вздрогни ишчо разок. Сразу полегчает, зуб даю.
- Ну, смотри…
Я сделал второй глоток. Нечищенная сивуха, словно с размаху кулаком, ударила меня в глотку, и я снова выронил бутыль. Но тут же ее подхватил, вскочил и бросился в погоню за Бодуном.
- Я те щас… клизму… всю жисть с клизмой… ходить… - надрывался я.
- Странно. Не полегчало, - донесся до меня удивленный голос.
- Зубы на полке держать бушь… Шоб тя дважды в жертву принесли, старый урод… - Я гнался за Бодуном, лавируя между фонтанами, перепрыгивая мелкие пропасти локального масштаба, спасаясь от метких экскрементальных выстрелов и виртуозных плевков мерзких птиц.
- Почему же старый? - обиделся на бегу Бодун. - И совсем я не старый. Мне ишчо даж двух тыщ лет нету. Вот батя покойный, так тот да, старый был, помер в десятитыщный день рожденья, светлая ему память, да земля прахом… то есть пухом.
- Ну, как человек, ты… уф-ф… может, и молодой, - смягчился я. - Но вот как урод… уф-ф… - старый.
- А, вот как. Ну, может, - поразмыслил он немного, - оно и так.
- Так-так, - заверил я его. - Именно так. Но клизму я те все равно поставлю. Щас, токо отдохну маненько.
Я запыхался и остановился. Присел на какой-то камешек. Бодун тоже перестал спасаться и принялся бродить в отдалении. Видать, и ему несладко пришлось. Я обнаружил, что до сих пор держу бутыль, и с отвращением выбросил ее в ближайшую пропасть. Экая отрава.
Бодуну надоело бродить в отдалении, и он начал осторожно, кругами, приближаться.
- Эй, Бодун, - крикнул я. - Что это за птахи?
- Неужто никогда не встречал? - удивился мужик, медленно, бочком продвигаясь в мою сторону. - Это же вохепсы, величайшее из достижений Похмелья! Где ишчо можно найти такое дивное сочетание форм, пропорций, размеров и атрибутов жизни? Погляди, какая грация, какое изящество!
- Если подойдешь ближе, клизму все-таки сделаю, - равнодушно заметил я. Бодун тут же отскочил.
На лице его отпечаталась хитрая ухмылка. Мужик сунул руку за спину и что-то там нащупал. Потом медленно-медленно вытянул предмет, - это оказалась бутылка. С виду та же самая. Я даже заглянул в пропасть; ничего не видно. У него тут что в кармане, завод по производству стеклопосуды?
Бодун поболтал осадком на дне - как раз столько оставалось в бутыли, когда я ее выкинул, остальное пролилось во время погони - и допил муть. Ахнул, крякнул, плюнул, снова ахнул. Прислушался к чему-то, потом не удержался и снова с чувством ахнул. И похорошел. Улыбка расцвела, делая лицо необычайно обаятельным и приветливым, такому всякий поверит.
- Все равно я те клизму поставлю, - мрачно проворчал я.
- Ну что ты заладил - клизму да клизму, - расстроился Бодун. - Давай-ка лучше я тебя развеселю.
Бодун перехватил бутыль за горлышко на манер эстрадного микрофона и, кривляясь, заорал в него. Голос грохочуще отдавался по Похмелью, словно и вправду везде были установлены мощные акустические системы.
- Приходул в однажде веливый Антор в едино корулиавство глюкагенное. Вповседе огони взгарывают, человечесы радостливо крикают, по всемам виднать, пороздарник у самам што ни на есмь…
Послышались вопли, откуда-то из пространства вылетел горшок с цветком и разбился у самых ног Бодуна. Он подхватил цветок и восторженно замахал над головой, разбрасывая лепестки.
Я ошеломленно крутил головой. Черт, ведь обещал же не удивляться… Да вот попробуй тут сдержать такое обещание!
- Эй, Бодун, - позвал я. - Кто это кричит?
- Как кто? Зрители.
- Какие зрители? Здесь же никого нет, кроме нас с тобой.
- Ты их не видишь?!! - изумился Бодун. - Эй, лю-уди! Он вас не видит!
- У-у-у! - раздалось вокруг, и в меня полетели разные вещи. Рядом плюхнулся еще один горшок, с давно высохшим от недостатка органических удобрений и воды цветком. Сухая бесплодная почва горшка рассыпалась по сухой бесплодной почве Похмелья, сам же цветок сиротливо примостился на краешке камня.
- Вообче-то, - признался Бодун, - я тоже их не вижу. Ну и что?
Он вновь перехватил бутыль на манер микрофона, поднес дно ко рту, повернулся к невидимым зрителям и сказал:
- Щас спою.
И начал откашливаться. Откашливался он долго, минут пять. Потом издал жуткий звук, одновременно похожий и на карканье, и на вопли стаи орангутанов в брачную пору. После чего снова закряхтел.
- Ну, если ты так будешь петь… - начал я. Договорить не успел. Бодун неожиданно затянул тонким дрожащим голоском:
- Постой, гробовщик, не кричи на кобылу,
В телеге четыре колеса…
Грянул оркестр. Зазвучало инструментальное соло, витиевато выводя незатейливую изначально мелодию. Я даже заслушался. Потом вступил мощный хор мужских голосов, так эффектно раздаваясь в благодатном и могутном крае, что казалось, будто песня доносится с неба.
- Я к маменьке родной с последним приветом
Спешу показаться на глаза.
Длинный красивый проигрыш, во время которого Бодун стоял, сентиментально прикрыв глаза и приложив руку к сердцу. Потом снова запел, опять тенорком:
- Я был нехорошей и мерзкой скотиной,
Я пил только воду до утра.
Оркестр. Хор:
- Меня засосала опасная трясина,
И жизнь моя - вечная игра.
- Е-е-е! - заорали зрители.
Вдруг Бодун отошел на несколько шагов - и бросился бегать по Похмелью как вожак шимпанзе по эстрадной сцене. Каждый кувырок сопровождался воплями, восторженным свистом и топаньем ног тысяч зрителей. Темп резко ускорился, Бодун заорал в дно бутыли:
- Заветам отцов предпочтя соки-воды,
Я поздно встретил истину в глаза.
Но!
Пока еще не поздно мне сделать самогонку…
В телеге четыре колеса.
Вот! Е! Е-е-еее! Уау! Йо-ха!
Шалалула-а-лула-лула-а!
- Е-е-еее! - все зашлись в экстазе.
- Понял, да? - заорал речитативом Бодун. - Я был блудным сыном, и вместо самогонки пил соки да воды, поэтому батяня меня даже на порог не пускал. Когда, гыт, вспомнишь, че завещал нам прадед, тада, мол, и домой возвращайся. Ну, бродил я, бродил. А потом слышу, батяня при смерти. Ну, пришлось бросать пить воду и сменять батяню здеся. И, скажу тебе, теперь не жалею. Енто какая ж лафа - кажный дни хлебать похмельную бормотуху!
- Е-е-еее!
Я под весь этот бессмысленный шум устало сполз на землю и устроился, умостив лысый затылок на камень. В голове стоял туман, в ушах шумело, чудились некие странные звуки, похожие на низкотональное бормотание. Пространство ехидно искривлялось, дразня постояно меняющимся трехмерно-четырехмерным лабиринтом чудес.
- Эй, Хорс, - позвал меня Бодун совсем рядом. Я открыл глаза. Мужик приветливо протягивал бутыль. - Такого никогда не было, чтобы второй глоток не помог. Но третий-то уж точно поможет. Спробуй живительного средства… Ай!.. Ты что?!
- Клиз-з-зьму, - мстительно хрипел я, обрадованно хватая Бодуна за руки и ноги.
- Обалдел?! А-а-а! Помоги-и-ите!!! - орал Бодун, безуспешно пытаясь вырваться.
- У-у-у… Клиз-з-зьму-у-у…
… Я покидал Похмелье, путешествуя через пустыню, изобилующую мертвыми ущелиями и фонтанами. По мере удаления от стойбища Бодуна фонтанов становилось меньше, как и ущелий, земля превращалась в настоящую пустыню. Поначалу меня преследовали отчаянные призывы Бодуна о помощи, потом вопли постепенно стихли вдали. И вот уже несколько часов я шел вперед, надеясь только на то, что иду туда, куда надо. А куда надо? Я не знал. Значит, по пути в любую сторону.
Временами мимо пролетали стаи отчаянно плевавшихся вохепс. Все птицы как одна косились на меня, но не сворачивали, летели по своим делам. И то хорошо, и то хлеб.
Утомившись в конце концов, я решил передохнуть, да и мрачное фиолетовое солнышко способствовало привалу. Жрать нечего, придется отдыхать так. Я улегся на голую утоптанную землю, никогда не знавшую никаких дождей, кроме вохепсиных плевков, положил под голову ладонь и вскоре заснул. Предпоследней мыслью перед погружением в сон было следующее: я же вроде бы и так уже сплю, как же можно спать во сне? Последней мыслью было: видать, можно…
Разбудила назойливая трель телефона. Выпростав руку из-под одеяла, я вытянул ее как мог и провел полукругом, надеясь нащупать аппарат. Ничего не получилось. Я закутался покрепче в кровать, надеясь, что телефону надоест, и он смолкнет. Это тоже не произошло.
В конце концов, я откинул кровать, не открывая глаз поднялся с одеяла, утвердил на мягкой земле ноги, повернулся точно на звонок и шагнул вперед. Шагнул еще и еще, каждый раз проводя рукой впереди, пока наконец не наткнулся на проклятый механизм. Изо всей силы хлопнул по кнопке на его боку, надеясь, что это его уймет. Не получилось… Я открыл наконец глаза и понял, что звон исходит не от телефона, а от будильника, стоящего с другой стороны от одеяла.
В несколько прыжков преодолев расстояние, я достиг будильника, схватил его и поднес к уху.
- Алло, - сказал я.
Молчание.
- Алло…
В будильнике послышалось чье-то тяжелое дыхание.
- Алло, - я вдруг почувствовал неуверенность.
- Алло-алло, - передразнил ехидный голосок. - Алло-хайло. Не в то горло пошло.
- Ой, кто это? - возмутился я.
Опять молчание. Я вдруг вспомнил про хулиганов и поспешно отдернул будильник от головы… Но поздно. Сочный, исходящий мощью странный рык вылетел из аппарата и залез в ухо, наполнив голову невыносимым гулом, звоном и свистом. Я бросил будильник на землю и начал поспешно выковыривать звук из мозгов, забираясь пальцами до самой извилины, - единственной, идущей кругом вокруг макушки, и которой я очень горжусь. Правда, злые языки утверждают, что это след от кепки, которую мне в детстве мама надевала, но я их не слушаю. У многих и половины такой извилины нет.
С трудом добравшись до звука, - далеко залез, стервец, - я наконец вытащил его и принялся вертеть в руках, раздумывая, что бы такое с ним сотворить. Следовало бы проанализировать на фонетический состав, возможно, какой-то смысл уловить получится. Звук, съежившись, ждал на ладони своей участи. Попался, как говорится, теперь не уйти.
Последовав первому порыву, я выделил слово. Получилось "аллах". Что-то знакомое, но и незнакомое в то же время. Однако ощущение было незаконченное, как будто бы я не до конца провел анализ, словно "аллах" - только промежуточный фонетический казус.
Я продолжил всесторонние исследования и спустя полсклянки пришел к решению. Только что это за слово такое, - "эглотаур"? Я повертел его в мыслях, посмаковал, наконец произнес вслух. Звук в руке пукнул и растаял. Все правильно, если произнесенное раз застывает, то второй раз то же самое слово освобождает его от уз плоти. Значит, найден правильный ответ.
Только вот что он значит?
С такими мыслями я направился к одеялу, помогая себе крыльями, чтоб не свалиться от усталости. Как говорили предки: "Ночью и думается лучше, и работается, так не хрен нам, высокорожденным, утром делами заниматься!" Отложим проблему до ночи, а сейчас надобно поспать. Хи-хи…
Я открыл глаза и спервоначалу никак не мог сообразить, сплю еще или уже нет. Пережитые приключения были слишком живыми, чувственными, чтобы списать их на обычные сновидения… Нет, похоже, уже не сплю. Атмосфера другая. Меньше бессмысленности, больше странностей.
Я лежал в пещере на и под толстым слоем одежд и одеял. В углу лежала небольшая вязанка хвороста. Рядом слабо горел куцый костерок, отбрасывая на темные стены смутные тени. В пещере было не настолько темно, чтобы тени приобрели пугающую глубину, но и света сюда попадало мало.
Жуля сидела с другой стороны костра напротив меня и готовила что-то в походном котелке. Я почувствовал страшный голод и шевельнулся. Жуля вскинула глаза, я заметил в них тревогу, которая тут же сменилась радостью.
- Живой! - воскликнула она.
- Пока да, - проворчал я, - но скоро помру. От голода.
- Ой! Сейчас, - Жуля засуетилась, насыпая в котелок каких-то трав. - Скоро будет готово.
- Доброе утро, - сказал я.
- А уже не утро. Полдень. Но все равно спасибо. Тебе тоже, Хорс.
- Полдень? - я удивился и понял, что совсем не знаю, как попал в пещеру. Последнее, что я помнил, было… Было… Ущелье, тропа, падение, река, мороз?.. Костер на берегу, а потом падение во тьму? Черт, сколько же времени прошло? Похоже, я отключился тогда капитально.
- Жуля, долго я… так?
- Четыре дня.
- Сколько?!!
- Четыре дня. Вернее, три, сегодня четвертый.
Я недоверчиво провел рукой по голове. Щетина и в самом деле преодолела трехдневный барьер, перестала быть колкой, так что история казалась вполне правдоподобной.
- А-а, ну тогда ладно, - успокоился я. - Хорошо, что не пять.
- Возьми, - Жуля протянула миску с похлебкой. Мясо… Зайчатинка, что ли? Никогда не понимал гурманов - на вкус то же самое, что и курятина. Впрочем, с моим голодом привередничать не приходится.
В мгновение ока расправившись с порцией, невзирая на горячесть, я решил, что не стоит насиловать желудок. Поблагодарив девушку, поднялся размять косточки. Слабость тут же навалилась, закружилась голова, я чуть не упал, но удержался за стену и начал упорно двигаться к выходу. Жуля наблюдала с тревогой и надеждой. Из пещеры я уже вышел вполне освоившись, довольно крепко держась на ногах.
То, что предстало глазам, никак не напоминало гористую местность, по которой шли давеча. Точнее, горы-то остались на месте, однако все вокруг было покрыто толстым слоем снега. Тающего снега. Повсюду капало, речка весело журчала ледяными водами; я припомнил холодное купание и поморщился.
Солнце стояло прямо над головой, ярко блистая на снегах. На скалы невозможно было смотреть - они сияли не хуже самого светила. Я поднял взор, небо оказалось чистым и бездонным, как весной.
Послышался свист, быстро переросший в вой и непонятный громкий шум, взметнулись клубы мокрого снега, обдав с головы до ног. Утерев рукавом лицо, я проморгался и посмотрел, что случилось. И тут же пожалел об этом.
Прямо передо мной находилась пасть самого жуткого чудовища, которое только можно себе представить. Громадные круглые глаза, не мигая, оценивающе уставились на меня, прикидывая, на сколько глотков хватит худосочного мяса. Клюв открылся, и из него посыпался хриплый клекот. Я в ужасе отступил назад и сразу уперся в стену. Вход в пещеру находился где-то левее, но нырнуть в него я уже не успевал; впрочем, чудище вполне могло последовать за мной. С другой стороны, в пещере было бы реальнее справиться с ним…
И вдруг я понял, что клекот имеет вполне членораздельную структуру и может восприниматься как речь. Более того, припомнив некоторые слова, я сумел разобрать, что вещало чудище.
- А-а, п'осну-улся наконетс! Давно-о, давно-о по'а. А то я тут, понимаешь, каждый ден, почитай, за к'оликами охочус-сь, с-совсем уважение д'узей поте'я-ала. Ну, и когда же вы убе'етес-сь отс-су-уда?
- Не сегодня, Рухх, - сказала Жуля, появляясь сзади. - Хорс только пришел в себя, нам надо еще самое меньшее день. Может быть, завтра.
Чудище мотнуло головой, что-то плюхнулось рядом со входом. Я с усилием отвел глаза от Рухх и посмотрел, что это. Кролики! Однако…
- Ф-фу-у-у, - вздохнуло чудовище. - Если бы не великий Крхаа-Канд'апахтархан, я бы уже сейча-ас выб'осила вас вон-н. Ну ладно-о… Ук'ойтес-сь, в самом дел-ле.
Жуля схватила меня, с разинутым ртом стоящего, за руку и втащила в пещеру. Вновь раздался зверский шум, в котором теперь различались хлопанье крыльев и вой ветра, и чудище улетело.
- М-да-а… - произнес я наконец. И повернулся к Жуле. - Придется тебе рассказать, что тут происходило те несколько дней, когда я… хм… отсутствовал и, похоже, пропустил много интересного. А?
Жуля смутилась и рассказала. Я выслушал. Рассказ оказался коротким, и мне почудилось, что она что-то скрывает. Ну ладно, раз скрывает, значит, так нужно. Я почувствовал усталость; девушка заметила, что я зеваю, и строго отправила спать. Сопротивление не помогло.
- Завтра Рухх выкинет нас отсюда, - сказала она. - А я не хочу тащить тебя на себе по горам. И не смогу.
Поэтому я подчинился.
Позже, вечером, после ужина, мы сидели около костра по разные стороны и беседовали. Пламя горело весело и ярко, - решили в последний вечер не экономить. Тени плясали на стенах, кобылица Жули у дальней стены возмущенно фыркала на столь неосторожное обращение с огнем. Пахтан куда-то исчез; после пробуждения я его еще не видел.
Говорили о разном. О том, о сем. Я вспомнил загадочное слово из сна.
- Жюли, тебе не знакомо такое слово - "аллах"?
Она помотала головой.
- А "эглотаур"?
Девушка как-то так неловко пошевелилась, что я сразу понял - знакомо.