- А это уж совсем хорошо, - обрадовался Плешак, - таперя мы наработаем. Ты, паря, не робей, это по-первости голова кругом, а потом все устаканится. Наш пятый, понял? Ага, а вот и мы, господин надзиратель, это напарник мой, значитца, самолично хозяин купили мне в подмогу.
Под весёлый говорок Плешака надзиратель открыл ворота номер пять, быстро и ловко обыскал их, поставив "лицом к стене - руки на стену - ноги расставь" - стандартная поза для обыска, но при этом не ударил, что Гаор заметил, но не оценил. Впустив на склад Плешака, надзиратель задержал Гаора и очень внимательно оглядел.
- И как прозвали?
- Рыжий, господин надзиратель.
- Обращённый?
- Да, господин надзиратель.
- За что?
- Бастард, продан отцом за долги наследника рода, господин надзиратель.
Надзиратель сразу и удовлетворённо, и с удивлением покачал головой, но ничего не сказал, не ударил, а просто указал ему дубинкой на дверь. И Гаор, облегчённо переведя дыхание, перешагнул порог. За спиной уже вполне привычно и потому незаметно для сознания лязгнула дверь.
Работа есть работа… серые коробки контейнеров на колёсиках с намалёванными на боках номерами, индексами и кодами, штабеля картонных и пластиковых коробок с наклейками и этикетками, тележки для их перевозки… что, куда и как… Голос Плешака не замолкал ни на мгновение. Но, командуя Гаором, показывая ему, как половчее подцепить стопку коробок с нарисованными на крышках электрочайниками - давняя и несбыточная мечта Гаора - или, как составить контейнеры, чтоб они стояли плотно, но не цеплялись друг за друга, или какие номера откатить к двери, потому как их завсегда по утрам требуют, а у нас уже готово всё, и мы чем другим заняться могём, а это ты, паря, не толкай, они там унутрях нежные, как скажи девка нетронутая, - за всем этим Плешак успел выспросить у Гаора про училище и фронт, и, самое главное, объяснить ему, как он будет жить дальше, вывалив массу мелочей, от которых зависит если не жизнь, то целость шкуры.
- Ты, паря, шагом не ходи, надзиратели, они, понимашь, любят, чтоб бегали, ты вот рысцой да трусцой, как мерин хитрый, и подхлестнуть чтоб не за что, и дыханию не утомительно… Мать ты правильно назвал, она Мать и есть, остальные бабы у ней под началом ходят… Старший он само собой порядок блюдёт, но по жизни Мать главнее… А житуха тута нормальная, кто с других мест пришёл, те грят, у нас чисто этот… са-на-то-рий… Не знашь, чего такое?
- Знаю, - улыбнулся Гаор.
И пока они вдвоём тащили большой и очень тяжёлый контейнер к выходу, рассказал Плешаку про санаторий.
- Ты скажи, чего удумают! - восхитился Плешак. - Сам-то бывал в таком?
Гаор кивнул.
- После госпиталя в солдатском, целую неделю. Там отделение для сержантов было. Офицерские отдельно.
- Ну, это завсегда так, ты, паря, его вот сюды воткни, тогда не выкатится, ага, хорош… А на Булана ты сердце не держи, земеля он мой, - Плешак рассмеялся дробным смехом, - вот и полез заступаться.
Ещё одно новое слово. Что это? Родня?
У двери вдруг заверещал звонок, Плешак побежал к двери, а Гаор за ним. Надзиратель распахнул дверь и впустил троих рабов с тележкой для перевозки коробок.
- Давай, Плешак! - гаркнул, видимо, старший в этой тройке, - держи и грузи.
Плешак взял у него листок бумаги и стал читать, шевеля губами. Стоя рядом, с высоты своего роста Гаор прочёл стандартный бланк с вписанными от руки названиями и количеством штук. Читал Плешак, мягко говоря, не быстро, и пока он дочитал, Гаор даже успел сообразить, где стояли нужные коробки, во всяком случае, про утюги он точно помнит. Дочитав, Плешак поднял глаза на Гаора.
- Мотай за утюгами, паря, помнишь, где они?
- Помню, - кивнул Гаор и побежал в глубь склада.
- Больше десяти за раз не бери! - крикнул ему вслед Плешак, - занепременно разроняешь или помнёшь.
Гаор, не оборачиваясь, кивнул. Двадцать пять штук - это три захода. Может, всё-таки попытаться за два раза? Да нет, Плешак здесь знает лучше.
Умело загрузив тележку всем заказанным, чтоб в дороге не рассыпалось и не помялось, Плешак отдал листок и важно кивнул старшему грузчиков.
- Вези.
Тележку вытащили, и дверь снова захлопнулась. И когда они пошли в глубину за очередным контейнером к завтрашней смене, Гаор спросил:
- Земеля… что это? Родич?
- Да нет, - засмеялся Плешак, - из одного посёлка мы. Ну, когда Булана привезли, как завсегда, выспрашивали, кто да откуда, да знает кого, али видел где, ну и сошлось. Семью его я не знаю, их переселили, когда меня уже на работы угнали, а посёлок тот же. Так бы, может, и сочлись родством, а так нет, земели.
Гаор кивнул. Запомним и примем к сведению. Что ж, у него ни родичей, ни земели быть не может, но слово надо сделать своим. Хорошее слово.
Звонок стал дребезжать часто, загрузили несколько тележек - к ночному готовят, объяснил Гаору Плешак, приняли и закатили в угол несколько пустых контейнеров. И Гаор начал уставать. Обед был, конечно, сытный, даже получше, чем случалось в армии, но две недели голодовки и сегодняшние побои отняли много сил.
- Ничо, паря, - подбодрил его Плешак, хотя сам Гаор считал, что по нему ничего не заметно, - немного осталось. Ты жилы-то не рви, спешить-то нам некуда.
Гаор молча кивнул. Силы его были на исходе, когда Плешак, оглядев ровные ряды контейнеров и штабеля коробок, сказал ему:
- Айда.
И повёл в дальний угол, где три контейнера как отгораживали закуток, достаточный чтобы сесть и вытянуть ноги. Из-под одного из них Плешак вытащил нечто похожее на обрывок ватной куртки и расстелил на полу.
- Садись, паря, всё мы сделали, будем шабаша ждать.
Гаор кивнул и сел, прислонившись спиной и затылком к стене.
- А это ты зря, - сразу сказал Плешак.
Гаор недоумённо посмотрел на него, и Плешак с необидным превосходством в голосе стал объяснять.
- Ты ж вон горячий весь, аж спина мокрая, а стены-то ледяные тута, прихватит через комбез, кровяная лихорадка враз прицепится, нутро кровью через горло выходить будет.
Гаор вспомнил холодные сырые окопы Алзона и отодвинулся от стены, хотя сидеть ровно без опоры было трудно.
- А ты завсегда молчком? - с интересом спросил Плешак.
- Устал, - честно признался Гаор, - да и… с торгов прямо.
- Что? - понимающе посмотрел ему в глаза Плешак, - никак дружка на торгах потерял?
Гаор вспомнил глаза Седого, как тот напоследок взъерошил ему волосы на затылке - неиспытанная, неведомая им раньше ласка, и хрипло от перехватившей горло судороги ответил:
- Да, друга. Если бы не он, меня бы в первую же ночь в камере забили, я ж… не знаю ничего…
Плешак вздохнул.
- Это уж судьба наша, паря, такая, а я скольких потерял. Продадут не спрошась и купят не посоветовавшись. Им дружбы, любови наши по хрену. Это мы ещё к хорошему попали, что свою выгоду блюдёт и по-пустому не уродует.
И снова вздохнул. Теперь они сидели молча. У Гаора стали неудержимо закрываться глаза и клониться голова. Незаметно для себя он лёг набок и свернулся клубком, пряча лицо в подтянутые к голове колени и изредка вздрагивая всем телом. Плешак молча смотрел на него, покачивая головой в такт своим мыслям.
Неожиданно громко грянул звонок, и Гаор рывком сел, ошалело моргая.
- Шабаш, - вскочил на ноги Плешак, - давай, паря по-быстрому, надзирателю тоже домой охота.
Они быстро запихнули тряпьё под контейнер и побежали к выходу. И Плешак бежал не рысцой, а вполне даже резво. Дверь уже открыта, и в двери их ждал надзиратель.
- На обыск, олухи, живо. Вы что там, трахались что ли?! Рыжий, ноги шире, не отвалится у тебя.
Опять умелый, вроде поверхностный, но ничего не упускающий обыск, и пинок дубинкой пониже спины.
- Валите, обалдуи, а то без вас всё сожрут.
- Доброй вам ночи, господин надзиратель, - крикнул Плешак, резво улепётывая к выходу.
Гаор молча, сберегая дыхание - со сна всё же - бежал следом.
Под чёрным небом, по залитым ослепительно белым светом бетонным пандусам и переходам, выдыхая облачка пара, к воротам рабского корпуса сбегались ярко-оранжевые издалекак заметные фигуры. И Старший уже строил их для запуска в тепло, к еде и отдыху.
Гаор встал рядом с Плешаком, сам он бы своё место, конечно, не нашёл, не успев в обеденное построение разглядеть соседей, и схлопотал бы от Старшего. А так… Старший только, пробегая мимо, мотнул ему головой.
- Стоя-ать! - проорал в растяжку Старший и побежал к стоящему чуть в стороне Гархему.
Тело Гаора помимо его воли выпрямилось и замерло в уставной стойке, особенно заметной в этом не слишком ровном строю без всякой выправки. И охранники, следившие за построением, в открытую ухмылялись, показывая на него друг другу.
Отбарабанив положенное, Старший вернулся в строй и встал на правом фланге. Гархем кивнул, и надзиратели с двух концов пошли по строю, пересчитывая рабов.
Счёт сошёлся, был доложен и, наконец, прозвучало долгожданное.
- Запускайте.
Но запуску предшествовал обыск. Первые десять слева подошли к стене и встали, как положено, их обыскали и впустили. Вторые десять… третьи… Сквозь комбинезон ощутимо пробирал холод. Гаор старался держаться и не дрожать, с тоской прикидывая, сколько ещё до них.
- Ничо, паря, - шепнул ему Плешак, - им тоже холодно, тянуть не будут.
И когда осталось до них чуть-чуть, Гаор вдруг сообразил, что на обыск ему идти как раз мимо Гархема, а это грозит новыми побоями, а силы у него уже на исходе. Но пронесло. То ли не узнал его Гархем, то ли нарушений не усмотрел, но пронесло. Обыск, пинок…
- Пошёл.
Холл, лестница, тамбур и…
- Айда, паря, можно уже по-вольному.
По-вольному? Это как? Оказалось, можно переодеться, вернее, снять и повесить комбинезон, разуться, спокойно умыться - в дальнем торце спальни была уборная и умывалка - надеть штаны и рубашку и идти на ужин. За столом Гаор хотел было сесть поближе к Плешаку, но его остановила Мать.
- Забыл, где сажали? - и подтолкнула его в нужном направлении.
Ну да, вон же Булан сидит, а его место напротив. Гаор сел к столу, и, как все, стал ждать. Пока все не придут и не рассядутся, есть не начнут. В училище было так же. Сержанты заводили и рассаживали по классам и курсам, от младших к старшим, и занимали свои места с торцов, потом заходили и усаживались за свои столы офицеры-преподаватели, последним начальник. Для демонстрации армейского братства столовая была общая, правда, с разным меню на разных столах. И Гаор хорошо помнил: каково это было сидеть перед накрытым столом, не смея не то что начать есть, ложку в руки взять. Потом вставали на общую молитву, по команде опять садились и одновременно с начальником принимались за еду. Есть надлежало с той же скоростью, в синхрон. Но, вспоминая, он сейчас рассматривал соседей, стараясь запомнить лица, чтоб больше уже не путаться. Соседа с белыми волосами звали Зайча. От заяц, что ли. Он так и спросил, и ответили ему вполне дружелюбно.
- Оно и есть. Меня так сызмальства зовут. А у тебя как, материно имя?
Гаор не так понял, как догадался о смысле вопроса и мотнул головой.
- Нет, уже… в камере прозвали.
Булан, видно, успел поговорить с Плешаком, потому что тоже смотрел без злобы, но не заговаривал.
Наконец, вошёл и сел напротив Матери Старший, и Мать со своей помощницей стали раскладывать по мискам кашу. Наполненные миски передавали из рук в руки на другой конец, так что Старший получал еду первым. Но Старшему и положено. Получивший миску начинал есть, уже никого не ожидая. Получил свою миску и Гаор. Хлеб, как и днём, лежал уже нарезанный, по два ломтя каждому. Каша была горячая и даже лоснилась от какого-то жира. В училище и армии он хорошо познакомился с овсяной, перловой и рисовой кашами, эта была другой, тёмной, из незнакомой крупы, но он ел, не разбирая вкуса, ощущая только растекающееся по телу тепло и приходя в бездумно сытое состояние. Даже вроде и не болело уже нигде. Ну да, оплеуха не пуля, синяк не рана. Пережили то, переживём и это.
- Эй, фронтовик, - вдруг позвали с другого конца стола, - ну и как тебе с опухлой мордой?
Понимая, что другого фронтовика здесь нет, Гаор посмотрел на спросившего.
Темноволосый, как многие здесь, но со светлыми до прозрачности глазами, худой мужчина выжидающе смотрел на него. Гаор неопределённо повёл плечом.
- Это тебе не с винтовочкой ать-два на параде выделывать, - не унимался мужчина.
Гаор усмехнулся.
- На войне парадов не бывает.
- А не один хрен?
Гаора настолько удивил такой поворот: никому в здравом уме равнять войну и парад в голову не придёт, что он растерялся и промедлил с ответом.
- Зуда, не цепляй парня, - сказала Мать, - успеешь от него схлопотать.
Зуда. Запомним. Но что это слово значит, спросим у кого другого. А что он фронтовик, откуда узнали? Сам он только Плешаку говорил. Неужели уже так разошлось? Гаор нашёл взглядом Плешака и по тому, как тот, тряся бородой, быстро жевал и трепался с соседями, понял: что Плешаку сказал, то все враз узнают.
После каши раздали кружки с горячей тёмной и даже чуть сладкой жидкостью. Чай? Скорее всего, чай. И ещё кусок хлеба. Доедал ужин Гаор, ощущая себя действительно сытым. Как все, он вслед за Старшим встал из-за стола и поклонился Матери и второй женщине за их столом, благодаря за еду, и пошёл к выходу.
- К Матуне ступай, - сказал ему уже в дверях Старший, - она тебе всё даст. И постель в вещевой получи.
Вещевая - это, скорее всего, цейхгауз, а кто Матуня?
- Матуню ищешь? - спросил рядом и откуда-то снизу тоненький голосок. - Я это.
Гаор изумлённо уставился на крохотную, едва ему выше пояса женщину со скрученными на макушке в узел волосами. Правда, роста ей этот узел не прибавлял.
- Ты сначала в вещевую зайди, Маанька тебе постель и бельё даст, одёжа-то у тебя крепкая, мы посмотрели, пока ты работал, - говорила Матуня, катясь шариком рядом с Гаором, - на койку сложи и ко мне, я у себя, за вещевой буду, - и укатилась вперёд в толкотню, звонко покрикивая. - Эй, Моргаш, зайди, фуфайку поменять, не по тебе она, куды смотрел, когда брал.
Вокруг сновали занятые своими делами люди.
- Давай не стряпая, - подтолкнул его Зайча, - не успеешь до отбоя, влепят по мягкому.
Это ни в каких объяснениях не нуждалось, спать на голом железе, как он оставил койку днём, никак не хотелось, и Гаор побежал в вещевую.
Угадал он правильно: цейхгауз назывался здесь вещевой, и Маанька - осанистая светловолосая женщина с таким же пучком на макушке, как у Матуни, - выдала ему тюфяк, подушку, одеяло и три наволочки: тюфячную, подушечную и одеяльную. И ещё комплект армейского белья. Оно-то здесь откуда? Но удивляться было некогда. Гаор поблагодарил и потащил новообретённое имущество в спальню устраивать постель. Разложить и заправить по-уставному - мгновенное дело. Его руки проделали всё необходимое как сами по себе, настолько эти процедуры вбились в него за годы училища и армии, так что он даже и на своей, уже "вольной" квартире убирал постель "по-армейски". Сунув бельё в верхний ярус высокой тумбочки - а куда ещё, если его койка верхняя, - он побежал обратно по коридору.
За вещевой отыскалась маленькая неприметная дверь, из-за которой слышался говорок Матуни и чей-то бас. Надеясь, что этим он не нарушает никаких правил, Гаор открыл дверь.
Опять длинная, уходящая вглубь безоконная комната. Но если вещевая была уже в шаге от двери перегорожена прилавком, за которым гордо возвышалась Маанька, то здесь забитые всевозможной всячиной полки уходили вдоль стен, а у двери в углу стоял маленький, как детский, стол и два таких же стульчика. За столом восседала Матуня, а рядом стоял, видимо, тот самый Моргаш и рассматривал пёструю фуфайку с длинными рукавами.
- Ну, Матуня, - канючил он басом, но совершенно по-детски, - ну куды она мне, ну я ж в ней навроде кловуна буду.
- Иди-иди, - отмахивалась от него Матуня, - она вон совсем целая, зашили мы её, и тёплая. И не засти, мне вон парня снаряжать, а уже отбой скоро.
Моргаш шумно обречённо вздохнул и вышел, удручённо неся перед собой фуфайку.
- Садись, паря, - ласково сказала Матуня Гаору, - как тебя, Рыжий?
Гаор кивнул и, решив, что на таком стульчике ему вряд ли удержаться, а били его сегодня столько, что падать не стоит, сел прямо на пол.
- Айда да ты! - засмеялась Матуня, - ну как хошь. Слушай. Постель ты получил, через месяц мы наволочки в стирку заберём, а чистое тебе прямо на койке оставим, придёшь, сам застелишь. А нательное, через неделю мы ящик выставим, вечером али утром, если спишь в нём, в ящик сбросишь и в чистом пойдёшь, а мы уж постираем и чистое в том же ящике вам вернём, сам уж своё найдёшь и уберёшь. Так и будет, смена на тебе, смена в тумбочке. А чтоб не путалось, я тебе сейчас меточки дам, сам и пришьёшь ко всему своему, и на комбез, и на куртку с шапкой. На постельное можешь не пришивать, оно у всех одинаковое. Вот держи, - она взяла со стола и протянула Гаору свёрнутую в кольцо узкую белую тесёмку с напечатанными на ней цифрами и буквами.
Гаор взял тесьму. Да, метки, как в прачечной, куда в своей недолгой "вольной" жизни он сдавал простыни и полотенца, остальное стирал сам.
- И нитки с иголкой держи, а чем нарезать, - Матуня оглядела свой столик, - ну, по первости попроси у кого. Мыло ещё тебе, мочалку держи. И полотенце. На него тоже метку нашьёшь. У тебя что, носки, портянки?
- Носки.
- Это уж сам. В умывалке труба горячая есть, на ней и сушат все. Ты их тоже пометь по-своему. А сносишь, ко мне приходи, подберу. Чего ещё тебе?
Гаор неуверенно пожал плечами.
- Всё вроде.
Матуня засмеялась.
- Эх ты, про самое-то главное и не вспомнил. Ну? Про что я толкую?
Гаор улыбнулся, принимая игру.
- Не знаю, Матуня.
- Что ж ты, кудри распустил, а чесать их не чешешь. Гребень ещё нужен!
- Что?! - изумился Гаор. - Впервые слышу. Что это, Матуня?
- Ну, - Матуня даже руками развела, - по-всякому тёмных видала, но чтоб про гребень не знали! Ну, Рыжий, удивил ты меня. Волосы им чешут. Неужто не видал?
Гаор невесело усмехнулся.
- Нет, Матуня, у меня таких волос, чтоб чесать их, не было никогда. Только вот сейчас отросли.
Матуня покачала головой.
- И ты голову брил, такую красу губил? Вон они у тебя какие, аж в золото червонное отливают. Ладно, пойдёшь к Мастаку, он их всем мастерит и тебе сделает. А теперь иди, по первости тебе хватит, а там видно будет, пока человек жив, ему много надо.
- Спасибо, Матуня.
Гаор встал, удерживая в растопыренных пальцах полученное богатство. И всё же спросил.
- А что это за слово, Матуня?
- И этого не знашь? - удивилась Матуня. - А и просто. Мать, значит. Мы все, матери, заботу об вас держим, ну а чтоб не путаться, по-разному зовёмся. Я вот Матуня, в вещевой Маанька, Маманя ещё есть, Мамушка, Матуха, ну а Мать старшая наша. Иди, Рыжий, время придёт, всех разглядишь. А увидишь Махотку, скажешь, чтоб зашёл. Пробрать мне его надо.