– А с вами все хорошо, – поднимаясь со скамьи, сказал Павлов. – Вы помогаете братьям монголам осваивать пустыню Гоби. И даже иногда пересылаете понемножку денег.
– Спасибо, Георгий Сергеевич, – поблагодарил я. – Это на самом деле важно, чтобы близкие были спокойны.
– Сережа-Сережа… Ты говоришь так, словно не мне, а тебе семьдесят шесть лет.
Расстались мы с ним действительно у метро, только он сел в такси – в третье, остановившееся на поднятую руку.
– Прощайте, Георгий Сергеевич. Хочется верить, что мы еще увидимся, но наверняка я этого не знаю.
– До свидания, Сережа. И с Игорем там… поаккуратнее. Чтобы без лишней огласки.
Он сел в "Волгу", а я спустился на станцию "Новокузнецкая".
Вернувшись в "Россию", я позвонил Захару, и десять минут рассказывал ему – сонному и злому – какие в Москве красивые женщины, но только все очень бледные – не загорают и отвратительно красятся. Мы обсудили с ним возможности поставки в Россию хорошей косметики, соляриев и фенов, но пришли к выводу, что пока нет окончательной ясности, что у Горби получится с перестройкой, говорить об этом преждевременно.
Захар понял, что главная цель достигнута, но денег "уже завтра" ждать не стоит.
От моего экскурсионного тура осталось еще четыре полных дня, и три из них я честно мотался с группой по монастырям-музеям-дворцам. А на четвертый снова сказался больным и поехал к Изотову. Тянуло меня к нему что-то. Наверное, это был самый глупый и бестолковый мой поступок за последние три года. Но мне не хотелось уезжать, не повидав старика еще раз. Или его внучку.
На "Кантемировской" меня дернули сзади за рукав и я оглянулся.
Передо мной, улыбаясь, стояла Юленька Сомова.
– Здравствуйте, Сергей Фролов! А я иду и думаю, вы это или не вы? Мы с вами в одном вагоне ехали, только у вас вот эта штука в ушах, – она показала пальцем на наушники моего Walkman'а, которые, сняв с головы, я уже мял в руках. – И вы так сосредоточились, что ничего вокруг себя не видели. Да и не узнали бы меня, наверное, я же в шапке. А вы к нам? Дед рад будет. Вы когда уехали, он так переживал, полбутылки сам выпил, довольный ходил и все заставлял меня в шахматы играть. Еще говорил, что я дура дурацкая. Но это не со зла. Он так всегда говорит, когда у меня что-то не получается!
Я ненавидел ее до зубовного скрежета – за то, что она так неотличимо похожа на ту, которую я любил, и которая меня так бессмысленно предала. Я готов был растоптать ее здесь же и навсегда забыть, но знал, что у меня никогда не поднимется на это рука.
Она стояла передо мной – тоненькая, в сером демисезонном пальтишке и бело-розовой сетчатой, самовязанной шапке с выпадающими из-под нее темными локонами, такая похожая на ту, что уже то ли была, а то ли нет в моей жизни. Чтоб ты сдохла, Юленька!
– Здравствуйте, Юленька. Вы угадали, я к вам. Вернее, к вашему деду. Я завтра уезжаю из Москвы надолго. Хотел попрощаться с Валентином Аркадьевичем, – сказал я вслух.
– Вот здорово! Дед говорил, что вы часто за границей в командировках бываете. Это так интересно, расскажете? А то у деда Вали все рассказы про загранку столетней давности – скучно. А я из института еду, у нас сегодня всего три пары было, а преподаватель по химической термодинамике отменил свою лекцию. Мы в магазин зайдем?
– Зачем?
– Ну-у, для разговора чего-нибудь возьмем. А то у деда Вали один только коньяк остался с прошлого раза, а я его не очень люблю. Лучше вина болгарского взять – "Монастырскую избу" или "Медвежью кровь". Вкусно. Только не грузинское. Не люблю я его, терпкое оно!
Ну уж я-то как никто другой знал – что ты любишь, а что нет.
– А как же антиалкогольная компания? – усмехнулся я.
– Да ну их, – она махнула рукой, словно прогоняя невидимую муху, и мне был очень знаком этот жест. – Понапридумывают всякого, а мы отдувайся. У нас вон на курсе Васька Менщиков ночью водкой торгует – так у него участковый милиционер на содержании, а сам на лекции на "Волге" приезжает и за зачеты преподам по четвертаку дает – круглый отличник. А все потому что у него мать – директор магазина! А у меня родители – инженеры на заводе, а дед – старый коммунист. От которого ну совершенно никакого толку, кроме обзывательства!
Знала бы Юленька, какими делишками на самом деле промышляет ее заслуженный дед…
– Ладно, зайдем за вашей "Медвежьей кровью", – мое великодушное согласие ее неподдельно обрадовало.
Мы купили бутылку вина, шоколад, еще какую-то ерунду.
Пока шли от магазина до дома, Юленька успела рассказать мне, как ходила недавно в кино на премьеру фильма "Храни меня, мой талисман". Она неподдельно восторгалась смелостью героя Янковского, взявшегося отстоять честь семьи на дуэли и негодовала по наглости Абдулова, для которого нет никаких святынь и ценностей. А мне было смешно слышать из ее уст такие категоричные суждения. В том будущем, которого уже не будет, она, не задумываясь ни на минуту, плюнула на меня и Ваньку. Что с ней случилось за эти годы, прожитые в браке, если она из чистой, светлой, правильной девочки, превратилась в… непонятно что, оправдавшее какой-то внезапной "любовью" предательство двух самых близких людей? Чтоб ты сдохла, Юленька!
Изотов на самом деле был рад меня увидеть – видимо, внучка своим щебетаньем нешуточно его доставала.
Мы поговорили о погоде, о моих вымышленных планах, посоветовали Юленьке лучше учиться, потому что образование – это "жизненный фундамент", словом болтали о всяких пустяках, будто бы и не было никакого большого дела, что однажды нас с ним объединило.
Напоследок я подарил Юленьке свой Sony Walkman с оказавшимися у меня кассетами Брюса Спрингстина и Трилогией Ингви Мальмстина, отчего глаза ее разгорелись и она даже поцеловала меня в щечку. Чтоб ты сдохла, Юленька!
Улетал обратно я со спокойной душой – все дела сделаны и слова сказаны. Рассчитывать на большее было бы абсурдно.
Моей соседкой в самолете до Лондона снова оказалась Анна Козалевич, искренне всплакнувшая, когда самолет отделился от взлетной полосы. Ей удалось найти троюродную сестру и ее детей, она показывала мне фотографии, и я ей сообщил, что в лицах этой семьи есть несомненное сходство с чертами самой Анны. Она обрадовалась и пообещала мне непременно вернуться в Москву, навестить свою далекую сестричку и племянников.
В Лондоне наши пути разошлись. Её самолет отправлялся в Монреаль на пару часов раньше моего.
Глава 12
Если есть на свете города, которые никогда не меняются, то Луисвилл как раз из таких. В нем даже природа застыла в том же состоянии, что я оставил десять дней назад.
Захар встретил меня сверкающей белозубой улыбкой в тысячу звездных величин. Он долго хлопал меня по спине и восторгался балалайкой, прихваченной мною в Москве специально для него. Из аэропорта мы поехали сразу в больницу к Чарли, но по дороге остановились в дорожной забегаловке – Пицце Аурелио.
За исключением беззвучно жующей в дальнем углу парочки, посетителей не было. Когда у нас приняли заказ на чикагскую пиццу на тонком тесте, Захар сразу перешел к делу:
– Ну что там с Чарли нарешали?
– Чарли поступил неправильно, и это, Зак, не только наша точка зрения. Все, как и предполагалось – деньги вернуть, Чарли приказано уволить насовсем. И не жалеть. Вместо него человек будет попозже. Наверное. Я не очень понял, видимо, для Павлова поступок Чарли тоже был неожиданностью.
– Да уж, наворотил Чарли.
– Как он, кстати?
– Да жив, что ему сделается? Завтра выписка должна быть. Поедет домой свои кости лечить. А там как?
Я понял, что он имеет в виду Москву.
– Так, как я и говорил. Только в реальности выглядит все гораздо ярче и насыщенней, чем в памяти. Холодно, многим голодно. Но в глазах блеск и желание все поменять. Правда, еще не очень знают – что будут менять и как?
– Я тоже соскучился. Ночью снится. Березы, луга, все такое… Как на картинке, – пожаловался Захар.
– Съезди в Канаду. Там все это есть. Отведи душу. А года через три можно будет и… к оригиналу в гости наведаться.
– Я уж дождусь. Рассел интересовался твоим отсутствием. Я сказал Чарли, что ты уехал в Лондон – смотреть Сити и пытаться вылезти на их площадку. Так что твое отсутствие замотивировано, но если станет спрашивать – выкручивайся сам.
Мы на самом деле не проговорили детально причину моего десятидневного отсутствия – сказался невеликий опыт планирования таких операций. Как бы не засыпаться в дальнейшем…
Нам принесли порезанную на квадраты пиццу, к которой я уже привык почти как к пельменям. Миловидная официантка – если бейджик не врал – Дженни, доложила противным голоском:
– Чикагская пицца на тонком тесте, две колы. Бон аппетит.
Картинно вертя тощим задом, пошла в угол к желающим расплатиться.
– Во какая! – Похвалил Захар то ли пиццу, то ли Дженни – уточнять я не стал.
Мы дожевали коржи, расплатились с поджимающей губы официанткой, и минут через сорок я уже входил в палату к Чарли.
Он уже сидел на кровати, перевязанный так, словно побывал как минимум в авиакатастрофе.
– Привет, Чарли, – я подержал его за кончики пальцев, выглядывающие из гипсовой трубы на руке. – Как ты?
– Уже лучше гораздо, – он улыбался мне из-под повязки. – Как Лондон?
– Тонет Лондон. Осень, дожди, Темза и дым. На площади Патерностер чисто и благолепно. Джентельмены, что с них взять? Они даже грабят друг друга в белых перчатках. Все как на картинке.
– Посмотрел?
– Насмотрелся. Думать будем, там тоже большие деньги, Чарли. Очень большие. Как бы не больше, чем здесь. Ты давай, выздоравливай. Дела нас ждут великие.
– Да самому уже надоело валяться. Вы только без меня ничего серьезного не начинайте, ладно?
Я пообещал, что мы непременно дождемся его выздоровления, да и в ближайший месяц ничего особенного не предвидится.
Я сдержал слово: весь ноябрь мы с Захаром планировали несчастный случай для Чарли – и без него ничего серьезного не начинали. Ведь он должен был стать главным участником предстоящего события.
Новостные каналы девятнадцатого ноября захлебнулись необыкновенной новостью – в России правительство и компартия разрешили частную инициативу. Появился закон, легализовавший "подпольные" доходы. Перестройка прочно встала на рельсы. Теперь ее главный лозунг звучал не по-горбачевски "каждый на своем месте должен ответственно делать свое дело", а прямо-таки по-бухарински "обогащайтесь!". Правда, незабвенный родитель "диалектики стакана" и "любимец партии" имел в виду по большей части крестьянство. Теперь же разрешалась частная инициатива практически везде: "все, что не запрещено – то разрешено". И в стране скоро появились другие "руководящие и направляющие центры", действующие на законных основаниях. На самом деле этим вроде бы полезным законом было позволено оппозиции внутри страны – национальной или политической – иметь и высказывать свои убеждения не опасаясь, что однажды придут ребята из ОБХСС, как происходило это раньше и прикроют нарождавшуюся демократию банальным обвинением в расхищении социалистической собственности. Кто женщину кормит, тот ее и танцует. Если у коммунистов денег нет, а у Маматкула деньги есть – я стану слушать Маматкула, и делать то, что попросит выполнить этот хороший, достойный человек.
Рассел появился в офисе в конце ноября – как раз в разгар скандала "Иран-контрас", когда Оливера Норта уволили из аппарата Совета национальной безопасности, а Ронни Рейган уже прикидывал – стоит ли уходить в отставку?
Он пришел, опираясь на трость, но сам. Захар, поехавший с утра к Расселу домой, шел чуть сзади, страхуя. Чарли был доволен своим здоровьем, делами и успехами. Немножко расстраивало его, что рокеры так и не были найдены, но он не терял надежды. Да и полицейский инспектор заверил нас, что если они в Кентукки, то из штата им не выбраться. Мне было забавно наблюдать его наглую самоуверенность – Захару на днях пришла почтовая открытка, стоимостью в тысячу долларов – ровно столько, сколько он остался должен бородачам. На открытке два довольных абсолютно лысых – как бильярдные шары – парня в гавайках что-то удили в море. Отправлена она была с островов Бимини.
Два дня мы вместе делали то же самое, что и всегда: грузили наших брокеров ордерами, отправили Джоша в Калифорнию – присмотреться и провести переговоры о приобретении тамошних виноградников – все было как обычно.
На третий день – это был четверг, я прикрыл дверь к девчонкам и сказал:
– Чарли, есть информация, что скоро, где-то через неделю, повторится нечто подобное той игре против немецкой марки. На нужно собрать все, что у нас есть.
В его глазах блеснул живейший интерес.
– То есть, Сардж, мы гарантированно сможем удвоить наш капитал за пару месяцев?
– Нет, Чарли, не удвоить, а утроить. Примерно за месяц. Движение на рынке будет мощным! Правда, не везде. – Я должен был как-то обезопаситься от желания Рассела сыграть самому. – Так что готовься, спать не придется.
И мы начали постепенно выводить наши активы из позиций и аккумулировать деньги, как делали это в прошлый раз.
В понедельник Чарли явился в офис возбужденный:
– Зак, Сардж, у меня есть отличная новость! Наш инвестор из Европы решил тоже принять участие в игре. Сорок пять миллионов долларов!
Все-таки пятерку где-то прижал наш жадный Чарли. Но и то хлеб.
– Если еще не поздно, – продолжал он, – то завтра деньги будут на счетах.
– Отлично, Чарли! – обрадовался Зак, потому что все разыгрывалось ровно так, как рассчитывалось. – А какая там доля "Торговой компании Смита"?
Этот вопрос застал Чарли врасплох – видимо, он всерьез рассчитывал, что мы станем работать для него бесплатно. Видно было, как он терзался, одолевая свою алчность.
– Не знаю, Зак. В прошлый раз речь не шла ни о каком вознаграждении?
– В прошлый раз была демо-версия, – ввернул Майцев подхваченное у Бойда словечко.
– В прошлый раз и не было закона "Об индивидуальной трудовой деятельности", – заметил я. – Мы тоже хотим кушать, Чарли.
Этот язык ему был понятен. И еще больше укрепил его в правдоподобности предстоящей операции. Хотя для видимости он посопротивлялся:
– Не знаю, парни, нужно поговорить с инвестором. Он не в курсе ваших новых правил.
– Нам много не нужно, Чарли, – обнадежил его Захар. – Выручка от этих сорока пяти миллионов составит еще около восьмидесяти. Нам нужно всего лишь два. По одному на брата.
– Вы же понимаете, что мне придется доложить о ваших запросах? – Такими жадными будут только российские миллионеры!
– Конечно, Чарли, докладывай, – легко "разрешил" Захар. – Это твоя обязанность.
Рассел засобирался и вскоре уехал.
Отсутствовал он часа три и вернулся к обеду, когда мы ждали заказанной пиццы.
– О-кей, парни, – с порога заявил он. – Я обо всем договорился. Два миллиона будут наши. Если прибыль составит более восьмидесяти. Если от пятидесяти до восьмидесяти, то полтора.
Захар многозначительно посмотрел на меня: "смотри-ка – читалось в его глазах, – он и здесь не желает отдавать нам с тобой два миллиона! "Два миллиона будут наши!"".
Но Чарли прочел в наших взглядах удивление его способностями переговорщика.
– Трудно было, – пожаловался он. – Не привыкли там еще к таким отношениям.
Я пожал плечами, как бы говоря: а что они хотели? Чтобы мы сидели на миллионах и нищенствовали?
– Тогда в четверг и начнем, помолясь? – предложил Захар.
Во вторник счета действительно распухли почти вдвое. И хоть снять со счетов эти деньги мы не могли без Чарли, но использовать их в сделках – вполне.
А ночью случилось несчастье – дом Чарли, купленный им совсем недавно в ипотеку, взорвался! Приехавшая полиция с пожарными установили, что причиной взрыва был бытовой газ, неосмотрительно оставленный открытым.
В останках хозяина обнаружили приличную дозу алкоголя и его соседи подтвердили, что в тот день вернулся домой Чарли навеселе и с сигаретой в зубах. Больше никто ничего расследовать не стал – все было ясно, как божий день: очередной несчастный случай из-за пьянства.
Полиция допросила нас, наших помощниц и Джоша Келлера, с которым часто видели Рассела, но все мы были чисты, искренне сожалели о безвременной кончине несчастного, а Мария даже всплакнула. Она недавно рассталась со своим юристом и имела определенные виды на молодого перспективного холостяка Рассела. Вот так и бывает – человек предполагает, Бог располагает.
Похороны Рассела были торжественными и печальными.
И в тот же вечер мы с Заком почувствовали, что потеряли что-то по-настоящему важное. Нам впервые за долгие годы даже не хотелось разговаривать друг с другом. Нами овладела какая-то апатия, и мы несколько дней не ходили на работу. Нам часто звонила Линда и докладывала о текущих делах. Иногда они с Захаром обсуждали какие-то мелочи – мне было откровенно неинтересно в это вникать.