В конечном счете, настоящей целью стало нечто большее, нежели просто возвращение памяти. Что именно - пока сложно сформулировать, но я надеюсь, что со временем удастся. Те немногие неуловимые слова, что позволяют выразить мысль, словно витают вокруг, как и сами обрывки мысли, еще не сложившейся окончательно. Кто знает, когда это произойдет? Ха! Мировой вопрос! Когда высохнет океан? Когда птицы разучатся летать? Да, сэр, слова-с…
Лес плотной стеной, как в течение уже нескольких дней подряд, наступал на тропу, и постоянное окружение зеленых насаждений начало слегка надоедать. Хотя я никогда ничего не имел против пикников, но несколько дней подряд для меня, привыкшего к городскому теплу и уюту ничегонеделания, на лоне девственной природы - увольте.
Солнце начало клониться к закату. Я попытался прикинуть, сколько времени провел в пути, и запутался в расчетах, ибо успел совершенно утратить ощущение времени - что неудивительно, ведь половина на половину находился в отключке. Впрочем, по самым приблизительным прикидкам, до Райа оставалось дня четыре пути. Ну, может, чуть больше. Если эта дорога действительно позволяет добраться до столицы за неделю.
Так я размышлял, и совсем забыл, что позади на белой кобылице едет прелестная девушка, которую надо бы развлечь беседою. Об этом напомнил Пахтан, хрипя и косясь назад, имея абсолютно ясное намерение умухлевать кобылицу. Что за предсказуемое поведение у демонов, даже скучно становится.
Оказалось, Жуля тоже ехала не просто так, а о чем-то усиленно думала. И когда я обратил наконец внимание на попытки Пахтана его привлечь, пришла к некому решению.
- Я вот что хочу сказать, - сказала она, поравнявшись со мной. - Ты при встрече посмеялся над моим именем…
- Ну извини, если обидел.
- Нет, дело не совсем в том. Просто, раз однажды такое случилось, то возможно и еще. Я была довольна своим именем, но теперь оно нравится мне все меньше.
- Не торопись, все не так плохо, - попытался я успокоить ее, но девушка, похоже, совсем не слушала.
- Я придумала. Теперь пусть все зовут меня Рани. А то такие как ты опять издеваться будут.
- Рани? Хм. Тогда никто к тебе и подходить близко не будет.
- Это почему?
- Будут думать, что ты воительница. С воительницей ведь шутки плохи. Слово не так - и руку прочь. Оскорбил - на плаху. То-то и оно - порань, мол, меня.
- Дурак, - почему-то опять обиделась она. Впрочем, что значит "почему"? Это ведь надо же такой бред нести - конечно, любой обидится.
- Да ладно тебе, Жюли. Имя не самое главное в человеке. Не спорю, оно какое-то отношение к формированию характера имеет, но далеко не решающее. Знавал я двоих Александров, причем однофамильцев. Так один до сих пор по сто семнадцатой сидит, а другой - уважаемый человек, прекрасный семьянин. Вот ведь как…
- Жюли! - она действительно меня совсем не слушала. - Вот! Не Жуля, не Рани, не как-нибудь еще. Именно! Жюли! Ты гений!
Жуля схватила меня за шею, притянула к себе и поцеловала. В губы. От неожиданности я выпустил поводья, и Пахтан, почувствовав удобнейший повод насолить, плюнул на ухаживания и рванулся вперед. Я чуть не упал, но вовремя сгруппировался. Хм, мягко сказано. Просто нагнулся и обхватил коня за шею, одной рукой отчаянно пытаясь нащупать поводья, отброшенные куда-то далеко вперед. Я слегка съехал на бок, рискуя свалиться окончательно, и начал наугад выбрасывать вперед руку. Поймать поводья удалось где-то с десятого раза.
Жуля скоро догнала меня. Я заметил легкий румянец, девушка в смущении отводила глаза.
- Ну, поехали, что ли.
Мы неторопливо двинулись дальше, добродетельно беседуя о разных пустяках и тщательно избегая упоминаний о происшедшем. Через час легкой неутомительной беседы я уловил, что характер леса изменился. Вскоре закатное Солнце заблестело между деревьями, и как-то неожиданно лес, которому, казалось, не будет конца, оборвался.
Мы выехали на опушку. Впереди простиралась небольшая холмистая равнина, на которой расположилась деревушка. Тропа, освободившись от тисков, в которые была заключена меж деревьями, вольготно вилась среди холмов, выбирая наименее ребристый путь. За деревушкой холмы учащались, увеличивались, и где-то часах в трех-четырех пути начинались горы. Долгожданный Махна-Шуй.
Покопавшись в куцей памяти своей, я прикинул, что название этого поселения, должно быть, Римкрим - так назвал Лем населенный пункт, в котором стащил бутыль самогона. Стоит хорошенько спрятать ее в сумке, чтобы местные жители случайно не обнаружили; достанется на дрова вместо Лема, всю жизнь мечтал. Деревушка небольшая, домов тридцать, и если имеется трактир - то это просто чудо. Лем, правда, о том не упоминал, но мало ли чего он не упоминал.
Глава 5. Первые впечатления
Мы пьем, капеллан и я. Нас разделяет дубовый стол, уже порядком залитый вином. Нас разделяет не только стол.
- Пей, поп.
- Бог с тобой, сын мой.
- Я вовсе не твой сын.
Анджей Сапковский. "La maladie"
Мы въехали в деревню, когда Солнце уже наполовину скрылось за горизонтом. Вопреки ожиданиям, Махна-Шуй протянулся не перпендикулярно пути, а скорее параллельно; неплохо бы выяснить причины этого. И если судить по тому, что мне говорили прежде, вскоре придется повернуть, чтобы перевалить через горы.
Я порылся в сусеках своей молодой памяти и обнаружил, что, оказывается, тропа, которой следовал, не шла прямо, а виляла подобно пьяному водителю. Изначально, от Кахту, я двигался на юг, где-то после встречи с Граном начал заворачивать на восток, а от фрагов дорога уж точно шла на запад, вот почему закат сквозь деревья дал знать об окончании леса. Чем обусловлена такая кривизна пути? Интересно…
Приземистые домишки приветствовали нас темными окошками, в которых иногда мерцал огонек свечи. Лишь на другом конце деревни единственный дом освещал всю округу, из него доносился гомон, хохот и голос менестреля, показавшийся знакомым.
- Устала? - спросил я Жулю. - Если хочешь, можешь сразу идти спать. Я сниму тебе комнату.
- А ты? На две комнаты у тебя хватит?
- Перебьюсь как-нибудь. В крайнем случае посплю у стены.
Жуля подумала.
- Не хочется что-то. Недавно выспалась, кажется, что на всю жизнь. А вот покушать не откажусь. - Девушка хищно щелкнула зубками.
Мы рассмеялись и двинулись к трактиру.
Я помог Жуле слезть с лошади и в очередной раз ощутил близость ее тела. Черт, и чего это всякая чепуха лезет в голову? Хотя, если разобраться, не такая уж чепуха… Ладно, это потом. Время обождет.
Мальчишка-конюший появился неожиданно, как привидение.
- Ты чего такой незаметный? - спросил я, вздрогнув и отдавая ему поводья. Мальчишка посмотрел преданным взглядом, но ничего не сказал, только зубы показал. Я пошарил в кармане, выудил монету и сунул ему в руку.
- На, держи. Выпей за меня. - Так, кажется, принято говорить в таких случаях? - Осторожней с конем, он вредный.
Конюх снова блеснул улыбкой и быстро увел лошадей в стойло. Пахтан не рыпался, его внимание было всецело поглощено кобылицей. Через пять секунд мальчишка выбежал из сарая и подобно ветру умчался куда-то. Пить, что ли? Что-то я не то сказал. Больно молод еще, куда ему пить. Разве что чаю.
Слегка озадаченный, я открыл дверь и как истинный джентльмен пропустил Жулю вперед. Потом зашел сам.
Внутри было весело. Вокруг менестреля в кружок собралась мужская половина местных жителей, причем половина из них была чертовски пьяной, другая половина уже подбиралась к этому состоянию. У стены, задрав лапу, валялся дракон; хвост он свернул в клубок и положил на ближайший стул; перед мордой стояла большая пустая миска, я догадался, что в ней было. Дракон дремал, но, услышав, что кто-то вошел, открыл глаза и поднял еще одну лапу. Похоже, это символизировало приветствие.
Менестрель оторвался от кружки с пивом и воззрился на меня.
- А, Хорс, здорово, старина. Ты как здесь?
- Да так, ветром принесло, - проворчал я, нарочито злонамеренно дуясь на поэта. - Тебя ищу, задницу надрать.
- За что ж ты меня так ненавидишь, ужель за славные мои стихи?!
- Ага, стыренные у Ровуда. Ровуд щас поентому токо похабщину строчит, шоб Лем не тырил, - ввернул Серот из своего угла заплетающимся языком.
Я представил, каково бедняге. Ведь у него язык раздвоенный на конце, и если заплетается, то расплести сложно. Может вообще завязаться узлом, это проще простого устроить. А вот развязать…
- Слышь, Хорс, ежли я тебе флакон пива поставлю, отойдешь?
- Я те отойду, засранец! - Лем не обиделся. Он хохотал во все горло; во надрался, даже оскорблением не проймешь. - Вообще-то я пиво терпеть не могу, но ради такого случая… Ладно. Ставь. Может, и отойду. А где тот божественный самогон?
- Че, опять самогону захотел?!
- Ага, с тобой не захошь, токо глянешь - ужо, значица, пьян…
- Нет, спасибо. Хватит того раза. До сих пор качает, а ведь уже сутки прошли. Пусть будет пиво.
Лем вскочил и, слегка пошатываясь, отвесил низкий поклон.
- Примите мои приветствия, сударыня. Надеюсь, вас не слишком огорчил мой быстрый уход.
- Ага, твой… Наш быстрый уход! - гаркнул Серот.
- Уймись, рептилия. Ладно, наш быстрый уход.
- Не беспокойтесь, господа, все в порядке, - заулыбалась Жуля.
Как и прежде, ее позабавила вечная перепалка между менестрелем и драконом, которые вполне стоили друг друга в искусстве говорить. Но, конечно, куда им до меня, если не прикрываться ложной скромностью…
- Могу чем-нибудь служить? - вежливо спросил Лем, всем видом выказывая готовность произвести какую-нибудь пакость.
- Благодарю вас, господин Лем, непременно извещу, если вы понадобитесь. Но сейчас я бы хотела немного перекусить.
- Ага, во, Лем, гляди! Учись, блин, как надыть грить!
- Уж кто бы говорил, но никак не ты, рептилия! Двух слов связать не можешь.
- Я? Не могу?! Могу!!! Щас свяжу.
Я усадил Жулю поближе к стене, подальше от пьяной мужской компании, некоторые представители которой уже кидали на нее подозрительно нехорошие взгляды. Да, похоже, придется сегодня повеселиться.
Полупьяно качаясь, подошел тощий мужичок.
- Чего надо? - грубо спросил я его.
- Не, не мне че надо. Те че надо?
- Ты хозяин, что ль?
- Ну.
- Хорошо. Что есть?
- А че хочешь?
- А что есть?
- Пиво, рыба, картошка, мясо.
- Вино?
Трактирщик немного подумал.
- Есть маненько. Нести?
- Неси, пожалуй. Еще картошку, рыбу и мясо. Пиво мне Лем ставит… Да, а откуда рыба?
- Камбала из залива, щука из Крубадара, вохи из Едорама.
- Вохи? Что за пакость?
- Болотный сом. Дешевый, вкусный, хучь воняет маненько. Но с пивом ниче.
- Давай щуку и камбалу. Вохи во-он на тот стол, - я махнул рукой в сторону Лема. - И дракону.
Серот услышал, что его поминают, поднял голову, рыгнул и снова задремал. Стул рядом с ним слабо затлел. Трактирщик шустро схватил сей предмет мебели и поволок тушить.
Спустя несколько минут на столе стояла бутылка неопознанного вина, глубокая тарелка с дымящимся картофелем, еще две посудины с рыбой. Доску с распластанным на ней соленым вохи поставили перед менестрелем. Лем вопросительно поглядел на меня, я в ответ пояснил жестами, что пиво остается за ним. Другой вохи мирно упокоился в желудке дракона, который, не открывая глаз, проглотил рыбину размером с мою руку.
- А послушайте-ка притчу, - возопил Лем, привлекая внимание публики. Похоже, доселе он отдыхал. - Притчу послушайте о великом Анторе, беспрестанно бродящем по свету, среди нас находящемся тогда, когда никто о том не ведает, мудрость и истину ищущем в свете, спорами со всем и всеми доказующем ее непостижимость и вечность непознаваемую!
Вот что значит профессионализм. Хотя в разговоре со мной ясно было, что Лем уже давно в стельку пьян, сейчас по его голосу этого никак не определить.
Зычный зов менестреля привлек внимание всех. Лем вытащил откуда-то из-под стола доморощенный струнный музыкальный инструмент и забряцал по струнам, организуя самому себе сопровождение.
- Шел Антор по дороге, шел, смотрит - костер горит, на костре баран свежеубитый жарится, глаза на Антора таращит. У костра лох отдыхает, барана убивший, на вертел насадивший и на костер их обоих водрузивший.
Увидел лох Антора, обрадовался, дай, думает, позову этого чувака незнакомого отдохнуть, накормлю, напою, а потом ограблю и пойду своей дорогой. Пригласил лох Антора присоединиться к нему и начал речь толкать о том, о сем, чтобы отвлечь внимание, значит. Лох считал себя человеком умным, не знающим поражения ни в борьбе, ни в споре, ни в питии, ни в жратье, ни в… хм. - Лем опасливо покосился на Жулю.
- Говорили они, говорили, много тем перебрали. И заспорил лох с Антором о смысле жизни. Спорили, спорили, лох один довод приведет, Антор - другой, изобличали друг друга на чем свет стоит, к общему мнению, к согласию полюбовному так и не пришли. Надоело лоху спорить, видит он, никак Антора не переспорить. Рассердился лох, пришел в ярость, совсем рассудок потерял, взял нож и зарезал Антора. И начал радоваться, что спорить с этим чуваком незнакомым больше не придется. Радовался, радовался, смотрит - Антор воскрес и перед ним стоит. И говорит, мол, истину ножом не затребуешь. Лох захлопал глазами, удивился страшно и застыл столбом. Убил Антор лоха, закопал, съел барана, как раз поджарившегося к этому времени, и пошел дальше по свету споры вести.
Лем скорбно замолчал. Слушатели дружно присоединились к минуте молчания по безвременно почившему во имя отыскания истины лоху. Я ждал, ждал, потом не выдержал:
- А в чем суть-то?
- Суть? Не хрен драться с бессмертным. Так, мужики?
- Да, да, - согласились мужики, чем сильно напомнили мне фрагов.
Лем старательно приложился к кружке, которую ему до этого обновил трактирщик. Синхронно, словно по команде, то же самое сделали слушатели. Однако Лем опустил сосуд намного позже них, причем уже пустой.
Вытерев усы и подправив их пальцем, Лем снова ударил по струнам.
- А сейчас я скажу следующее.
Ходит-бродит Антор по миру, ищет истину. Много лет ходит он, многих людей перевидал, во многих городах побывал, но истину не нашел. Однако понял немало. И вот что поведал мне сей великий муж при последней нашей встрече, несколько лет назад происшедшей в холмах Глюкляндии многоснежной. Снега и бури окружали нас, ветер яростно свистел в щелях убогой хижины, хозяин которой был столь щедрым человеком, что предоставил нам постели - мне свою, Антору - своей жены, а Антору еще и жену в придачу, по обычаям гостеприимства северного. Сам достойный человек ночевал за дверьми, охраняя покой и уют гостей, ни малейшего внимания не уделяя тому, что утром его придется долго отогревать жене, от ночных забот зело уставшей.
Лем изменил мелодию с задумчиво-сентиментальной на задумчиво-лирическую.
- И поведал Антор человеку этому в благодарность за все блага, нам предоставленные, философскую свою теорию мира. И я присутствовал при том, способный запомнить ее и рассказать этому самому миру. Что сейчас и сделаю, вспоминая встречу мою с великим Антором, вечным странником и истины неутомимым искателем. Аминь.
Не прекращая перебирать струны, Лем взял свободной рукой чудесным образом вновь наполнившуюся кружку и опустошил ее. После чего снова изменил мелодию, теперь на задумчиво-философскую, весьма достойную озвучивать застенки разных там академий.
- Философия века нашего такова, - начал Лем. - Все зиждется на четырех основополагающих столпах, кои суть следующие принципы.
Первый - если может приключиться что-то неприятное, то, чем более оно неприятно, тем более его вероятность. Вывод: самая крупная неприятность случается обязательно.
Второй принцип суть содержит такую: люди все всегда доводят до абсурда. Сие зело потребно иметь в виду королям и правителям, дабы не удивляться потом, с чего бы вполне приличное государство превратилось в сонм мелких княжеств, в коих каждое строение - отдельный феодальный замок. Ну, это самый возвышенный пример.
Третий же принцип состоит в утверждении, что любую вещь или идею можно опошлить. Сей постулат весьма широк, он обстоятельно включает даже два предыдущих.
Четвертый несколько другого характера, но тоже взирает на психологию человеческую с точки зрения циника прирожденнейшего. Его содержание следующе: если всем плохо, то это кому-то выгодно. Если всем хорошо, значит, ты умер и находишься в раю. Но раз всем хорошо, то кому-то это невыгодно. Он постарается обратить реальность. Вывод: ад - бывший рай, рай - бывший ад. Сие вечно, как истина.
Вот что поведал Антор, и ушел не прощаясь, полагая себя полностью щедрому человеку отплатившим. Так оно и было. После него, взяв жену, немногие пожитки и тоже не прощаясь, покинул опостылевший ему хладный кров щедрый человек, оставив меня в одиночестве гордом осмысливать произнесенные вирши.
Ибо:
На холмах Северной Глюкляндии
Я изнывался от тоски…
Позже слышал я, что человек этот щедрый пришел в столицу Глюкляндии, красивый город Глюкву, и стал там большим начальником, руководствуясь мудрыми принципами жизни, Антором ему изложенными. Жена же его второй леди страны стала, аккурат после супруги монарха Глюкляндии, царя Карягиозиса. И живут они поживают, добра праведного и неправедного наживают, мудрыми принципами, Антором великим изложенными, руководствуясь.
Лем торжественно завершил сказ, сильно ударив по струнам в каком-то там, не помню каком, мажорном или минорном, аккорде. Схватил кружку, опрокинул себе в рот. И возмущенно заорал:
- Навай! Где мое пиво?! Забыл наш уговор?
- Щас, погоди, я мигом…
Трактирщик умчался. Лем что-то сердито забормотал под нос.
- Все, на сегодня хватит, - заявил он, принимая полный сосуд из трясущихся рук хозяина. - Я устал.
- Но…
- Говорю, устал. Да еще и условия не создают, какие надо. Я же сказал: пока пива будет в достатке, народу весело. Начнешь жмотиться - пожалеешь.
- Извини, Лем, - развел руками трактирщик. - Заслушался.
- Ладно, прощаю. Но я действительно устал. Сегодня больше сказок не будет. Ставь всем выпивку, Навай, не жадничай.
Навай с недовольным видом разнес по трактиру пиво, не забыв никого. Видать, сильно он ценил общество Лема, раз до такой бесцеремонности дошло.
Жуля, зевая, поклевала жареный картофель, потом извинилась и призналась, что хочет спать.
- Комнаты для гостей? Есь маненько, - ответил Навай. - Монета за ночь - и хучь отрядом поселись. Жалко, что ли?
Я порылся в карманах и обнаружил монет пять разного достоинства. Выбрал среднюю и всучил ее трактирщику. Тот даже не глянул и кинул ее куда-то за прилавок.
- Наверху, вторая дверь направо.