Было странным то жилище, и сверкали златом стены.
И красавицу спросил я: "Кто же мне благоволит?
Кто избавил - то ль от смерти, то ль от тягостного плена?"
"Я, - она сказала просто. - А зовут меня - Лилит".
Я, услышав, ужаснулся, а она сказала: "Милый,
Я спасла тебя, и значит, ты отныне - только мой.
Видишь след на перевале? Это - тень твоей могилы.
Жив останешься, покуда буду я твоей женой!"Жил я с нею, как с женою, но тоска меня терзала
По невесте и по дому… И надумал я бежать.
Дьяволица догадалась и однажды мне сказала:
"Отпущу тебя, но знай же - ты обязан это знать:
Ты мечтаешь Лею-Двойру объявить своей женою…
Не держу тебя, но все же возвращайся поскорей.
Мы с тобой делили ложе, десять лет ты жил со мною.
Больше года ты не сможешь жить, как прежде, средь людей…""И сказал он: "На рассвете от тебя уйду навеки.
Так прощай же…" И застыла Лея-Двойра, чуть дыша…
И тотчас открылась рана, и тотчас сомкнулись веки.
И в небесную обитель унеслась его душа…
…Прозвучал над телом кадиш, и притихла вся округа,
И закат сверкал, как будто чистым золотом залит.
Две вдовы стояли рядом, но не видели друг друга
Горемыка Лея-Двойра и надменная Лилит.
Рассказ шестой
ОСКВЕРНИТЕЛЬ СНОВ
Не имел духу разглядеть он их; видел только, как во всю стену стояло огромное чудовище в своих перепутанных волосах, как в лесу; сквозь сеть волос глядели страшно два глаза…
Н.В. Гоголь
Вий
Печка никак не хотела разгораться. Хаим-Лейб Гринберг старательно размахивал перед поддувалом куском фанеры, орудовал кочергой так, что едва не вышиб из печки покосившийся колосник, гремел тяжелыми чугунными кольцами плиты - все напрасно. Лучина прогорела, поленья время от времени начинали дымить, заполняя всю комнату сырым горьким дымом, но не горели.
Хаим закашлялся, вытер тыльной стороной ладони слезящиеся глаза, выпрямился.
- П-пойду еще нарублю дров, - сказал он хмуро, ни к кому конкретно не обращаясь. - П-посуше выберу, от этих никакого толку…
Трое парней, таких же, как он, бохеров, сидевших за столом перед раскрытыми книгами, согласно кивнули, не отрываясь от чтения. Хаим помедлил в надежде, что кто-нибудь из товарищей вызовется составить ему компанию. Так и не дождавшись, накинул висевший у двери овчинный тулуп, разочарованно качнул головой и вышел в холодный сырой сумрак зимнего вечера.
Флигель, одну из двух комнат которого занимали бохеры, построили лет двадцать назад и первоначально использовали в качестве дровяного склада при синагоге. Но потом, когда стараниями яворицкого раввина Леви-Исроэла Зальцмана при синагоге открылся маленький бес-мидраш, бывший склад-флигель отремонтировали и разделили стенкой в полкирпича на две комнаты. В меньшей поселился шамес Йосль с женой Фейгой и двумя дочками шести и восьми лет; большая комната, приняв четыре узких топчана, длинный стол и табуретки, превратилась в общежитие для бохеров. Синагогу теперь чаще называли клойз, поскольку при ней существовал интернат для учеников. Клойз "Ор Довид", "Свет Давидов". И, хотя в маленьком местечке и клойз был маленьким (каким и быть клойзу?), но, все-таки, теперь не было нужды отсылать мальчиков, закончивших обучение в хедере, далеко от дома; напротив, из иных местечек присылали подростков в яворицкий клойз. И реб Зальцман очень гордился детищем своим, и каждого своего ученика называл иллуем. А еще больше гордился клойзом шамес Йосль, сын старого шамеса Тевье, три года назад скончавшегося и похороненного на яворицком кладбище.
Оттого ли, что Хаим слишком долго всматривался в непроницаемую черноту, диковинно выглядевшую под ярким лунным светом, или от стремительного перехода из душноватой комнаты во влажную свежесть улицы, у юноши резко и коротко закружилось голова. Он покачнулся и машинально схватился за столб, подпиравший навес над крыльцом.
Головокружение прошло так же внезапно, как и появилось. Хаим глубоко вдохнул прохваченный морозом воздух и сошел с крыльца.
Подойдя к сложенной в углу под навесом поленнице, он разыскал колун и круглый чурбак-плаху. Поставив на плаху подходящее полено - оно казалось менее сырым, чем прочие, - Хаим размахнулся тяжелым колуном и, крякнув, одним ударом развалил полено точно пополам. Потом еще раз и еще. Мускулы радовались работе, у него поднялось настроение. Он вообще был крепок физически, хотя старая знахарка Шифра как-то обмолвилась, что в раннем детстве Хаим тяжело болел. Правда, отец - раввин Яков-Лейзер Гринберг - никогда об этом не говорил. Сейчас уже и не спросишь - в прошлом году рабби Якова похоронили. От тяжелой же болезни, перенесенной в детстве, остался лишь один след - легкое заикание, усиливавшееся, когда он смущался или нервничал.
Заготовив достаточное количество дров, Хаим смахнул с чурбака щепки и присел на него, чтобы перевести дух.
Лунный свет померк от неслышно наплывавших облаков, налетавший слабыми порывами ветер, чуть покалывавший разгоряченное лицо, вызывал еле слышный звон в замерзших ветвях деревьев.
Какое-то движение почудилось ему в глубоких тенях у калитки, вызвало смутный страх. Хаим потянулся к топору, настороженно всмотрелся в темноту. Причиной тревоги оказался всего лишь большой кот. Несколько месяцев назад он появился в синагогальном дворе и обжился достаточно быстро, так же быстро научился откликаться на данное ему Цви-Гиршем имя Хахам - что лишь подтверждало точность выбора имени. С самого начала он выделял именно Цви-Гирша - время от времени, бесцеремонно проникая в комнату бохеров, он укладывался спать на постель Цви-Гирша.
У Хаима кот не вызывал никакой симпатии. Может быть, из-за бесцеремонности. Или же из-за странного уродства: его морда была чуть длиннее, чем у других котов, и немного скошена влево, отчего уголок губы Хахама постоянно приподнимался, показывая крупный кривой клык.
Иногда Хахам, пригревшийся и подремывавший на коленях Цви-Гирша, вдруг вперялся неподвижным взглядом в сидевшего обычно напротив Хаим-Лейба. В такие мгновения Хаиму чудилась скрытая недобрая усмешка в янтарных глазах, рассеченных пополам черными продольными зрачками…
Дома Хаим-Лейб застал оживленный разговор, вернее сказать - спор. Маленький, щуплый Цви-Гирш, выглядевший куда моложе своих шестнадцати - словно вчера отпраздновавший бар-мицву, - наседал на Нафтуле-Берла и Велвл-Вольфа. Вечно сонный круглолицый Велвл-Вольф чуть оторопело хлопал глазами, его двоюродный брат Нафтуле-Берл посмеивался.
Хаим остановился в дверях, недоуменно окинул взглядом споривших, прошел к окончательно погасшей печке, свалил дрова в угол.
- Так что? Почему же разбойник, выхватив нож, вдруг заплакал и ушел, не тронув купца? И что он сказал жене? - спрашивал Цви-Гирш, чуть не повизгивая от восторга. - Ну-ка, ну-ка, угадайте! Почему Файвелу не подошел для разбоя нож, который дала ему жена?
- Чем сп-порить, п-попробовали бы печку разжечь, - проворчал Хаим. - Ночью в сосульки п-превратимся.
Спорщики на мгновение замолчали, переглянулись. Цви-Гирш повернулся к нему. Был он, как уже сказано, маленьким и щуплым, а в последнее время еще и похудел так, что длинный нос казался еще длиннее. От спора щеки Цви-Гирша разрумянились.
- Как ты думаешь, Хаим, - вкрадчиво спросил он, - вот ежели петух выпил молока, а его сразу после этого зарезал шойхет, - какой пищей он будет считаться? Мясной или молочной?
Присевший у капризной печи Хаим недоуменно уставился на него.
- Чего-чего? - пробормотал он. - Какой п-петух?
Неуверенность его проистекала из вечного ожидания подвоха со стороны товарищей. Он знал, что его никогда не принимали всерьез, считая тугодумом, а то и просто глупцом. И все вечерние споры разыгрывались главным образом для того, чтобы подтрунить над его якобы медлительным умом и не очень умелым разговором. Хаим-Лейб был уверен, что и сегодняшний диспут они затеяли с той же целью.
- Так как же, Лейбеле? - нетерпеливо теребил его за рукав Цви, подскочивший почти вплотную и смотревший на насупленное лицо Хаима-Лейба снизу вверх. В глазах его искрился с трудом сдерживаемый смех. - Петух выпил молока, целую кружку, стал молочным, а его шойхет взял, да и зарезал. А? Так что? Это треф? Или кошер? Сколько ему следует поститься до того, как попасть под нож?
- П-постой! - сказал озадаченно Хаим-Лейб. - П-петухи же не п-пьют молоко!..
Его товарищи обрадованно захохотали.
- Н-ну вас… - обиженно буркнул Хаим. - Тоже, нашли себе р-развлечение… Так и я могу… - Он задумался. Остальные ожидали, предвкушая очередное развлечение.
Лицо Хаима-Лейба порозовело. Он вспомнил одну каверзную историю, услышанную им некогда от отца.
- А вот, - сказал он, приободрившись. - Вот, ну-ка, ответьте. Шел как-то Иошуа бин-Нун по стану в субботу. И в-вдруг видит: один еврей работает, нарушает святость субботнего отдыха. И-иошуа, понятное дело, не стал сам его наказывать, а решил донести на него М-мойше-рабейну. Ну, как наш ш-шамес обо всех нарушителях д-доносит рабби Леви-Исроэлу. Он взял с-специальную дощечку и записал на ней имя нарушителя - забыв, что н-наступила суббота, а в с-субботу писать нельзя. - Хаим-Лейб замолчал и, хитро прищурившись, обвел взглядом товарищей. Те переглянулись.
- Ну и что? - Нафтуле пожал плечами. - Что ты хочешь этим сказать?
- Ч-что не так в э-этом рассказе? - спросил Хаим-Лейб. - М-могло т-такое с-случиться? Или н-нет?
Они задумались.
- Н-не мог Иошуа забыть, что суббота, - убежденно сказал Велвл. - Он же ученик и помощник Мойше-рабейну!
- Мог, м-мог, - заверил его Хаим-Лейб. - Любой может забыть, на то он и ч-человек.
- М-может, тот, работавший в субботу, был гоем? - предположил Цви-Гирш.
- Откуда в еврейском стане во время завоевания Кнаана гой? - хмыкнул Хаим-Лейб. - Нет, и это н-неправильно.
- Сдаемся! - хлопнул в ладоши Нафтуле-Берл. - Говори!
- Э-эх! - Хаим-Лейб по-взрослому покачал головой. - Если бы он забыл, что наступила суббота, как бы он понял, что тот человек нарушает ее святость? А если бы он не забыл, как бы он мог писать? - и, подражая раввину Леви-Исроэлу, назидательно поднял палец. - Надо быть внимательными.
Велвл-Вольф презрительно хмыкнул
- Подумаешь! - сказал он. - Загадки, вопросы… Я вот могу чудо совершить! Давай поспорим, Лейбеле, что если ты семь раз обежишь вокруг стола, то по моему слову останешься в одной рубашке!
Хаим-Лейб хмуро посмотрел на товарища. Лицо Велвла было серьезным и даже вдохновенным.
- А н-на что п-поспорим? - спросил он.
- Если случится так, как я сказал, ты за меня всю неделю будешь мести полы, - предложил Велвл. - А ежели нет - я за тебя буду рубить дрова и носить воду. Всю неделю.
Хаим-Лейб еще немного поколебался и согласился. Не потому что хотел посмотреть, как тощий Велвл-Вольф таскает ведра с водою и охапки дров, а потому что очень ему хотелось узнать, как же это может случиться, чтобы по слову - и в одной рубашке остаться?
Пробежав семь раз вокруг стола, он остановился.
Велвл важно объявил:
- Видишь, я выиграл!
- К-как же - выиграл? - недоуменно спросил Хаим-Лейб. - Ты же сказал - я останусь в одной р-рубашке!
- Верно. А ты разве в двух? - Велвл-Вольф изумленно вытаращил глаза. - Ну-ка, покажи!
И снова они покатились со смеху, глядя на растерянного Хаима.
- Да н-ну вас… - Хаим-Лейб чуть не заплакал от обиды. Но развеселившиеся подростки не желали прекращать подначки. Особенно Цви-Гирш. Румянец на его впалых щеках стал еще ярче, но очередной смешок быстро превратился в сухой кашель. Некоторое время он не мог справиться с приступом. Улыбки на лицах Велвла-Вольфа и Нафтуле-Берла сменились тревогой; что же до Хаима, то при виде согнувшейся почти пополам, сотрясающейся в жестоком кашле тщедушной фигурки он мгновенно забыл об обиде.
Втроем они осторожно уложил Цви-Гирша в постель. Справившись с приступом, он слабо махнул рукой и отвернулся к стене. Хаим-Лейб тихонько вздохнул. В последнее время Цви-Гирш выглядел не лучшим образом. Он явно похудел, предпочитал большую часть времени проводить дома, иной раз даже пропускал вечернюю молитву, ссылаясь на слабость.
Цви-Гирш, Нафтуле-Берл и Велвл-Вольф вскоре сонно засопели, каждый на свой манер, а Хаим все лежал без сна, бездумно уставившись в потолок.
Чья-то тень мелькнула за окном. Он осторожно скосил глаза.
За окном действительно кто-то был.
Сердце Хаима-Лейба забилось тревожнее, когда он разглядел на круглой голове неизвестного по-звериному остроконечные уши.
Тень вдруг резко увеличилась в размерах, и прямо в душу Хаима уставились вспыхнувшие кроваво-красным огнем огромные жуткие глаза.
Но уже через секунду глаза погасли, тень метнулась от окна и исчезла.
Преодолев страх, Хаим спустил босые ноги на холодный пол. Поднялся, стараясь ступать осторожно, подошел к окну, выглянул наружу.
Во дворе никого не было.
Набросив прямо поверх белья висевший на крючке тулуп, Хаим сунул босые ноги в успевшие остыть сапоги и, решительно распахнув дверь, вышел на крыльцо.
Холодный воздух сотней морозных иголок впился в лицо. Он внимательно осмотрелся.
Посередине двора, задрав хвост, стоял Хахам. Кот словно прислушивался к чему-то. Видимо, именно он и заглядывал в окно. Зыбкий снег луны, падавший сквозь разрисованное морозными узорами стекло, превратил его тень в какое-то фантастическое чудовище. Хаим разозлился, подобрал с земли крупную ледышку и запустил ею в кота. Тот развернулся и неторопливо прошествовал к воротам. У ворот остановился и оглянулся, словно приглашая за собой.
Хаим шагнул к нему, а кот одним прыжком перемахнул через ворота. Парень ускорил шаги и вскорости оказался на улице, ведущей от синагоги к базарной площади. Кот ровной рысцой бежал впереди, шагах в двадцати от парня.
Так они проследовали пустой улицей, обрамленной черными силуэтами притихших домов, и очутились на базарной площади.
Кот вдруг растворился в сгущавшейся темноте.
Хаим-Лейб остался один.
Тяжко вздыхавшее небо казалось до чрезвычайности близким. Тучи свивались в медленный водоворот. Они были уже не черными, а багрово-красными, и багрово-красные отсветы ложились на все окружающее - на пустые прилавки, коновязь, колодец.
Хаим-Лейб тревожно осмотрелся и едва не ахнул: окружавшие площадь дома явно обезлюдели; они мрачно глядели пустыми, лишенными стекол провалами окон. Будто с вечера все жители местечка поспешно бросили родные места и бежали куда глаза глядят.
Стало трудно дышать, кружилась голова. Хаим-Лейб глубоко вздохнул и тут же закашлялся. Воздух оказался наполненным едкой гарью и невесть откуда взявшимся жирным пеплом.
Повинуясь внезапному чувству, Хаим-Лейб сделал несколько шагов по площади в направлении одного из переулков, откуда беззвучный ветер выдувал охапки гнилых листьев.
Остановившись у перекрестка, он увидел в конце улицы багровое зарево. На этом фоне четко вырисовывалась медленно бредущая одинокая фигура, в которой он с изумлением узнал Цви-Гирша.
"Цви! - хотел было крикнуть он. - Откуда ты взялся?"
Но слова сами замерли на его губах, когда Цви-Гирш приблизился. С каждым движением он словно высыхал. Кто-то невидимый лишал его жизненных соков. Когда Цви-Гирш остановился в нескольких шагах от Хаима, то был похож на скелет, обтянутый желто-серой кожей. Только наполненные мукой выпуклые глаза еще жили на его мертвом лице.
"Ты… Что ты делаешь здесь, Цви?!" - беззвучно спросил Хаим-Лейб.
Безгубый рот распахнулся, открыв черный провал. Ответ прошелестел, словно ветер по листьям: "Ищу свой сон…"
Цви-Гирш начал нелепо загребать руками воздух, и тут Хаим обратил внимание на нечто, поначалу принятое им за тень Цви. Но нет, то была не тень; движения зыбкой качающейся фигуры отнюдь не повторяли движений Гирша.
От нее тянуло ледяным холодом. У Хаима начали покалывать щеки, а затем словно ледяная игла пронзила виски. Фигура Цви-Гирша вдруг расплылась, растворяясь в сгустевшем до вязкости теста воздухе; одновременно "тень" увеличилась в размерах, закрыв от испуганного взора Хаима что-то, происходившее позади, в конце пустой улицы. Он успел лишь заметить смутную массу, медленно плывшую к нему.
Ледяное дыхание становилось сильнее, и сильнее становилась боль от вонзившейся в виски иглы. Беззвучно затряслась и исчезла фигура Цви-Гирша, содрогнулись и опали дома, прилавки, колодец и коновязь. Даже небо, затянутое тяжелыми багровыми тучами.
Хаим в ужасе закричал.
И проснулся.
Сначала ему показалось, что на самом деле он не проснулся, а всего лишь переместился из одного сна в другой - таким тусклым и серым был утренний свет, лившийся в невысокое окошко. Слева от себя он слышал бормотанье: то всегда просыпавшийся раньше всех Велвл-Вольф повязывал тфилин, вполголоса читая "Шма, Исраэль". К его голосу присоединился почти неотличимый по тембру голос Нафтуле-Берла.
Хаим потянулся, сел на кровати. Поморщился от тянущей тупой боли в мышцах. Оделся и аккуратно застелил постель.
Нафтуле-Берл и Велвл-Вольф уже стояли у выхода. Цви-Гирш все еще лежал, укрывшись с головой. Вольф нетерпеливо бросил:
- Эй, Цвика, вставай, сколько можно тебя ждать?
Хаим-Лейб решительно подошел и потряс спящего за плечо:
- Вставай, соня!
Никакого эффекта.
Он потянул одеяло и отшатнулся.
- Б-б-боже мой…
Заглянув через плечо Хаима, Вольф тоненько взвизгнул.
Цви-Гирш лежал на спине, и глаза его были открыты, но ничего более страшного и отвратительного, чем этот взгляд, Хаим-Лейб в своей жизни не видел.
На обомлевших юношей уставились синеватые белки, по краю отороченные ветвистыми красными жилками. Ни радужных кругов, ни зрачков не было. Казалось, глаза несчастного Цви развернулись так, что теперь смотрели внутрь черепа.
Ноги Хаима словно приросли к полу. За спиной хлопнула дверь - не выдержав жуткого зрелища, Велвл-Вольф выбежал из комнаты. Нафтуле-Берл стоял, но тоже был готов к тому, чтобы удрать отсюда.