Когут–второй сидел на скамье, ждал, что скажет "писарь". Хлопец поспал в клуне на сене часа три, отдохнул и уже не выглядел таким измученным и несчастным, как при первой встрече. Только глаза его по–прежнему были печальными. После сна его тянуло на зевоту, и, зевая, он каждый раз прикрывал рот ладонью левой руки.
"И у того глаза были печальными, ― вспомнил Юра. ― Печальными и злыми. Но ведь это дело характера. Андрей Когут может быть суровым человеком, может быть и мягким, душевным. Кто же из этих двух настоящий, с настоящим горем, а кто тот, для которого чужое горе только личина?"
Юра перебрал в памяти рассказы одного и другого Когута, сопоставил их и снова убедился, что рассказы эти полностью совпадают. Только в одном месте имелось нечто, похожее на расхождение. Когут–первый говорил о гибели своих родных, как об уже установленном, не подлежащем сомнению факте, а этот, второй, что сидел сейчас перед Юрой, не утверждал, а предполагал: "Я думаю, они все погибли", ― сказал он. Но, может быть, слово "думаю" возникло случайно, и Когут–первый мог выразиться точно так же?
Нужно проверить.
- Андрей, ты сказал, что все твои родные погибли.
- Погибли.
- А если не только тебе, а и кому‑нибудь из них удалось спастись? Ведь бывают всякие случаи, бывают прямо‑таки чудеса.
Когут вздрогнул, пристально посмотрел на "писаря" и тут же отрицательно покачал головой.
- Трудно… - сказал он с тяжелым вздохом. -Нет, нет, на это надеяться нельзя. То было бы действительно чудом. Я думаю, они погибли все…
"Все‑таки он оставляет место для чуда, кажется, он хотел бы, чтобы такое чудо произошло, ― ответил про себя Юра. ― Эту тему больше не буду трогать, но можно бросить другой пробный камешек".
- Значит, так, друже, -решительно и чуточку насмешливо сказал помощник капитана Серовола, пристально глядя в глаза новенького. - Никакой ты не Андрей Когут и никто твою семью не уничтожал… Ясно?
Когут–второй сперва не понял, затем изумился и испугался. Да, страх пришел к нему после недоумения, после того, как он понял, что ему не верят. Все было естественным для настоящего Андрея Когута. Но ведь это могло быть только игрой…
- Как так? - вскрикнул новичок, широко раскрывая глаза.
- А вот так… Я доложил капитану о тебе, а капитан приказал… -Юра специально растягивал слова, наблюдая, как меняется выражение лица Когута–второго. - Капитан приказал… перекрестить тебя.
- Зачем?
- А я откуда знаю? Я - писарь. Он мне не докладывает. Может быть, он тебя на какое секретное задание послать собирается и не хочет, чтобы кто‑нибудь узнал, что ты, Андрей Когут, был в партизанском отряде.
Кажется, слова о секретном задании еще больше удивили и испугали Когута–второго.
- А куда пошлют? - обеспокоенно забормотал он. - Я бы тут остался… Я к вам шел…
- Это начальство решает. Запомни: с этой минуты ты не Андрей Когут и никогда им не был. Выбирай любое имя и фамилию.
Когут–второй растерянно молчал.
- Как отца звали? Григорий, кажется?
- Так.
- Значит, отныне ты Григорий, Гриць, Грицко. Фамилия Явор подойдет?
- Может быть… - пожал плечами хлопец.
- Решено. Запомни - Григорий Явор. И чтоб никто не знал твоей настоящей истории. Ты бежал из эшелона, в котором везли людей на работу в Германию. Говори что хочешь, а о том, что случилось в Кружно, - ни слова. Ясно? Тогда все. Сейчас тебя отведут во вторую роту. Счастливо, Грицко!
Новобранца увел в свою родную вторую роту почтарь Василий Долгих, который шел туда, чтобы встретиться и поболтать с дружками.
Юра Коломиец остался наедине со своими мыслями. Ему очень хотелось бы под каким‑нибудь предлогом навестить Когута–первого и еще раз побеседовать с ним, но для этого требовалось согласие Серовола, а капитан, видимо, решил оставить "близнецов" на время в покое. Возможно, он ждет дополнительных сведений о том, что произошло на улице святой Терезы в Кружно, и хочет хорошенько продумать план действий. Вторая змея заползла в отряд… Эту заметили, эта не скроется, а вот первая спряталась, замаскировалась так, что пройдешь рядом и не заметишь…
Кажется, он начал дремать. Пришла мать, протянула обожженные руки: "Сынок, я жива". Юра бросился к ней, ее лицо обуглилось, она упала, и Юра, чуть было не задохнувшийся от горя, понял, что это не его мать, а мать настоящего Андрея Когута. "Нельзя этого делать, ― произнес чей‑то голос умоляюще, ―нужно придумать что‑то другое". Тут вспорхнула "птица системы "голубь", ударила его тугим крылом по лицу, и кто‑то сказал голосом Валерки Москалева: "Глупыш, что ломаешь голову, отправь письмо голубиной почтой".
- Где Третий?
Юра открыл глаза. Перед ним стоял, видимо, только что зашедший в хату Москалев, какой‑то странный, возбужденный, с блуждающим взглядом.
- Художник, где Третий?
- Жду. - Юра растер руками лицо.
- Позови его… - Валерий сел на скамью и охватил руками колени. - Скажи - Москалев пришел, требует.
Юра с удивлением посмотрел на бойца, сказал недовольно:
- Как тебе сильно некогда. Подождешь. У него важное дело.
- Художник! - возвысил голос Москалев. -Сейчас самое важное дело для Третьего - выслушать то, что я собираюсь ему сказать. Понял? Давай сюда капитана. Бегом!
- Ты что, Валерка? - возмутился Юра. - Ты дурака тут не валяй. Дружба - дружбой, а…
Валерий, вытаскивая из‑за пояса пистолет, вскочил на ноги и впился яростными глазами в Юру.
- Слышал, что я сказал? Бегом! Скажи: Москалев явился, желает немедленно признаться, что он окончил немецкую шпионскую школу и был послан в наш… в ваш отряд.
- Ты… ты… - судорожно дыша, Юра попятился от своего приятеля. - Ты с ума сошел, Валерка. Разве можно такими вещами шутить?
- Я тебе серьезно говорю! Чего испугался? Живого шпиона не видел? Смотри… Что? Ага, сразу челюсть отвалилась…
Юра со страхом смотрел на Москалева. Он все еще не мог поверить, что тот говорит правду, но уже понял, что с этим человеком стряслось что‑то ужасное, непоправимое.
- Ты гад, Валерка, если не брешешь… - тихо заговорил Юра, не отрывая взгляда от лица Москалева. - Ты - сволочь, каких нет. Подлец! Таких, как ты… Ну, скажи, что ты сбрехал. Ведь сбрехал, правда?
Вспышка ярости сменилась у Валерия апатией, он опустился на скамью, сказал подавленно:
- Не ругайся, Художник. Сам знаю, как меня можно назвать. Говорю тебе - зови Третьего. Сбегай. А то ведь могу исчезнуть… Возьму да и отправлюсь в мир иной. Ищите тогда… Прикончу одной пулей всю эту карусель.
- Не надо, Валерка! - поняв, о чем говорит Москалев, засуетился Юра. - Я сейчас, я приведу.
Он схватил кепку и бросился к дверям.
- Сумку! Сумку возьми! - закричал ему вслед Валерий, показывая на забытую Коломийцем на скамье сумку.
Юра торопливо вернулся, чтобы взять сумку, растерянно, но благодарно кивнул головой Москалеву, снова бросился к дверям.
- Растяпа… - недовольно пробормотал Валерий, охватывая руками склоненную к коленям голову. - Набрал капитан помощников.
Серовол доложил командованию отряда о появлении "сиамских близнецов" и возвращении Ореста Чернецкого. После горячего обсуждения было решено согласиться с предложением начальника разведки и в течение ближайших дней никаким особым испытаниям "близнецов" не подвергать, а ограничиться лишь тщательным наблюдением за ними. Известие о возвращении Чернецкого и действительной причине его отлучки из отряда вызвало нескрываемую радость у всех. Даже Высоцкий, разрабатывавший свою версию о причинах исчезновения бойца, охотно с нею распрощался.
- Сдаюсь! заявил он, шутливо поднимая руки вверх. - Это тот случай, когда приятно быть побежденным.
Но Чернецкий самым возмутительным образом нарушил дисциплину и должен быть наказан. Такую партизанщину нужно пресекать.
- Да, но ведь недаром говорится - победителей не судят, - засмеялся комиссар.
Бородач долго осматривал привезенные Чернецким документы, оружие, личные вещи убитых полицаев и гитлеровца, хмыкал, качал головой и наконец спросил у начальника разведки:
- Считаешь, дело ясное?
- Ясное, Василий Семенович.
- Ну, тогда зови его.
Через минуту Чернецкий вслед за капитаном вошел в хату и с виноватым видом остановился у порога.
- Подойди ко мне, казак, - поманил его пальцем Бородач.
Боец оглянулся на начальника разведки, как бы прося о заступничестве, и, стиснув зубы, решительно подошел к командиру. Бородач не спеша взял его обеими руками за уши и основательно потрепал их.
- Это, орел, за нарушение дисциплины. В следующий раз за такие художества отдадим под суд. А это за смекалку, отвагу и ловкость.
Командир отряда обнял Чернецкого, поцеловал его в щеку.
- Молодец! Иди отдыхай!
Боец понял,7 что большего наказания ему не будет, и, счастливый, с пунцовыми ушами, с выступившими от боли слезами на глазах пулей вылетел из штабной хаты.
Бородач повернулся к начальнику разведки.
- А как же все‑таки с ответом на главный вопрос: кто тот, что работал на Гильдебрандта, и каким способом он переправлял свои донесения? Ты нам это когда‑нибудь объяснишь?
- Не теряю надежды.
- Надежды юношей питают…
- Знаю. Но ведь это же, Василий Семенович, словно иголку в стоге сена искать. Легко?
В сенях, где находился часовой, послышался шум, перебранка, и в хату вскочил запыхавшийся Юра Коломиец. Закрыв двери поплотней и оглядевшись, он торопливо подошел к Сероволу и зашептал ему что‑то на ухо.
- Тайны секретной службы… - шутливо прокомментировал происходящее Колесник.
Серовол выслушал своего помощника и отшатнулся от него. Сердито, почти гневно спросил:
- Он пьян?
- Нет, - ответил Юра. - Он психует. Говорит, если не приведешь капитана, - застрелюсь.
- Капитан, может быть, вы все‑таки объясните… - ядовито начал Высоцкий.
- Товарищи, - встревоженный Серовол обвел взглядом командиров. - Москалев заявил, что он был заслан в наш отряд как немецкий шпион.
Все точно окаменели, и на несколько секунд наступила та полная тишина, какая бывает после разрыва бомбы. Бородач первым пришел в себя, не поверил, разозлился.
- Ерунда! Мы начинаем подозревать самых лучших бойцов отряда. Домбровский… Чернецкий… Сейчас дошла очередь до Москалева. Да он радистку спас, от позора нас всех избавил… Комиссар, прошу тебя, пойди сам, разберись.
15. Рассказ Валерия Москалева
Москалев сидел в прежней позе ― сгорбившись, охватив голову руками. Увидев Колесника и Серовола, он поднялся на ноги и принял стойку "смирно". Кожа у его глаз покраснела, он смотрел на командиров тоскливо, точно обреченный.
Колесник подошел, легонько потрепал рукой по плечу бойца.
- Как дела, Москалев?
- Нехорошие мои дела, товарищ комиссар.
- Садись, потолкуем. Как себя чувствуешь?
- Вы насчет моей психики сомневаетесь? - догадался Москалев. - Нет, я нахожусь в здравом уме и твердой памяти, отвечаю за свои слова. То, что я сказал Художнику, - правда.
Колеснику не хотелось верить, он засмеялся.
- А ты сегодня не хватил самогонки?
- Нет, трезвый. Еще раз говорю и могу письменно подтвердить: я окончил немецкую разведывательную школу под Ковелем и был послан в ваш отряд в ноябре прошлого года, а точнее - семнадцатого ноября.
Лицо Колесника как‑то сразу постарело, на нем появилось выражение гадливости и тоски ― комиссар понял, что Москалев говорит правду.
- Ну что ж, рассказывай, раз такое дело, - сказал комиссар огорченно и начал сворачивать сигарету.
- А мне больше нечего рассказывать, - пожал плечами Москалев, - я вам все сказал.
- Подожди, подожди, - Серовол сердито усмехнулся. - Если ты шпион, тебе есть о чем рассказать. Например, каким видом связи ты пользовался? В частности, как было передано донесение, что мы собираемся напасть на Кружно?
Москалев отрицательно покачал головой.
- Этого не было. Я никаких донесений не посылал.
- А что ты делал?
- В отряде? То, что и другие бойцы - выполнял задания, воевал.
- А что ты делал как шпион?
- Ничего! - Валерий прижал руки к груди. - Клянусь, товарищи. Я воевал, старался. Все могут подтвердить.
Комиссар и начальник разведки переглянулись.
- Москалев, тебе надо отдохнуть, подлечиться, - сказал Колесник. - Выбрось из головы всех этих шпионов.
- Вы мне не верите? - поразился боец. - Я правду говорю - как шпион я в отряде ничего не делал, а бывали такие дни, даже недели, месяцы, что я совсем забывал разведшколу и этого черта Ганса.
- Ганса? - снова насторожился Серовол. То, что Москалев знает Ганса, заставляло капитана по иному отнестись к поведению бойца.
- Да, был такой Ганс, - кивнул Валерий. - Он вам известный?
- Нет, просто я хорошо не расслышал имя, - сухо сказал капитан. - Давай, Валерий, по порядку. Только не темни, говори правду. Как ты попал в разведшколу? По собственному желанию, конечно?
- Нет.
- По принуждению? - в голосе Серовола звучала ирония. Начальник разведки решил, что Москалев не так прост, как старается показать себя, что он будет петлять, хитрить и придется долго допрашивать его, пока выяснится вся картина падения и предательства этого молодого хлопца.
- Нет, "по принуждению" - тоже не то слово.
- Значит, случайно? - уже с откровенной насмешкой спросил капитан.
- Да, пожалуй, так будет точно - случайно. Серовол, как бы охотно соглашаясь, кивал головой.
- Сейчас расскажешь о своих случайностях. А пока… Какое при тебе оружие? Пистолет… Давай сюда. Финку тоже, патроны… Садись. Минуточку!
Начальник разведки сделал знак комиссару, призывая его быть бдительным, вышел из хаты и сейчас же вернулся, приведя с собой Юру Коломийца.
- Так… Будем слушать, товарищ комиссар? Начинай, Москалев, рассказывай, как это ты случайно попал в шпионскую школу.
- А зачем, товарищ капитан, попусту языком молоть? - с печальной усмешкой спросил Валерий. - Ведь вы мне все равно не поверите…
- Откуда ты знаешь, что не поверим? - сказал Колесник.
- А потому, что я сам иногда начинаю сомневаться --было так или приснилось мне…
- Сны нам твои не нужны, - сурово произнес Серовол. - Выкладывай действительность. И без предисловий. Как твоя настоящая фамилия?
- Москалев. В разведшколе был под фамилией Горшков, кличка - Комар.
- Неправду говоришь. Что, в школе немцы не знали твоей настоящей фамилии?
- Не знали.
- Ох, Москалев, Москалев… - покачал головой Серовол, - плохо ты придумал.
- Подождите, капитан, - сказал Колесник. - Давайте выслушаем его. Как он дошел до жизни такой.
Валерий глубоко вздохнул, огляделся, слегка задержал взгляд на испуганной, скорбной физиономии Юры Коломийца и начал свой рассказ.
- Москалев Валерий Иванович. Это мое настоящее имя. Год назад совершенно случайно я превратился в Горшкова Петра Григорьевича, а затем получил кличку Комар. Вот как произошло. Нас, военнопленных, перевозили из одного лагеря в другой. Я подбил хлопцев к побегу. Стали отрывать доску на полу вагона, чтобы потом, на малом ходу поезда, вывалиться на шпалы. Начало получаться у нас - две доски поддались. Тут остановка. Один из тех пленных, что в вагоне был, - Горшков по фамилии, - давай в двери барабанить, конвоиров звать. Мы его и раньше подозревали, теперь видим: предатель. Оторвали от дверей, прикончили. А немцы уже возле вагона, дверь собираются открывать. Это значит: хана нам, смерть. Тогда надеваю шапку этого подлеца и говорю хлопцам: "Убит Москалев, я - Горшков". И давай барабанить в дверь.
Он перевел дух, обвел взглядом своих слушателей и продолжал:
- Обошлось. Побили, правда, конвоиры нас, но стрелять не стали, потому что вся вина на мертвом Москалеве, - он, сказали мы, пол в вагоне разбирал. А Москалев у них за прошлые дела на плохом счету значился, и потому никто не удивился, выбросили труп из вагона, заделали пол и все тут. В новом лагере, после вечерней поверки, вызывают несколько пленных к помощнику коменданта. И Горшкова зовут. Пошел я… Выходит такой цивильный немец, кабан, приглашает в комнату, закрывает дверь, зырк на меня и как врежет кулаком. "Ты такой–сякой, - орет по–русски, - почему под чужой фамилией прячешься? Признавайся!" - кричит. У меня обратного хода нет, стою на своем - я и есть Горшков самый настоящий. Вижу, немец сильно пьяный. Покричал он, попугал, порасспрашивал, а затем наливает водки, достает бутерброд с самым настоящим салом и подносит мне. "Молись вечно, Горшков, говорит, богу за Гиммлера, твоя просьба рассмотрена и удовлетворена. Отныне ты курсант разведшколы, будешь получать нормальный солдатский паек, работа - не бей лежачего, будешь стараться - получишь медаль, а то и крест дадут". И меня сразу же увезли из лагеря в эту самую школу.
- Но ведь ты мог найти какой‑нибудь предлог, чтобы отказаться, - сказал Колесник.
- У меня было две–три секунды на размышления, товарищ комиссар, - возразил Валерий. - Я думал не о себе - о товарищах. Если бы немцы узнали, что Горшков был убит, расстреляли или повесили бы не только меня одного. А кроме того, у пленного всегда таится надежда на счастливый побег… Думал бежать и я, а потом решил: зачем напрасно рисковать, когда есть другой выход - попаду к своим, сразу же откроюсь, расскажу все, что и как.
- Почему же не рассказал?
Москалев растер ладонью лицо, горько усмехнулся.
- Побоялся, откровенно говоря, духу не хватило. Дай, думаю, сперва покажу себя. И еще расчет был, что долго жить не придется, убьют в каком‑нибудь бою. Меня в отряд под именем Ивана Кулика послали, легендой обеспечили. Ганс большой мастер насчет легенд, все предусматривает. Я легенду переиначил, свой домашний адрес указал и назвался так, как есть, - Валерий Москалев. Убьют, думаю, значит, моим родным сообщат когда‑нибудь, что их Валерка погиб нормально, как и подобает советскому человеку. Ну, а что получилось? Не берет меня пуля, будто я заколдованный.
Боец широко развел руками, как бы изумляясь своей везучести.
- Значит, ты утверждаешь, что никакой шпионской работой не занимался и никаких сведений не передавал? -спросил Серовол.
- Да. Ничего не делал, ничего не передавал.
- Но ведь тот Ганс, о котором ты говорил, мог тебя найти, наказать. У него рука длинная…
- Может, и искал… Он искал Ивана Кулика, а не Москалева.
- Кто такой Филинчук? Где ты с ним познакомился?
- Вы о том полицае, что мимо прошел, когда мы с Ольгой на холме в лесу лежали? Не поверите мне… Не знаю я этого человека.
- Как объяснить его поведение? Видел он вас?
- Видел, как же. Видел, все понял. Думаю, по беде он в полицаи попал может, ищет дорогу к партизанам, да как ему, полицаю, эту дорожку найти? Трудно. А сколько таких! Запутались. И рад бы в рай, да грехи уже не пускают…
Боец замолчал, задумался. Глаза его потухли.
- Почему ты решил признаться именно сейчас, сегодня? - спросил комиссар.
- Так пришлось… - Москалев смутился, начал кусать губы. - Подступило к горлу. А тут еще Оля…
- Какая Оля?
- Радистка. Подошла, расхваливать меня начала - герой, спаситель, подвиг совершил и все прочее… Я не выдержал - будь что будет - и к капитану.