Что же я сижу? Ах, да... Сижу только с единственной целью: услышать официальный отказ. А ведь могли предупредить... предупредить... Телефона нет... Далеко... далеко... Только один автобус на этот Чердак и ходит. Всегда набит битком. Если Олька будет ходить в ту же школу, то как же ей лучше ездить? На площади пересадку делать? Там всегда толпы народу. Сам-то, когда с пересадками ездил, ох и намучился? Оттого и место работы сменил. Ага? Работа. Теперь, значит, снова через весь город. Но ведь это не на всю жизнь. На три, четыре года, пусть на пять. Ведь должен же я когда-то бросить все, кроме своих рассказов. Писать так писать. Стилем своим не обольщаюсь. Тут ведь время нужно. Спокойно, не торопясь... по пять, по десять раз все переписывать. Возьмусь и за стиль. Не только одними сюжетами будут интересны рассказы. Вот будет отдельная комната. Пятнадцать метров. Диван сюда. Там стенка для книг... И белить здесь каждый год не надо. Обои! Хорошо. Курить прямо в комнате. Тоже удобно. Трубку надо купить... Фу? Курить ведь тогда не буду, решил уже. Брошу. И начал-то только из-за этой эпопеи... А секретер у окна, как и раньше. Там стол для Валентины. У-у? Сколько места-то еще... Два стула... или три. Когда-нибудь и кресла. Хорошо будет читать в кресле, а рядом маленький столик, на котором перфокарты и ручка, чтобы сразу выписки делать. А ведь еще можно читать и в постели, лежа... И Валентина иногда на ночь почитает. Теперь вместе. Незаметно усну, она свет выключит. А если она уснет раньше, то я сразу иду на кухню. Вот где читать-то! Боже, что за кухня! Квартира! На все плевать. Ведь теперь не придется сидеть под храп тещи. Никакого храпа, никакого! Это же ведь просто невероятно. Неужели можно спать, не слыша чужого храпа, всеобъемлющего, вечного?.. Далеко вот только. Но все образуется, утрясется... И троллейбус когда-нибудь на Чердак пустят. Но тишина. Главное - тишина! Тишина... тишина... И звук...
...шагов.
Туфли, темно-красные с черным, на толстой, которой не страшна никакая грязь, подошве, но легкой на ходу, бесшумной.
Заныли суставы. Вот сейчас. Вот сейчас будет трудно сделать шаг. Минут пятнадцать-двадцать будет больно, как будто кто-то выворачивает пальцы из суставов. А потом...
... - Встаньте! - крикнул Федор. Гул от его голоса раскатился по... (тут еще не было найдено слово). Те трое низко приникли к полу. Четвертый перестал играть обрывком цепи.
- Кто? - спросил Федор.
- Федька, - прохрипел боярин. - Михайлов сын... Собака Приклонов.
- Это который на Казань ходил? - уточнил Федор.
Вот именно? Не просто "он", а Федька! Собака Приклонов.
И что это он вырядился в такую погоду-погодищу? Ах, да... Учреждение. Ведь эти туфли и не ходят по грязи, не для того они сработаны. Разве что: туда-сюда двадцать метров по чистому асфальту, потому что в центре города асфальт метут и стараются не пускать сюда самосвалы с ошлепками грязи.
Одни из кабинета, другие в кабинет. Эти тоже импортные... А почему? Почему я думаю, что они импортные? Так ведь надежные и крепкие, красивые. Такие разве в магазине купишь? Прошу прошения! Поэтому и думаю, что они импортные. А на самом деле, может быть, и наши, со знаком качества.
И снова шум из кабинета. А секретарша, кажется, и не заходила туда, чтобы передать мою просьбу. Но просить вторично или посоветовать провернуть это дело побыстрее я не мог. А время шло. Да черт с ним, со временем! Оно идет у всех. Вот разве что у меня сейчас проходит бесполезно. А оторвать Главного распорядителя от работы, значит, отнять у него минуту, а может, и полторы, если разговор затянется. Тогда у него время пропадет зря.
И всего-то нужно: вам в квартире пока отказано по такой-то и такой-то причине. Всего хорошего! Ах, да... Ведь отказано. А в голову лезут дурные мысли. Шифоньер сюда поставлю, телевизор туда, это в угол, то к косяку. И знаю, знаю, что чушь, что о другом думать надо, о работе, которая уже какой месяц не может сдвинуться с места, а все равно... Как наказание, как сумасшествие, как вечный плен: это сюда, то туда... не поцарапать бы пол... Щели замазать... пластилином не буду, усыхает он со временем... хорошо бы шпаклевкой, а в углах и косяки пластырной лентой... а обои... цветики-цветочки... пять лет белить не надо... да здесь только потолок... с душой надо относиться к квартире, лелеять ее, ухаживать за ней... плитку в ванной комнате... не купить плитку... или повезет... Гвозди... Вот гвозди проблема? Вернее, их вбивание. Продают, правда, "подарок" или "сюрприз" для новосела... Дюбели!
Тьфу!
Дюбель?
Дюбель и есть!
Тряхнул покрепче головой, нечаянно посмотрел на секретаршу, ту, к которой обращался с просьбой. Видел ее однажды в этом же кабинете. Ничего о ней не знал, потому придумать ее не составляло труда. ...
- Здравствуйте, Машенька! - сказал он.
- Ах, - ответила секретарь Машенька и запахнула домашний халатик из розовых махровых полотенец. А вот прическа на голове у нее была в совершеннейшем порядке, модная и красивая, очень идущая к ее востроносенькому, чуть припухлому личику. - Федор Михайлович еще не приходил. - Машенька на всякий случай заглянула в кабинет своего начальника, двери которого оказались не опечатанными и даже не на замке, и ахнула. Главный распорядитель сидел за своим столом и, видимо, изучал деловые бумаги.
- Мое имя Федор, - представился поджарый...
Что дальше будет, я еще не знал.
Секретарша что-то положила в папку, наверное, с тиснением "На подпись" и тоже взглянула на меня. Наши взгляды встретились. Я понимал, как ей не хочется, идти в кабинет. Она уже предполагала, с каким вопросом пришел я, чувствовала: Геннадий Михайлович тоже знает это и будет недоволен, что промокший да еще наверняка злой проситель рвется в его кабинет. Секретарша медлила, едва уловимыми машинальными движениями поправляя свое строгое деловое платье. Я отвел глаза и снова уставился в пол.
Импортные или отечественные туфли изредка проходили передо мной.
Ну, хорошо. Почему не сказать просто: извините товарищ, снова неувязочка вышла. Придется подождать. Ведь я и не просил, и не заикался даже о новой квартире. Ну, пятый десяток, а все равно писатель-то я еще молодой, хотя и подающий надежды. И ничего сверхпрекрасного у меня не написано. "Фирменный поезд" да еще рассказишки. И страна не говорит о моих творениях. Город даже не говорит. Ну, получаю иногда письма от читателей, так ведь все больше от самих пассажиров фирменного поезда, от Артемия, Валерия Михайловича... Да и кто из писателей не получает их. Особенно с просьбой выслать книжку с автографом. Так что просим извинить, но не заслужили вы еще, товарищ Федор. А все равно противно. Не просил предложили - отказали. Отказали, это уж точно. Но почему никто не скажет? Нет, так нет. Уйду, просить не стану. А вот приперся же сюда, хотя меня никто и не приглашал.
Ботинки мои все еще не просохли, да и от пальто, по-прежнему, пахло сыростью.
Я чуть пошевелился. Секретарша смотрела на меня с тоской и неприязнью. Почему это она из-за какого-то там писателя должна пережить несколько неприятных секунд или даже целую минуту? Сидит и сидит. Уж пора бы и понять. Тоже мне, несчастный, разнесчастный! Секретарша схватила папку и вошла в кабинет.
Я облегченно вздохнул. Ну, сейчас будет определенность. Не надо мне ничего кроме определенности.
Секретарша вышла из кабинета и сказала:
- Я еще не доложила о вашей просьбе. Геннадий Михайлович занят.
- ...Хорошо, - ответил Федор.
А дальше было то, ради чего он пришел сюда. Вокруг по-прежнему была тьма, но он теперь отлично знал путь и поэтому шел быстро, словно торопясь, уверенно. Вид Федора привел человека с факелом в трепет. Федор молча прикурил от факела уже давно торчавшую изо рта сигарету. Пустил дым. Человек застонал и чуть не уронил факел.
- Митроха Лапоть, - вспомнил Федор.
- Смилуйся!..
- Хорошо, - ответил я.
А секретарша все непонимающе смотрела на меня.
И я теперь не знал, что мне делать, ждать ли еще, или уже нужно уходить. Но, во-первых, меня еще не выгоняли из приемной, во-вторых, я так ничего определенного и не узнал.
Секретарша перестала обращать на меня внимание. Я остался сидеть, только чуть переступил своими мокрыми ботинками. Слава Богу! Не захлюпало. И наслеженное мною уже высохло. Ничего почти и не видно. Нет, вовсе и не испортил я этот паркет.
А там-то ведь тоже паркет. Ну, не совсем, конечно, а так... похоже. Псевдопаркет. Наклеенные заранее досточки на плиту и так, и эдак. А уж из этих плит и настилают пол. Натирать только чем-то надо. Тоже целое дело. Но все же не красить. С этой покраской полов всегда беда да и только. Чтобы получилось хорошо, нужно на два раза. А это значит - неделю жить у родственников. Хорошего мало. А если покрасишь ацетоновой, то на следующий год начинай все сначала. А тут натер и кончено. Столы поставлю Валентине и Ольке, а себе секретер, потому что бумаги в обычный стол не вмещаются. И твори. Твори! Выдумывай! Фантазируй! И не спеша. Ну, совершенно без всякой тебе спешки. Теперь надо работать по-настоящему. Главное-то ведь в чем? А тишина! Тишина... Никакой храп тебе не мешает ни работать, ни спать. А писать есть о чем. Вот об этом самом путешественнике во времени. И имя ему дать, непременно - Федор. Потому что еще неизвестно, что с ним произойдет в этом путешествии. Сам написал, самому и расплачиваться. Нечего других впутывать в это дело. А в секретере...
Секретарша глянула в окно, что-то нетерпеливо переложила на столе.
- Геннадий Михайлович вызвал машину...
Это сообщение, кажется, предназначалось мне. Но я не понял. Недоуменно посмотрел на женщину. Машину? Что же это означает?
Сердясь на мою непонятливость, секретарша добавила:
- Геннадий Михайлович сейчас поедет...
- Но мне только одну минуту. - Я почему-то заторопился, смешался, растерялся.
- Хорошо. Сейчас спрошу.
Туфли уже минут тридцать не прогуливались передо мной, но я только сейчас осознал это.
Секретарша стала вдруг задумчивой, вся - внимание, озабоченность, и с этим видом вошла в кабинет. Вышла она минуты через три.
- Геннадий Михайлович не сможет вас принять.
И все.
Я поднялся, осторожно, медленно, потому что сейчас нужно было сделать удачный переход к ходьбе, сказал спокойно, вежливо, секретарша ведь тут ни при чем:
- Извините. До свиданья.
- До свиданья, - ответила она. Вторая тоже кивнула.
И тут я понял, отчетливо, ясно, достоверно, что Главный распорядитель абсолютными фондами все эти часы, что я сидел здесь, знал, знал, что в приемной у него торчит писатель, проситель, неудачник. Не мог он не знать. Ну да ладно... Проживем.
2
Я вышел в коридор, пустой и гулкий. Постоял, застегнул верхнюю пуговицу пальто, вытащил из кармана перчатки, зачем-то затолкал их в шапку.
А ведь можно и в коридоре отнять эту минуту у Геннадия Михайловича. До машины-то ведь ему все равно идти пешком.
Прошла минута, две, три, пять. Я все стоял. Главный распорядитель вышел из кабинета в приемную. Голос его был слышен и в коридоре. Геннадий Михайлович что-то говорил своим секретарям. Я уже приготовил фразу, короткую и точную, чтобы не отнимать у него времени на осмысливание вопроса.
Главный распорядитель вышел в коридор. И коридор для него был совершенно пуст.
- Здравствуйте, Геннадий Михайлович, - сказал я.
Геннадий Михайлович услышал звук человеческого голоса, оглянулся, вернее, просто посмотрел вбок, туда, где я стоял. На лице его отразилось мгновенное недоумение. Что это? Голос? А кто говорит, не видно. Не было никого в коридоре. Ни одного человека!
- Здравствуйте, Геннадий Михайлович, - повторил я. - Моя фамилия Приклонов.
И тут, наконец, меня заметили, но не остановились, а все так же неторопливо и с достоинством, перекатываясь с пятки на носок прекраснейшего и добротнейшего ботинка, проследовали вперед, оставляя за собой всем понятное:
- ст...
Нормально.
Главный распорядитель абсолютными фондами шел уверенно и спокойно. Теперь, вне стен рабочего кабинета, обеспокоить его было не так-то просто. Да и шагов до автомобиля, который дожидался его у дверей вестибюля, оставалось совсем немного, какая-нибудь сотня или того меньше. Я поспешил за распорядителем.
- Геннадий Михайлович! Скажите, пожалуйста, почему мне снова отказали в квартире?
Объяснять сейчас, что я не просил эту квартиру, что ее мне предложили, что я был страшно рад и уверен, что теперь уж все нормально, сейчас не представлялось возможным. Нужно было задавать вопросы точные и краткие. Однозначные.
Геннадий Михайлович не оглянулся, не остановился, даже не замедлил шага, да и с какой стати стал бы он это делать. Он только сказал раздраженно и громко:
- Не зна-аю!
Причем звук "а" он немного растянул, отчего получилось такое впечатление, словно он отталкивался от меня рукой.
То, что квартиры не будет, я понял еще утром, когда произошла заминка со сдачей моей прежней квартиры уполномоченному с завода, где я работал. И ответ удивил меня не этим, не отказом, хотя форма его и показалась мне странной.
- Но ведь именно вы и должны это знать, - сказал я. А действительно, к кому я еще мог обратиться за разъяснениями? Ведь во всех других инстанциях только неопределенно пожимали плечами. Дом заселялся, я был в списках, но старую квартиру никто не брал на себя смелость принять. А без документов о ее сдаче я не мог получить ордер на новую. Это-то ясно. Вдруг я пожелаю захватить обе квартиры! Но причины заминки?
- Я не могу дарить тебе четырехкомнатную квартиру, да еще заводу двухкомнатную!
Главный распорядитель раздражался все больше. Эти прилипалы, просители. Интеллигенция! Тихой сапой лезут с "пожалуйста" и "прошу прощения".
Да при чем тут "дарить"? Ну при чем тут какое-то дарение? Не подарки мне нужны, не подачки, не куски, которые я и не собирался у кого-то рвать. Ну, если не положено, если не заслужил, если еще рано, если нет возможности, так и не надо срывать меня с места. Ведь человек привыкает. Вот и я привык уже и к тяжести, которую носил в своем сердце, и к тесноте, в которой приходилось жить, и к тому, что нет места для работы. Ну зачем же он так? Зачем дарить? Мне -четырехкомнатную, а заводу - двухкомнатную, ну, то есть ту, в которой я сейчас жил. Да что же это? Что?
Геннадий Михайлович был мне понятен. Я мог, мог придумать его! Никакого труда это для меня не составляло. Вот только не хотелось...
А ведь была н другая встреча. Жара давила неимоверная. Я, как всегда, проводил свой отпуск в городе. Одуревши от жары и писанины, я спал. Помятый, спросонья, небритый, я ничего не понимал. Валентина растолкала меня, сказала: "К тебе пришли". А какой-то незнакомый человек торопит: "Скорее. Геннадий Михайлович ждет. Книжку свою подписали? Книжку обязательно. Как она у вас называется?" Книжек не было. Вернее, были, но мало. Не хватало книжек. "Какому Геннадию?" - не понимал я. - "Главному распорядителю абсолютными фондами. Через пять минут должны быть у Геннадия Михайловича. Да можете вы побыстрее?" - "Квартиру обещают", - шепнула Валентина. - "Какую квартиру?" - "Может и дадут, раз обещают", - сказала Пелагея Матвеевна. Я все равно ничего не понимал... Даже не умывшись, влез в черную "Волгу". В приемной Главного распорядителя толпилась очередь. Сопровождающий подталкивал меня в спину. Вокруг зашумели: "Без очереди! Постоял бы, не старый!" - "По вызову", - объяснила секретарша, но ее не слушали. Хотелось сбежать, но уже открывалась двойная дверь с тамбуром... "Писатель Приклонов", - доложила секретарша и исчезла. "Здравствуйте!" сказал я. Геннадий Михайлович сидел и не видел. В его кабинете раздался посторонний звук, словно вошел кто-то. Вид у меня, я знал это, был подзаборный. Меня все же обнаружили. "Где заявление?" - "Какое заявление? не понял я. - Книжка вот... Никакого заявления у меня нет". - "Пиши". Я положил на стол заляпанную вспотевшими руками книжку. Геннадий Михайлович отогнул корочку, хмыкнул. "Ах, да, - ужаснулся я. - Ручку. Ручку дома забыл. Подпись". Я отнимал время, я торопился, я даже не написал "Уважаемому", просто: "Геннадию Михайловичу с наилучшими пожеланиями!" Книжка захлопнулась. "Пиши заявление". - "Да о чем же?" - "Квартиру тебе даю... четырехкомнатную". - "Спасибо. Не ожидал". - "Ожидал, ожидал". - "А нельзя сначала ее посмотреть?" - "Чего тебе ее смотреть?" "Посмотреть..." - "Пиши заявление". Геннадий Михайлович пустил по столу чистый лист бумаги. "Все же... сначала посмотреть". Геннадий Михайлович утратил интерес ко мне. Это было ясно. "Как хочешь. Но чтобы заявление завтра было у меня на столе". - "Вот спасибо! Съездим и сразу же заявление". Геннадий Михайлович нажал на столе какую-то кнопку. "Спасибо. До свиданья", - сказал я и шмыгнул в уже открывающуюся дверь. В приемной недовольно зашумели посетители. Я отнял у них время. Про квартиру мне верилось и не верилось. Все было слишком быстро и неожиданно. А потом все сорвалось...
- Ты что, не мог пойти к директору завода и сказать, чтобы он отдал твою квартиру городу?
Мы уже спускались по мраморной лестнице. Главный распорядитель хотя и был раздражен, но нес свое тело все так же с достоинством.
Может быть, ему все-таки чуть-чуть стыдно, думал я. Ну не за то, конечно, что не дал мне квартиру, а потому что сорвал человека с места, вольно или невольно, но все же заставил его ходить, спрашивать, унижаться ведь, потому что никто не желает отвечать на мои вопросы. Вот он наверняка и говорит так грубо, потому что смущен, потому что ему хоть немножечко, а все-таки неудобно.
- Так ведь это совсем не моя работа, - вспомнил я о своей попытке прорваться к директору завода.
- А ты думаешь, что я за тебя буду ходить и носить эти справки. Ты что думаешь, у меня другой работы нет?
Вот теперь Главный распорядитель не скрывал своей злости и даже какой-то ненависти. Он на миг остановился на лестничной площадке, чтобы смерить меня с ног до головы бешеным взглядом. Ну нет, совесть его сейчас не мучила, да и случалось ли это когда прежде? Никакого неудобства, тем более - стыда, он сейчас не испытывал. Он был у себя, в своей вотчине. Он сейчас являл собою разгневанного барина, который может подарить, но может и посмеяться, может кинуть кость, но может тут же и отобрать ее.
- Я думаю, - сказал я, - что для этого у вас есть специальный штат работников. И потом... я пытался пробиться к директору завода, но он даже не захотел со мной встретиться. Ведь я для него простой настройщик.
Теперь уже и я говорил со злостью. Ну нет, я не холоп, тут у Геннадия Михайловича выйдет промашка.
Мы уже шли по холлу нижнего этажа, а через стеклянные двери можно было рассмотреть "Волгу" и шофера в ней, который только и ждал, чтобы распахнуть дверцу.
Мое заявление о попытке прорваться к директору завода Геннадий Михайлович оставил без внимания. Дележ квартир, городу или заводу, от меня не зависел. Да и что я представлял собой, хилый писатель? Очень много развелось их, и все умные, все знают, на что имеют право, на что - нет.
Главного распорядителя вдруг прорвало окончательно.
- Ты знаешь, сколько я уже подарил вам всем квартир?! - Он кричал.
Нет, я не знал этого. Да и кому - всем?