- Здоровье в первую очередь. Ну и… перспективы использования.
- Со слов или по документам? - задумчиво спросил Гаор.
- По документам. На тебя при оформлении и регистрации заводят карточку. Номер на ошейнике. Ты обращённый, и в твоей карточке записано, и за что обращён, и чем ты до обращения занимался, всё, что ты умеешь. Как тебя можно использовать.
- Ясно, - кивнул Гаор и невольно усмехнулся, - так-таки и всё?
- По-разному, - ответно улыбнулся Седой. - Ну, блатяг, обычно, отправляют на шахты и другую тяжёлую неквалифицированную работу. Ценятся они дёшево. Иногда в палачи попадают.
- Куда? - потрясённо переспросил Гаор.
- Ну, пороть там, - вступил Чалый, - у нас в посёлке, я помню, был такой. С кубиком.
- Лютовал? - заинтересовался Малец.
- Поначалу шибко, а потом ему укорот дали, - Чалый хохотнул. - Аккуратненько. Ну и не дурак, сообразил. Мочилы, они умные, и жить любят.
- А ты не любишь? - тут же поддели Чалого под общий смех.
Усмехнулся и Гаор, ответив вместо Чалого.
- Жить все любят.
- Ага.
- Точненько.
- Жизнь тошна, а милее смерти.
Гаор с невольным удивлением посмотрел на сказавшего. Такого он не слышал, но до чего ж здорово сказано!
- Ты чо, паря, - удивлённо ответил на его взгляд тот самый лохматый, что вчера рассказывал о Таргуйском отстойнике, - не слышал разве?
- Не слышал, - ответил Гаор и улыбнулся, - а здорово сказано.
- Ну, Бурнаш могёт, - засмеялись вокруг.
- Давай, Бурнаш, поври чего.
- Поскладнее, а?
Бурнаш горделиво взъерошил обеими руками бороду, почесался, взлохматив волосы.
- А чо ж?
Гаор со всеми приготовился слушать, но тут раздался стук дубинки по решёткам.
- Камеры к уборке!
Слон подзатыльниками назначил уборщиков. Но подзатыльники, как сразу заметил Гаор, были не всерьёз, удар только обозначался. Через окно выдали ведро с водой и тряпки. Дело для всех было явно привычное. Потеснившись, остальные сели на нарах, подобрав ноги и молча - надзиратель стоял у решётки, наблюдая за уборкой - переждали, пока вымоют пол. Гаор потихоньку, стараясь не привлекать внимания, растирал себе ноги. Но Зима заметил.
- Ты чегой-то? - спросил он, когда уборка закончилась, и надзиратель ушёл. - С утра вон и сейчас.
- Застудил я их, - нехотя ответил Гаор. - Болят когда замёрзнут, - и вздохнул. - Не привык я босиком.
- Тебе по земле весенней походить надо, - сразу вмешался Чеграш.
- Ага, - кивнул Чалый, - и по росе заревой.
- Точно, - согласился Гиря. - Заревая роса болесть вытягивает.
- Как это? - не понял Гаор.
- Ну, Мать-Земля, она мать, боль детскую на себя забирает, мы ж дети ей, а через росу ей легче.
Гаор кивнул и встал с нар. Ни на кого не глядя, шлёпая по сырому ещё полу, он прошёл в угол к решётке и встал спиной ко всем, невидяще глядя на серую стену…Мать детскую боль на себя забирает… Он ведь слышал это, ещё там, тогда, до всего, до отца, будь он проклят. Тёплые руки на его голове, быстрый ласковый шёпот.
- Спи, маленький, утром здоровым будешь, беру боль твою и горести твои, всё на себя беру…
Гаор качнулся вперёд, уткнулся горящим лбом в холодную жёсткую стену.
- Рыжий, - позвали его, - иди, ляг.
Он не оборачиваясь, дёрнул плечом.
- Приведи его, - сказал сзади ставший твёрдым голос Седого.
Его тут же крепко взяли с двух сторон за плечи, и даже руки назад завели. Но он не сопротивлялся. Его отвели к нарам и толчком уложили навзничь.
- Ляг и успокойся, - голос Седого твёрд, сочувствие скрыто, но ощутимо. - Не психуй. Ещё не из-за чего.
Гаор молчал, глядя перед собой, в нависающий над головой настил верхних нар.
- Эй, Рыжий, - спросил Зима, - вспомнил чего? Да?
- Не трогай его, - сказал Седой.
- Пусть очунеется, - согласился ещё кто-то.
Ещё одно новое слово. Но ему сейчас ни до чего. Эту боль тоже надо и возможно перетерпеть. Зацепиться мыслью за что-то другое и забыть. Сержант не разрешал ему вспоминать посёлок и мать, пресекая любые его попытки заговорить об этом ударом по губам.
- Не было этого, понял? Ты только сейчас жить начал. Понял? Не было! Повтори.
- Этого не было, - с трудом шевелит он распухшими от удара губами.
- Кто ты есть?
- Гаор Юрд, бастард Юрденала.
- А раньше как звали?
- Не было раньше, Сержант.
- То-то, теперь правильно.
Ни имени, ни названия, ничего… он послушно забывал. Кому же охота побои получать? И помнил. Какие-то обрывки, несвязные слова, яркие картинки - обрывки фильма без конца и без начала… и голос, тоненький, почти девчоночий, и странная никогда не слыханная им потом песня… в лу-унном сия-аньи сне-ег серебрится-а… вдоль по доро-оге троечка мчится-а… динь-динь-динь… динь… динь-ди-инь… колоко-ольчик звени-ит… этот звон… э-тот зво-он о любви-и говори-ит… и всё, и тёплая тишина сна… он честно забыл и это. Как было приказано. И вспомнил в госпитале, лёжа в бинтах, прикованным капельнице, пел про себя, уходя от разрывающей тело боли. И снова забыл. И вспомнил сейчас…
Гаор шевельнул губами, беззвучно проговаривая слова. Выпустить их наружу, в звук он ещё не мог. И закрыл глаза, провалившись даже не в сон, а в беспамятство.
…Разбудил его стук по решётке и зычный голос Слона.
- По четыре становись!
- Чего? - рывком сел он.
- Жрать будем, - весело ответил ему Чеграш, спрыгивая с верхних нар. - Становись, Рыжий. Потом доспишь.
Гаор встал и занял своё место. Ну-ка, чем кормить будут? Неизменная четвёртка хлеба, но вместо кружки миска с баландой - горячей мутной жидкостью, в которой плавали куски чего-то съедобного. Не мяса, разумеется, но есть можно. Ложек не полагалось. Пили через край, вылавливая густоту пальцами. Гаор сел на нары, накрошил в баланду хлеб, чтобы было погуще, и уже спокойно стал есть.
Многие, как он заметил, дочищали миски, вылизывая, но он ограничился пальцами.
Съеденное не так насытило, как согрело, даже будто зуд отпустил, и ноги больше не болят. Гаор отдал миску Чеграшу как старшему в своей четвёрке и теперь, сидя рядом с Седым, с интересом следил за происходящим в камере, слушая разговоры. Бурнаш на верхних нарах трепался про баб, и над его складным - почти в рифму, отметил про себя Гаор - рассказом дружно и смачно ржали, многие добавляли своё и тоже складно. Он не видел ни рассказчика, ни слушателей, но это не мешало. Мальца обыграли в чёт-нечёт и теперь щёлкали по лбу. Малец жмурился и старался не отворачиваться. Не отворачиваться и не жмуриться от протянутой к лицу руки здесь, видимо, ценилось. Тоже запомним. Лоб заживёт, он со многими поспорит. Играть в чёт-нечёт он начал ещё в посёлке, и в училище играл, и в армии, так что… рука набита. Седой о чём-то сосредоточенно думал, и когда он зачем-то повернулся к нему, Зима ткнул его в бок, дескать, не лезь, не мешай. Седого не просто слушались, а оберегали - понял Гаор. И Седой не только свой, но и… уважаемый, и уважают не из страха, не в физической силе здесь дело. А в чём?
Ответ он получил неожиданно быстро.
К решётке подошёл надзиратель. Все немедленно прекратили разговоры и игры и уставились на него. А он дубинкой указал на Седого. Седой встал и подошёл к решётке. Слон почему-то остался сидеть, как все, молча наблюдая за происходящим. Надзиратель что-то очень тихо сказал Седому. Седой кивнул и, полуобернувшись, указал на Зиму и Чалого. Те немедленно слезли с нар и подошли. Рванулись следом Чеграш и Гиря, но Седой коротким жестом вернул их на место. Надзиратель открыл дверь, выпустил всех троих в коридор, закрыл дверь и увёл.
Несколько долей в камере ещё стояла напряжённая тишина. Чеграш спрыгнул с нар и подошёл к Слону.
- Слон, куда их? Не на торги?
- Пошёл ты…! - рявкнул Слон. - Не доложили мне!
Чеграш вернулся, но не полез наверх, а сел на место Зимы рядом с Гирей. У Гири вдруг по-детски как перед плачем задрожали губы. Чеграш мрачно смотрел перед собой.
- Что это? - тихо спросил Гаор.
- Не видел что ли! - огрызнулся Чеграш, но всё же стал объяснять. - Мы же бригада, с одного завода, нас так бригадой и привезли, и на торги обещали вместях поставить. Хозяин сказал…
- Обещали! - взорвался Гиря. - Хрен тебе, слово хозяйское, станут они… - дальше последовало крепкое, покрепче армейского, ругательство, и Гиря заплакал, шмыгая носом и не вытирая слёз.
- Если их на торги, - Чеграш удерживал слёзы, - то нас совсем по отдельности продадут.
- Велика печаль, - сказал кто-то сверху.
Чеграш кинулся наверх, за ним Гиря, и там сразу закипела драка. Драчуны с шумом упали на пол, сорвался с места Слон и двумя ударами раскидал их по углам. Всё это не заняло и двух долей.
- Нну!… - рыкнул Слон. - Тихо чтоб. Сам накостыляю.
Чеграш и Гиря сели опять рядом. Гиря подтянул колени к подбородку, обхватил их руками и спрятал лицо. А Чеграш, посасывая разбитую губу, негромко стал рассказывать.
- Седой, он, как это, инженером был, до всего, и сейчас. А мы бригадой при нём. Кто подсобником, кто… ну он каждому дело находил. Читать выучил, и чертежи мы все знаем, ну, и вместе мы, понимаешь? На умственной работе, хоть и руки прикладываем. И на токарном, и на фрезерном, хоть пайку, хоть сварку, всё можем. Надзиратели до нас в работе и не касались. Задание есть, а уж по местам нас Седой расставляет, и не просто, жми, да точи, а чтоб понимали. Да хозяин задолжал банку, нас и на торги. Мы такие штуки делали… обалдеть. А теперь…
- Кончай скулить, - вмешался подошедший к ним высокий худой мужчина с тёмными почти чёрными волосами, падавшими ему до бровей редкими прядями, и с длинной, но не сливавшейся в бороду щетиной по подбородку и нижней челюсти. - Не бывает торгов после обеда. Они с утра всегда. Отшибло тебе?
- Отзынь, Сизарь, - буркнул Чеграш. - Самому отшибло. Аукцион с утра, а по заявке хоть ночью выдернут.
Сизарь насмешливо оглядел его и неподвижно сидящего Гирю, скользнул неприязненным взглядом по Гаору и отошёл.
- Пошёл он, - пробурчал, не поднимая головы, Гиря, - сам ни с кем не корешится, так и про других…
- Про Седого он не говорил, - возразил Чеграш.
- Попробовал бы. А Зиму чего шестёркой обозвал?
- Так вмазали ж ему, теперь молчит.
- Не вернётся Седой, ты его ещё услышишь.
- Ну, так ещё раз вмажем, - спокойно сказал Гаор.
- Умеешь? - оторвал голову от колен Гиря.
Гаор усмехнулся.
- Приходилось.
- Ты или тебе?
- По всякому.
- И как? - спросил уже веселее Чеграш.
Такой разговор, понятными недомолвками, ему, похоже, нравился.
- Я целый.
- А те?
- Кто убежать успел, тоже.
- Ладно, - кивнул Чеграш. - Трое уже сила.
- А бежать здесь некуда, - уточнил Гиря.
Разговор на этом оборвался, но ждали уже спокойно.
По ощущениям Гаора, прошло периода два, не меньше, когда надзиратель подвел к решётке Седого, Чалого и Зиму.
Чеграш и Гиря вскочили на ноги, но стояли у нар, пока надзиратель отпирал и запирал дверь. Но и когда надзиратель ушёл, Седой не разрешил им подойти, остановив тем же коротким и необидным в своей властности жестом. Все трое отошли от решётки и остановились перед притихшими в ожидании нарами. Седой оглянулся на решётку, и сразу, словно по сигналу, несколько человек забежали им за спину, загородив от случайного глаза.
- Пошёл, - сказал Седой.
- Шуры-муры гоп ля-ля, - Чалый как-то встряхнулся, и из-под его рубашки появилась буханка хлеба.
- Ламца-дрица гоп ца-ца, - подхватил Зима, столь же непонятным образом извлекая короткую палку колбасы.
- И трах-тибидох, - Седой достал плитку шоколада.
- Ух, ты-и-и! - потрясённо выдохнул кто-то.
- Давай, Слон, дели, - распорядился Седой.
В мгновенно наступившей благоговейной тишине Слон непонятно откуда взявшимся обрывком тонкой стальной проволоки безукоризненно точно нарезал хлеб, колбасу и шоколад на двадцать восемь частей. Мальца развернули спиной к нарам, и тот натянул себе на голову рубашку. Началась процедура делёжки.
- Кому? - указывал Слон на кучку из кусочка хлеба, ломтика колбасы и крошки шоколада.
- Бурнашу… Сивому… Зиме… Сизарю… Себе… - отвечал Малец, - Рыжему… Мне… Седому… Чеграшу…
Названный брал указанную кучку, но есть не начинал, ожидая окончания дележа. Наконец, назвав всех, Малец опустил рубашку и, обернувшись, взял свою долю.
Слон убрал проволоку, и все приступили к смакованию. Подражая остальным, и Гаор ел медленно, хотя мизерность порции позволяла расправиться с ней одним глотком. Но это была не еда, а великое таинство приобщения к братству. Именно такими словами, беспощадно бы вычеркнутыми Кервином, он и думал сейчас.
- Ну и чего психовали, дурни? - улыбнулся зарёванному лицу Гири Седой. - Иди, умойся. На работы нас дёрнули, вот и всё.
- И за что ж столько отвалили? - поинтересовался, облизывая испачканные шоколадом пальцы, Сивый.
- Отопление у них барахлило, - ответил Чалый, - ну и наладили им релейку. Ещё прогулку завтра обещали.
- А чего не сегодня?
- Льёт там, надзирателям мокнуть неохота.
Седой улыбнулся Гаору, усаживаясь на свое место.
- Трепанули тебе уже про меня? - и сам ответил. - Вижу, трепанули.
Гаор кивнул.
- Авария на заводе была?
- Угадал.
- Давно?
Седой внимательно смотрел на него.
- Скоро десять лет.
Гаор свёл брови, напряженно считая и вспоминая.
- Я тогда ещё в училище был. Нет, не помню.
- Ты мог вообще не знать.
- Нет, - покачал головой Гаор. - Чтоб за аварию сюда попасть, жертв за сотню надо считать. А тогда и расплатиться нельзя. Нет.
Он говорил как сам с собой, уже не глядя на собеседника. Вокруг обсуждали съеденное, рассуждали, что умственность она себя везде покажет и оправдает, опять играли и трепались, а он тихо и быстро спорил и доказывал.
- Первая нестыковка. О такой аварии слышал бы, не могло это мимо пройти. Это два. Кто погиб, что за них такой приговор? За рабочих столько не давали и не дадут. Это три. Скоро десять… это когда? Рамсел? Там бомбёжка, не подходит…
- Зачем тебе это? - вклинился голос Седого.
Гаор вздрогнул и повернулся к нему. Говорил Седой небрежно, с лёгкой насмешкой, но глаза его были серьёзны.
- Не лезь, Рыжий. И опасно, и незачем.
- Мне уже бояться нечего, а…
- А вот здесь ты ошибаешься! - перебил его Седой. - Запомни, пока ты жив, есть и опасность. Всегда найдётся более страшное.
- Страшнее этого?
- На фронте было страшно? - ответил вопросом Седой.
- Было, - честно ответил Гаор.
- Думал, что страшнее не будет?
- Думал.
- Здесь страшнее?
- Да, - вынужденно кивнул Гаор. - Но вы же…
- Тебе по губам дать или всё же запомнишь? - перебил его Седой. - Кто над кем хозяин? Ты над языком или он над тобой?
Гаор невольно смутился. Не водилось за ним раньше такого. Всегда знал, с кем, как и о чём говорить, на сколько язык отпустить.
- То-то, - не стал его добивать Седой и улыбнулся. - Ноги отошли?
- Да, - ответно улыбнулся Гаор. - А что, обуви совсем не дают?
- Здесь только на работах. Видел, кто тележку возят, комбинезоны и ботинки. А у хозяина… как хозяин решит. Содержание и использование раба на усмотрение владельца, - и усмехнулся. - По закону.
- Закон - это сила, - так же усмехнулся Гаор. - А… а я не понял, как выплаты вычисляются?
Седой кивнул, показывая, что считает вопрос правомерным.
- Семьдесят пять процентов от потенциальной зарплаты. Допустим, ты… ну, скажем, сделали тебя садовником.
Гаор не смог удержаться и фыркнул, настолько нелепым ему показалось такое предположение. Седой, словно не заметив, продолжал.
- Значит, твой владелец садовника не нанимает и на зарплату как бы не тратится. Вот семьдесят пять процентов он выплачивает, а двадцать пять ему оставляют на твоё содержание. Понял?
- Понял, - кивнул Гаор. - Но разве это выгодно? Владельцу?
- Значит, выгодно, если покупают таких рабов, - ответил Седой. - Всё зависит от использования.
Седой легко встал, прекращая разговор. По коридору приближался голос надзирателя и скрип колёсиков. Гаор даже удивился, как незаметно прошло время. На гауптвахте и в карцере тянулось, а здесь…
- Первые сутки ты пережил, - сказал Седой. - Врача ты пройдёшь, это тебе не в новинку. Ещё сортировка и торги в первый раз тяжело. Но выдержать можно.
- Выдержу, - ответил, как давая обещание, Гаор.
- Встать! - рявкнул Слон. - Становись по четыре! Двадцать восемь, господин надзиратель.
- Так никого и не придавили, - рассмеялся надзиратель, открывая заслонку. - Чего так, Старший? Пошёл.
- Так не за что, господин надзиратель, - ответил Слон, принимая паёк.
Надзиратель рассмеялся. Да и сами рабы негромко фыркнули: таким нарочито простодушным был тон Слона.
Получив свой паёк, Гаор уже спокойно и уверенно сел на нары и ел сидя. Попыток отобрать еду у другого он за эти сутки ни разу не видел и понимал, что это порядки, заведённые Слоном и, видимо, Седым. Но был бы другой Старший… его опыта гауптвахты и училищной столовой было достаточно для понимания других вариантов. Пришлось бы драться, а он только сегодня почувствовал, что отходит от первичной обработки, и прежней своей силы ещё не набрал.
Как и вчера прошла поверка, раздали одеяла и погасили свет в камерах. Наступила тишина. И вдруг - Гаор даже вздрогнул от неожиданности - в соседней камере запели. Высокий мальчишеский голос растянуто выговаривал, выпевал слова, и низкие мужские голоса согласно вторили ему, поддерживая песню. Песню подхватили на верхних нарах, вступил Зима, загудел низкий голос Слона. Гаор с изумлением слушал сложное многоголосие, такое сложное, что простые незамысловатые слова, бесконечно повторяющиеся в новом порядке, с капризно меняющимися ударениями, становились похожими на заклинание. Пели лёжа, свободно, вроде каждый по-своему, но стихийный хор был слажен… куда там училищному. А в их училище был хороший хор, и спевками их мучили, и занятия специальные… Гаор понимал, что ничего этого здесь не было и быть не могло, откуда это? Он посмотрел на Седого. Седой пел со всеми, и его глаза, казавшиеся в камерном сумраке тёмными провалами, влажно блестели."…Мы пойдём с конём по полю вдвоём… мы пойдём с конём по полю вдвоём…" Куда и зачем идут человек и конь, что это за поле, рождающее зарю… Да не всё ли равно? Гаор почувствовал, что не может молчать. Петь лёжа он не мог и, слегка откинув одеяло, сел, прислонившись спиной и затылком к стене, и вступил в песню.
Он пел, не слыша своего голоса, потерявшегося в общем многоголосье, не зная ни мелодии, ни слов. Но, не портя - он чувствовал это - песню.
Когда песня закончилась, на камеры обрушилась звенящая, полная ожидания тишина.
- А вот иду и вижу бабу! - визгливо заорали в дальней камере.
Но там петь согласно не умели, остальные камеры не поддержали похабщину, и донёсся голос надзирателя.