- Враги? Соперники? - маг на минуту задумался, будто что-то припоминая. - Думаю, нет, до последнего времени. В нашем магическом сообществе его давно перестали воспринимать всерьёз. Он слишком расходовал себя, разыскивая сбежавших собачек и отваживая неугодных женихов, - при этих его словах оба слушателя невольно вздрогнули. - Звучит парадоксально, но сил на эти пустяки уходит не меньше, чем на гм… неважно. Нет, Понурова у нас давно, давнее-е-енько списали со счетов… А напрасно! - жёлтые глаза хищно блеснули. - Как оказалось, тактика его имела свои преимущества. В результате своей, с позволения сказать, деятельности, Аскольд Аскольдыч сделался, простите за каламбур, большим любимцем светских дам. А у дам, как известно, частенько бывают мужья. Теперь вы понимаете? - он обвёл слушателей торжествующим взглядом.
- Нет! - признался Ивенский честно.
- Заказ! - Кнупперс назидательно поднял кверху сухонький пальчик. - Государственной, я бы даже сказал стратегической важности заказ! Большие миллионы на кону! И кому он достался, как вы думаете?
- Понурову? - выдохнул Удальцев, не сдержавшись.
- Именно, и-мен-но ему! Наверняка, не без протекции одной из этих салонных куриц с их левретками и побрякушками! - теперь в голосе мага звучала откровенная ненависть.
- А что за заказ, вы не могли бы уточнить? - спросил пристав тихо.
Кнупперс сокрушённо развёл руками, от его злобы, кажется, не осталось и следа.
- Увы, милый юноша. Моя должность подразумевает некоторые ограничения в распространении сведений официального характера. На вашем месте я обратился бы за разъяснениями в Министерство путей сообщения.
- Хорошо, - кивнул Роман Григорьевич. - Тогда не подскажете ли, теперь, когда Понуров мёртв, кому будет передан заказ? Кто больше остальных может рассчитывать его получить?
Стефан Теодорович отчего-то улыбнулся мягко, будто вопрос его умилил.
- Что ж, это ни для кого не секрет. Основных претендентов трое: предводитель нашего общества, гроссмейстер Раздымов, профессор Дронницкий, и ваш покорный слуга! Каждому из нас Аскольда Аскольдыч оказал большую, огро-омную услугу, скончамшись. Желаете арестовать всех сразу, или начнёте с меня?
- Ну, что вы, любезнейший Стефан Теодорович! - Ивенский растянул губы в притворной улыбке, она нелегко ему далась. - Что-то подсказывает мне: даже если бы подобная идея по юношескому недомыслию вдруг пришла бы нам в голову, мы вряд ли смогли бы её осуществить.
Маг улыбнулся в ответ, и если бы на дворе было лето, то все столичные мухи непременно передохли бы от этой его улыбки.
- Вы чрезвычайно проницательный молодой человек, милейший Роман Григорьевич! Чрезвыча-айно проницательный. Что, впрочем, не уберегло вас… гм… неважно. Итак, разрешите откланяться, дела, дела… - он поднялся с банкетки, давая понять, что разговор завершён, и присутствие гостей боле нежелательно.
- Ах, какой же неприятный субъект этот господин Кнупперс! - от души выпалил Тит Ардалионович, полной грудью вдыхая пыльный морозный воздух. Так жарко было натоплено в Собрании, что ему едва дурно не сделалось к концу визита. Или это общество злого мага так нехорошо на него повлияло? Хотел достать платок, обтереть лицо - не нашёл в кармане, обронил, что ли?
- Ужасный тип! - согласился Роман Григорьевич. - Смотрит так, что мороз по коже! Кажется, вот-вот превратишься в жабу или другого какого гада… Как думаете, Удальцев, я правильно поступил, что не стал расспрашивать его о пропавшем предмете? Сначала собирался, но потом как-то раздумал…
- Несомненно! Ведь он попадает в число подозреваемых, - ответил Тит Ардалионович, зардевшись аки красна девица - вопрос начальника польстил ему чрезвычайно. - Но что же мы станем делать теперь? Отправимся в Министерство путей сообщения? - Роман Григорьевич Ивенский, второй сыскной пристав Управления полиции, уже мнился ему человеком едва ли не всесильным.
- Нет! - рассмеялся тот в ответ. - В министерстве с нами точно не станут разговаривать, потребуют сделать официальный запрос, долгие месяцы уйдут на служебную переписку. Поступим иначе. Скажите, Удальцев, вы в состоянии вытерпеть ещё одну беседу о здоровье моей любимой тётушки, Аграфены Романовны?
Поутру Удальцев непременно отметил бы для себя красоту, богатство и особую элегантность этого серого дома с модным курдонером на углу Большой и Нижней Пресни, но теперь он устал, и ему было всё равно. Роман Григорьевич дорогой тоже выглядел утомлённым, сидел, полуприкрыв в глаза, болезненно морщился на кочках и ухабах - как ни мягок был ход трофейной кареты, Россия есть Россия, езды без тряски не бывает. Путь показался долгим, даже кучер Фрол возроптал по старой памяти о тех временах, когда "молодой барин были ещё дитём".
- Роман Григорьевич, милостивец! Ну, нешто так можно - почитай, весь день по городу разъезжаем-кружим без отдыху! На вас уж лица нет! Папенька ваш забранит меня, скажет, укатал! Что ему отвечать прикажете?
- Ответишь, по делу государственной важности катал, - рассмеялся Йвенский добродушно. - Да не печалься, это последний адрес.
…Хозяин элегантного дома принял поздних гостей не просто любезно, а с сердечным радушием, и о здоровье тётушки выспрашивал особенно долго. Оно и не удивительно. В свои тридцать шесть лет Аграфена Романовна, во-первых, сохранила всю красоту юности, во-вторых, некоторое время назад очень удачно (с точки зрения заинтересованных лиц) овдовела. На днях она как раз сняла траур, и с удивлением обнаружила, что вновь превратилась в желанную невесту, каковой последний раз чувствовала себя лет двадцать тому назад, прежде чем была выдана замуж за князя Петра Ивановича Блохинского, человека богатого чрезвычайно, но уже очень пожилого и скучного. Грешно признаваться, но она не слишком горько оплакивала его уход… Но вернёмся к хозяину дома, Модесту Владимировичу Алексееву, товарищу министра путей сообщения. Уж он-то князя Блохинского не оплакивал вовсе, напротив, сплясать был готов на его могиле, потому что двадцать лет назад, будучи простым чиновником, полюбил юную красавицу Аграфену так, что никого другого не желал видеть подле себя все эти годы, так и жил холостяком. И вот теперь у него вновь появилась надежда на счастье, притом куда менее призрачная, нежели раньше. Ведь за двадцать лет и он сам многого в жизни достиг, и Аграфена Романовна сделалась женщиной самостоятельной, теперь уж никто не мог навязать ей чужую волю. В том, какова будет собственная воля Аграфены Романовны, он почти не сомневался, ведь она и прежде отвечала ему взаимностью. А потому на заехавшего с визитом Романа Григорьевича смотрел уже как на племянника. Чем тот и не преминул воспользоваться.
…- А что, Модест Владимирович, - услышал вдруг Удальцев, первую часть беседы добросовестно пропустивший мимо ушей, - дошло до меня известие о неприятном инциденте, касающемся секретного прожекта вашего ведомства…
- Ка-ак? Уже?! - неприятно поразился Алексеев. - Быстро, однако же, расходятся слухи по Москов-граду! Хотя, что это я? - он рассмеялся с облегчением. - Совсем запамятовал, по какому ведомству проходите вы! Признаться, вы здорово удивили нас всех, когда пошли на полицейскую службу!..
…Да, он всех их тогда удивил, включая родного отца. В году триста семидесятом от сотворения мира победоносно кончилась война с британско-франко-турецкой коалицией. Вернувшись с полей сражений, Роман Григорьевич ещё успел отучиться два года в пажеском корпусе, и вышел оттуда шестнадцатилетним офицером. Ждала его блестящая военная карьера, но он вдруг объявил отцу, что желает поступать в университет по юридической линии. Не то чтобы Григорий Романович такое решение одобрял, но и возражать не осмелился, зная непреклонный характер любимого сына. Три года тот отучился успешно, потом надоело. "Негоже бросать начатое дело, не доведши его до конца", - осудил папенька, ну, Роман Григорьевич взял да и сдал за последние курсы экстерном. А потом сообщил бедному папеньке, чем именно намерен заниматься дальше. Тот, разумеется, в ужас пришёл.
- Милый мой, разве ты дурак или инвалид, чтобы подвизаться в полиции?! Подумай, какое будущее уготовано тебе в армии!
Но милый его Ромочка только поморщился от досады:
- Ах, папенька, вот оттого и нет у нас порядка в стране, что служат в полиции одни лишь дураки да инвалиды! И разве я виноват, что мне всё скучно? Какой прок мне от вашей армии, когда войны теперь нет, и новая, видно, не скоро приключится? На Кавказе и то необычайное затишье… Зато уж разбойники у нас долго не переведутся, достанет, чем себя развлечь.
Что ж, пришлось генералу Ивенскому со странным выбором сына смириться. Но дело его он долго не желал воспринимать всерьёз. Для генерала жизнью была армия, всё остальное он считал баловством. Только когда при облаве на страшную разбойничью шайку Чудина Белоглазого (на самом деле, никакой он был не чудин, обыкновенный чухонец, только очень злой), бесчинствовавшего в столичных предместьях, сынок его получил такой удар ножом меж рёбер, что три недели провёл между жизнью и смертью, папенька проникся большим уважением к его нелёгкой службе. Всё-таки был он боевой офицер, и цену пролитой крови знал. Знал и то, как трудно бывает порой человеку, привычному к войне, научиться жить в мирное время. Он умел понять сына, и перестал его осуждать. Однако, для вех прочих из круга его знакомых, поступок Романа Григорьевича был странен и ничем не объясним. Что ж, он давно привык к удивлённым взглядам и шёпоту за спиной…
- Ах, Модест Владимирович, такой уж у меня случился каприз! Но вы ведь расскажете нам подробнее о вашем прожекте? Это так впечатляюще…
- Правда?! - простодушно просиял Алексеев. - Начало вышло не совсем удачным: эта нелепая трагедия с магом… Но замысел сам по себе грандиозен, не так ли? Портал Москов-град - Северная Пальмира! - он широко развёл руками, будто собирался прямо сейчас, в собственной гостиной упомянутый портал разверзнуть.
- Портал! - эхом откликнулся Удальцев, вновь не сдержавшись.
- Именно! Это вам не в коляске по ухабам трястись (тут Роман Григорьевич едва сдержал улыбку: невысокое же мнение имеет товарищ министра о вверенных ему путях сообщения!), не ночь в душном вагоне! Это шаг - и вы уже за сотни вёрст! Не дольше нескольких минут станет занимать путешествие из столицы в столицу! - он обвёл слушателей взглядом, явно ожидая восторгов.
- Потрясающе! - вполне искренне, как показалось Удальцеву, вскричал Роман Григорьевич. - Воистину, строительство это станет событием века! Какой масштаб, какие возможности открываются… Но скажите, Модест Владимирович, разве покойный Понуров - та фигура, которой под силу было бы обслуживать столь сложную и затратную магическую систему? Я слышал о нём не самые лестные отзывы…
Алексеев в ответ небрежно взмахнул рукой перед носом, будто сгоняя надоедливую муху.
- Ах, да кто его разберёт, этого Понурова! Нам его рекомендовали как человека опытного, чья-то супруга, кажется, рекомендовала… Да. А каков он на деле, узнать не довелось, скончался, сами знаете. Ну, это не беда, мало ли чародеев на Руси. Не стала бы кончина его дурным предзнаменованием - вот что меня тревожит.
Не станет, великодушно заверил Ивенский будущего дядюшку. Ведь контракт с ним ещё не был подписан, верно? Ну, значит, он - лицо постороннее, и знамением служить никак не может, мир его праху… На том скоро и распрощались.
В карете Тит Ардалионович смог, наконец, дать волю чувствам.
- Невероятно! - восхищался он. - Портал из столицу в столицу! Шаг - и вы на месте! Неужели такое возможно? Право, в удивительное время мы живём! Каких грандиозных… - ему очень понравилось это слово - …высот достигла современная магическая наука! Не случайно наш век принято называть просвещённым!
Ивенский слушал юного подчинённого не перебивая, но поглядывал на него с грустной снисходительностью - так взирают на наивных отроков прожившие жизнь старцы.
- Ах, полноте вам, Тит Ардалионович, - разговор был не служебный, краткости не требовал, - какой там пресвященный век! Так, пробиваются кое-где ростки прогресса - у нас в столицах, ну, может быть ещё в Хазанге, в Варшаве и Харькове… А вокруг что? Лес дремучий, да с такой злой нежитью, что в Европе ещё до Наполеона повывелась. Только что змеи не летают, города не жгут! А люди каковы! В провинции народ тёмный, в деревнях - и того хуже, не то что грамоты не знает - не умеет разобрать, что на картине нарисовано. Знаете, один папенькин приятель - большой лошадник. Вот раз заказал он живописцу полотно с изображением лучшего своего жеребца. И такой удачной вышла картина, что на радостях показал он её своему конюху, в жеребце том души не чаявшему. Конюх смотрел, смотрел, так и сяк вертел, и на оборот заглядывал, а потом вдруг и говорит "Ах, барин, сколь же искусно ваша маменька, Анна Леопольдовна, намалёвана!" Удивлены? То-то! А вы говорите, просвещённый век!
- Неужто правда? - раздался вдруг голос с козел. - Неужто не отличил болван барыни своей от жеребца? Вот какая оказия!.. Роман Григорьевич, а вы папеньке сказали бы! Ведь наша Шалая - тоже животина не из последних, сколько премий брала, и ишшо возьмёт, ей-ей. Раз заведено теперича с коней патреты делать, где бы и нам живописца пригласить, а? Уж я, будьте покойны, Шалую ни с кем не спутаю: ни с Григорьем Романычем, ни с вами, барин, ни даже с сударыней нашей Аграфеной Романовной, как в гости прибудет! Не сомневайтесь!
- Хорошо, Фрол, я непременно передам папеньке, - с убийственной серьёзностью обещал Ивенский кучеру.
А Тита Ардалионовича вдруг увлекла тема нежити, да так, что и будущим порталом восторгаться позабыл.
- А что, ваше… Роман Григорьевич, разве в Европе совсем её не осталось?
- Кого? - не понял тот.
- Нежити лесной?
- Это смотря где, - на этот раз Ивенский, истины ради, не стал обобщать. - Лесов у них мало стало. А где растут - там и нежить водится, конечно. Но всё же не столько, сколько у нас, и в города он не лезет… Вчера, представьте, видел в Пекин-городе коловерш! Сразу три сидели на заборе, шипели!
- А чей дом? - полюбопытствовал Удальцев.
- Игнаткина, купца.
- Выходит, купец тот нечист на руку, неправедно дела ведёт! - радостно объявил младший надзиратель. - Нянька моя - сама родом с реки Непрядвы, и мать её знахаркой была - рассказывала: у честного человека коловерши никогда не заведутся, только у вора! Ну, или у колдуна ещё. Раз Игнаткин не колдун, значит обязательно вор!
- Напомните завтра, чтобы приказал проверить его, - велел Роман Григорьевич. - Кто бы мог подумать, что и от нежити может быть польза!
…Дорога была длинной, тема увлекательной, и скоро узнал Тит Ардалионович, что и в Европе хватает своей напасти, а главное, оттуда она к нам идёт. Те же оборотни, к примеру - ведь не было их прежде. Водился в иной деревне колдун-перевёртыш - совсем другое дело. Никого он не грыз, в свою породу не обращал, так, озоровал понемногу, но управа на него всегда была. А волки-оборотни явились из земель германских и расплодились в северных губерниях. И на юге положение не лучше: стонет от упырей-кровопийц Бессарабия, а это ведь трансильванская зараза, не наша. А уж за Уралом что творится! Но тут на других грешить не приходится, всё, что ни уводится - своё, посконное…
Так за разговором не заметил Тит Ардалионович, как подъехали к кремовому особняку в три этажа, поздней постройки - с окнами красивыми и такими широкими, что любой змей не только лапу - целую голову просунет; хорошо, что они на Москве перевелись.
- Ну, что же вы, Удальцев? Идёмте? - позвал Роман Григорьевич.
- Куда, ваше высокоблагородие? - не понял тот. Вроде бы, не собирались больше по адресам…
- Как?! - Роман Григорьевич удачно изобразил удивление. - Разве вы сегодня не у нас ужинаете?
- Я? У вас?!
- Вот именно! Не сомневайтесь, у нас очень хороший повар, из пленных французов, уроженец самой Лютеции. Отец платит ему жалование, как наёмному слуге, и тот из благодарности готовит так, что ума можно лишиться. Вам непременно понравится!
- Да я не… Как-то неловко… - запаниковал Удальцев, никогда прежде у генералов не ужинавший. Но начальство уже влекло его за руку, а с начальством не поспоришь.