- Нет! Ты знаешь, сколько я уже подарил вам квартир?! Вы только от меня их и получаете! Я дарю, а вам все мало! Скольким художникам и писателям я подарил квартиры, ты знаешь?! Нет?! А вы все ходите! Дай квартиру! Дай квартиру! Дай квартиру! Вы ничего больше не можете, кроме как просить: дай! дай! дай!
Геннадий Михайлович сам отворил двери Учреждения и вышел на тротуар.
Я держал шапку в руках. Но это не от робости, просто руки задеревенели.
Главный распорядитель продолжал кричать:
- Вам все дай! Дай! Дай! Дай!
Прохожие оглядывались, но, правда, не останавливались.
А что ему можно было сказать в ответ? Что он подлец? Да он уже столько раз это слышал. Что он не интеллигентный человек? Эка беда! Плевал он на все интеллигентство. Ведь он заведовал распределением абсолютных фондов.
И потом... Ведь я все-таки подарил ему свою книжку. И это мое действие все время висело на мне, как камень на шее.
"До свиданья" мы друг, другу не сказали. Я сейчас вообще ничего не смог бы сказать. Главный распорядитель сел в автомобиль, и "Волга" тронулась с места.
Значит, дарить! Барин холопу! Благодетель просителю! Прохожий нищему! Но все же точнее всего: барин холопу. И откуда только такие берутся? Ну уж нет! Холопа из меня не сделать!
А ведь на душе-то отлегло. Отлегло, ей-богу! И даже хамство чиновника задело лишь гордость. А вся, так сказать, информационная сторона этого хамства принесла почему-то облегчение. Принесла! Все известно, все ясно, не надо ломать голову, мучиться незнанием, томиться ожиданием. Ничего теперь не надо. Ничего. Да черт с ней, с квартирой! И еще тысячу раз черт с ней! Стыдно вот только перед Валентиной. Но ведь Валентина молодец. Она все поймет. Хоть и тяжело ей, а все равно поймет. Реакция тещи меня сейчас не интересовала. Олька вот вся издерганная. Но ей-то легче. Она еще не понимает. Видит, но не понимает. Ага! Светлое что-то появилось в душе. Это от того, что все, наконец, объяснилось, хоть и таким образом, но все же объяснилось. Это сейчас даже радовало. Ну, огорченье семье, обида, стыд, что ящики уже упаковали. Но это все пройдет, пройдет. Вся шелуха пройдет, все дерьмо отвалится. Все, все, все нормально. Сейчас только первое напряжение с души сбросить. Но тут есть испытанное средство.
Уже в шапке, но еще без перчаток завернул я за угол гастронома. Нет, сюда не за водкой. Нужно было, пожалуй, зайти в писательскую организацию и, если ответственный секретарь еще не уехал, доложить о происшедшем. Не жаловаться, нет, боже упаси! Жаловаться я никому не буду. Но и просить тоже. И вообще, пошли-ка все благодетели куда подальше! Работать надо. Ведь написал же на кухне по ночам полсотни рассказов. Да. И еще напишу. Только чтобы никаких дерганий, чтобы ничто не отвлекало. Ну, от отвлечений, конечно, никуда не денешься. Да и от тещиного храпа тоже. Но все же не хамство...
Перестал, что ли, падать снег? Ага. Не совсем, правда, но сыпал реже, да и не такой мокрый. И подмерзало к тому же. Дело к ночи. Зима скоро, зима. И хорошо, что зима. И вообще все хорошо... Вот ноги только. Испанский сапог. Пытка. Но это уже совершеннейшая ерунда. Привычное дело.
Вдоль трамвайной линии, мимо городского сада дошел я до писательской организации. В окнах темнота. Ясно. Все ушли. Ну, ладно. И то сказать, времени-то ведь уже седьмой час.
В том-то и дело, что седьмой час! Скоро водку перестанут продавать. А выпить сегодня нужно было обязательно. И в последний раз. С радости я выпил уже много. А с горя, да и не горе это вовсе, а облегчение, ну, словом, из-за квартиры этой можно в последний раз. За упокой ее души. Два-три дня еще, конечно, пройдут в разговорах, но уж потом только одна работа. Что я значу без своей работы, без своих рассказов и повестей? Да и самому в первую очередь это нужно, самому. Ну вот и начнем. А бояре пусть дарят холопам. Благо, такие еще не перевелись и долго, наверное, не переведутся. Да и никогда не переведутся.
В гору я поднялся малолюдными переулками и вышел на Тополиный бульвар. Здесь, возле кинотеатра "Октябрь", агентства Аэрофлота и продовольственного магазина бурлила толпа. На остановке в переполненные троллейбусы и автобусы лезли одуревшие от долгого ожидания пассажиры. Кто-то выскочил чуть ли не на середину проезжей части дороги, пытаясь остановить такси, но, кроме резкого скрипа тормозов, да отборной брани шофера, не получил из этого предприятия ничего. И поделом. Дорога уже начала леденеть, улица узкая, движение напряженное.
Стемнело. Зажглись фонари.
В полураскрытые двери продовольственного магазина стремились пробиться два встречных потока людей. Это им как-то удавалось и уже привычно не вызывало ни у кого удивления. Я тоже протиснулся. Отдел, где продавали водку и табачные изделия, для удобства покупателей располагался прямо у двери. Я пристроился в конец очереди.
Все-таки удивительно, как изменилось у меня настроение. От гнетущей неизвестности и растерянности к какому-то освобождению. Обиды не было. Да и на кого обижаться? Осталась злость, но она уже проходила. Она и накатилась-то не от того, что мне снова не дали квартиру, а оттого лишь, что меня обхамили. Хамство это забыть было нельзя, но и основывать на его действии свою дальнейшую жизнь тоже не стоило. От всей этой истории оставалось только одно - Валентине будет стыдно, что она уже упаковала посуду, связала узлы, поторопилась, обрадовалась прежде, чем ей вручили подарок. А подарок-то и не дали вовсе. Так только, показали, а потом: это не для вас. И без извинений.
Из кармана пальто я достал тройку, смятый рубль и мелочь. Конечно, достаточно было и четвертинки водки, чтобы уснуть нормально, но продавали, как всегда, только поллитровки. Да бог с ней... Можно и ноль-пять. В таком состоянии, в каком я находился сейчас, опьянеть было невозможно. Да и не хотелось мне пьянеть, а только расслабиться. Сейчас бы только расслабиться и уснуть.
Бутылка оттопыривала левый карман пальто, но никаких неудобств или сомнений на этот счет я не .испытывал. Несет человек в кармане водку и несет. Значит, ему так нужно. Да и домой несет, а не под забором тянуть из горлышка. До дома было рукой подать. Я спешил, чтобы скорее все рассказать, и уже хотелось, чтобы мое сообщение осталось где-нибудь в прошлом, ну хотя бы в пятиминутном. Но невозможность путешествий во времени не замедляла мой шаг, чуть ли не бег. Если нельзя, чтобы это уже осталось в прошлом, то пусть оно скорее произойдет в будущем, потому что сразу же за этим наступит и облегчение.
Вот и дом, вот и подъезд, а вот уже пятый этаж и ободранная дверь, виденная тысячи раз. Ключ в замочную скважину, поворот. Дверь открывалась без скрипа.
Я вошел в коридорчик, хлопнул дверью, начал расстегивать пуговицы пальто. Из кухни выглянула Валентина. Теща сидела на диване и смотрела научно-популярную передачу по телевидению. Из второй комнаты, маленькой, вышла Олька. Все уставились на меня, но ничего не говорили, не спрашивали.
- Не вышло, - поспешил сообщить я.
- Вот черт! - сказала Валентина и исчезла на кухне, там у нее что-то кипело.
- Да-а, - сказала дочь. И в голосе ее слышалась растерянность.
- Не дали? - спросила Пелагея Матвеевна.
- Не дали, - выдохнул я.
Ну вот. Главное теперь уже позади. Теперь можно коротко, потом подробнее, затем уже вспоминая и самые мельчайшие подробности, рассказать все. Рассказывать, конечно, придется не раз. И родственникам, и знакомым, но к тому времени уже появится стереотип рассказа, хотя повторять его не будет никакого желания. А потом уже и вообще: не дали и все.
Валентина немного погремела на кухне посудой, убавила там, наверное, газ у плиты и снова вышла.
- Значит, не дали? - спросила она и поправила очки мокрыми пальцами
- Не дали. В следующий раз, наверное.
- Да уж сколько раз и все следующий, - пробурчала Пелагея Матвеевна,
Я снял пальто, шапку, шарф, развязал шнурки своих мокрых ботинок, швырнул их с ноги в угол. Ноги застонали, отходя, распухая. Вытащил из кармана бутылку, потряс ею над головой.
- Последняя... с радости. Теперь будем пить только с горя.
- Ну и ладно, - сказала Олька.
- Проживем, - согласилась Валентина.
- Уж тут и жить-то осталось... - Это подала свой голос Пелагея Матвеевна,
Я прошел в комнату, но на узлы и картонные коробки старался не смотреть.
3
"...Эксперимент кончился, и Федор, даже не сняв с рук присоски-электроды, вышел в коридор покурить.
Курилка располагалась возле запасного выхода и там всегда дуло, чуть ли не свистело. В общем, было неуютно да еще и грязно. Федор прошел к главной лестнице, постоял мгновение и спустился на один марш вниз. Здесь на площадке было тепло и полусумрачно. Лестница вела в подвальные помещения, где размещались различные технические службы, и еще дальше вниз, но Федор никогда туда не спускался. Повода просто не было.
Группа, в которой работал Приклонов, занималась исследованием точек акупунктуры. Работы велись уже какой год, а механизм загадочных "китайских" точек оставался непонятным. Научные работники пропускали через точки электрический ток, пытались воздействовать на них магнитным полем. Груды таблиц и графиков росли, но и только...
Кожа рук после пробоя электрическим током саднила, горела. И то, что через час это ощущение пройдет, не приносило облегчения, потому что через час эксперимент будет продолжен.
Федор стоял и курил в неположенном месте, как, впрочем, делал часто. Комендантша не раз ловила его здесь и стращала штрафом, но он лишь отмалчивался, тушил о каблук сигарету и уносил окурок в кулаке. И, может быть, то, что он не бросал в сердцах окурок на пол, и удерживало суровую женщину от справедливого наказания. С того места, где он стоял, открывался вид на коридор подвала, расширяющийся возле лестницы, замусоренный, пыльный, слабо освещенный. Откуда-то доносился грохот, визг пилы, удары молота о наковальню, раздался крик, но не о помощи, а вопль жуткого страха. Нет... Показалось. Просто здесь очень шумно.
Научный работник докурил сигарету, но продолжал стоять в раздумье. Что-то влекло его вниз, но что-то и удерживало. Нужно было пойти в лабораторию и вычертить пару графиков, но подвал все настойчивее звал его вниз.
На марш выше, с лестницы в коридор, из коридора на лестницу сновали научные работники, иногда тащили ящики с приборами, а то и просто пакет со съестным из буфета.
- Федя, - вдруг услышал Приклонов - Не ходи туда. Прошу тебя.
Федор удивленно оглянулся на голос. На ступеньках лестницы стояла Валентина.
- Куда туда? - нервно спросил Приклонов.
- Туда. Вниз. Прошу тебя.
- Да что я там не видел?
- Соглашаешься, а все равно ходишь.
- Никогда я туда не ходил.
- Если бы не ходил...
Федор вынул из пачки еще одну сигарету. Советов жены он не понимал, но расспрашивать дальше не хотелось. Это даже запрещалось. Все сдвинулось с места и понеслось к какой-то непонятной, но уже намеченной цели. Кажется, Валентина поняла это, потому что больше ничего не сказала и убежала вверх по лестнице.
Да что же там, подумал Федор. Если бы Валентина его не предупредила, он мог бы и не сделать шага вниз. Такие колебания были у него и раньше, но он всегда сдерживал себя. Почему же тогда Валентина утверждала, что он не раз бывал там? Все это было странно, и все это нужно было проверить. Он сделал шаг вниз, другой, третий. В подвальном коридоре никого не было, только где-то в дальнем его конце маячила фигурка человека, но так неясно, что даже невозможно было понять, мужчина это или женщина.
С незажженной сигаретой во рту, просто-напросто забыв о ней, Федор медленно прошел по коридору из конца в конец, обнаружил, что в одном месте коридор раздваивается, и пошел по неисследованному еще рукаву. При каждом его шаге из-под ног поднималась пыль. Последняя стоваттная лампочка осталась позади, а он все шел и уже начинал думать, что коридора такой длины здесь не может быть. Но вот впереди вспыхнул свет, приблизился, разросся в фонарь. Мимо проскочил человек, держа в опущенной руке что-то продолговатое, багор, что ли? Фонарем он загораживал свое лицо, так что Федор не узнал его. Да это было и не важно. Мало ли кого он не знал в институте? Главное, что научные сотрудники здесь что-то делают, чем-то занимаются. Да-а... Площадей всегда не хватает. Им только разреши, так они вокруг института деревянных сарайчиков понаделают, забьют все аппаратурой и никакая "техника безопасности" даже свой нос туда не сунет. Идти стало уже совсем трудно. Темно. Того и гляди, что наскочишь лбом на какую-нибудь трубу отопления или колено вентиляционной системы. Федор вытянул вперед обе руки, одну чуть повыше, чтобы защитить голову. Продвигался он медленно. Иногда и вовсе останавливался, чтобы ощупать бетонные стены с той и другой стороны коридора. Что-то подсказало ему об опасности. И тогда, вытянув вперед ногу, он не нащупал пола. Но это была не ловушка, не дефект строительства. Коридор ступенями уходил вниз.
Федор понимал, что идти дальше не следует, но остановиться уже не мог. Скользя левой рукой по стене, он начал осторожно спускаться. Лестница шла левым винтом. Запахло сыростью, и все та же тьма. В кармане лежал коробок спичек, но Федор не решался чиркнуть хотя бы одной. Спускался он долго и монотонно, пока вдруг не осознал, что пальцы не ощущают привычный бетон. Под ладонью были шершавые камни. Федор знал, что камню здесь взяться неоткуда, строители не применяли в своих работах трудоемкий камень. И все же здесь была каменная кладка! Огромные, хорошо обработанные, тщательно пригнанные друг к другу глыбы камня.
И тут вдруг пришло непонятное знание. Знание, что впереди еще шесть высоких ступенек, сводчатый потолок с мокрыми скользкими потеками, заплесневелые стены, еще одна лестница, большое помещение, окованная железом дверь, а за ней...
А за ней было то, ради чего он пришел сюда.
Вокруг по-прежнему расстилалась тьма, но он теперь отлично знал путь и поэтому шел быстро, словно торопясь, уверенно. На ступенях очередной лестницы стоял человек с факелом. Он вдруг затрясся и чуть не грохнулся Федору в ноги. Слышно было даже, как стучали его зубы. Откуда-то донесся вопль. Но человек с факелом испугался не этого страшного звука. В трепет его привел вид Федора. И Федор молча прикурил от факела уже давно торчавшую изо рта сигарету. Пустил дым. Человек в кафтане, мягких сапогах, какой-то странной шапке и с алебардой в левой руке, теперь Федор рассмотрел и это, застонал и чуть не выронил факел.
- Митроха Лапоть, - вспомнил Федор.
- Смилуйся! - захрипел стражник.
- Да ты-то тут причем? - зло удивился Федор.
- Верой, правдой...
Федор стряхнул пепел на сырой пол, ничего не ответил и начал спускаться дальше. Низкая сводчатая темница в свете колеблющихся факелов. За крепким дубовым столом, вцепившись в него оцепеневшими пальцами, то ли приподнимаясь, то ли, наоборот, опускаясь, застыл опричный боярин Захарья Очин-Плещеев, один из бесчисленного рода князей Очин-Плещеевых. На столе горела свеча, лежали бумаги, гусиные перья, стояла чернильница, литая, тяжелая даже на вид. Рядом со столом валялись в ногах трое. Четвертый, голый по пояс, разогретый тяжелой работой, стоял и поигрывал обрывком цепи.
- Встаньте! - крикнул Федор. Гул от его голоса раскатился по темнице. Те трое еще ниже приникли к полу. Палач перестал играть цепью. Встаньте, - уже спокойно сказал Федор. - Прошу вас.
На полу началось движение, послышались всхлипывания. Боярин, низко наклонив голову, начал с трудом подниматься.
- Да ты-то сиди, - загрохотал усиленный стенами голос Федора. - А эти пусть встанут. Чего они метут кафтанами пол? Тут за сто лет не выметешь.
Палач загыкал, но под холодным взглядом Федоровых глаз смешался, заклокотал горлом, подавился. Федор взял одного из лежащих на полу за крепкий воротник, приподнял, тряхнул, но тот упорно валился на колени. Два других несмело поднялись, но старательно отворачивались, шмыгали носами. Федор одной рукой рванул валившегося и швырнул его в угол как мешок. Палач засопел. И Федор понял, что того поразила сила, с которой он отбросил пристава. Такой в худом теле пришедшего палач не ожидал. Физическую силу он мерил по себе и теперь мгновенно и навсегда стал верным рабом непонятного.
- Кто? - спросил Федор.
- Федька, - прохрипел боярин Очин-Плещеев. - Михайлов сын... Собака Приклонов,
- Который на Казань ходил? - уточнил Федор.
- Он... собака... Порчу напущает.
- Давно?
Захарья Очин-Плещеев понял по-своему:
- С утра бьемся. Боюсь, отпустит.
- У меня не сбежит! - ощерился палач.
- Душа, душа сбежит! -крикнул боярин и тут же испугался своих слов. Живого надо...
- Чем пытал? - спросил Федор.
- Хы!.. Дыбой... Ручишки-то как верви теперь вьются. Хоть туды, хоть сюды...
- Скотина! - закричал Федор.
- Гы!
- Сам на дыбу пойдешь! - крикнул и Захарья Очин-Плещеев.
- Старался... умаешься тут, - испугался палач.
- Ладно. Открывай. Посмотрим, что можно сделать. - Федор щелчком пустил потухшую сигарету в угол, где все еще лежал пристав.
- Сбегет... - прошептал один из двух писарей.
- У меня не сбегет, - пообещал Федор и повернул говорившего лицом к свече, слегка пригнул. Нет, лицо незнакомо, перекошено, искажено гримасой. Второй сам, не дожидаясь, зажмурился на свечку. - Не знаю, - сказал Федор. - А тот кто? - Он кивнул в угол.
- Не прогневи! - взмолился боярин - Бес попутал!
- Ну-ну!
- Тоже Федька Приклонов. Собака! Два их, два... Пытать прикажешь?
- Помогать будет, - определил Федор. - А вообще-то их три! Три Федьки Приклоновых.
- Мать, пресвятая богородица! - завопил 3ахарья, опричный боярин. Спаси и помилуй!
Федор нагнулся к боярину, поднес к своему лицу свечу.
- Похож, князь?
- Нечистая сила! - заорал Очин-Плещеев, - Сегодня на Приклонова, вчерась на Гниду 3аременного!
- Работа такая, - пояснил Федор. - Будешь похож. Ну что, охлынул? Жила в тебе слабая, князь.
- Господи, спаси... господи, спа... господи...
- Ладно. Пора. Кто будет записывать?
- Худородный писаришко... - вылез из-за спины один из двух, видно побойчее.
- Вот и пиши!
- Приказуй... свят, свят, свят!
Второй тоже взял перо, но оно у него в руках ходило ходуном.
- Чтоб вас... - озлился Федор. - Открывай!
- Преблагой царь! - неожиданно завопил третий из угла н поднялся. - Ты хорошо делаешь, что наказуешь изменников по делам их!
- Преблагой, преблагой! - согласился Федор и приказал: - Иди за мной. Вины вычитывать будешь. Да открывай же!
Палач засуетился возле двери, загремел запорами.
- Взглянуть бы, - осмелился опричный боярин Захарья Очин-Плещеев.
- Дойдет очередь, увидишь, - пообещал Федор.
- Видит Бог!- взмолился боярин. - Прегнуснейшие, богомерзкие и кровожадные падут! Как по Малютиной сказке в Подгорецкой посылке Малюта отделал полторы тыщи ручным усечением, а из пищали отделано пятнадцать!