Из такого, казалось бы, далёкого от жанра ужасов спортивного явления, как гольф, Жан Рэ умудрился извлечь немало коротких напряжённых историй - то зловещих, то юмористических.
Жан Рэ
Черные сказки про гольф
Когда прибыла телеграмма: "Кубок Сифелл будет разыгрываться в 36 лунок", а мячик лежал у девятнадцатой лунки на поле клуба "Блю Сэндз", в клуб-хаузе возник шум.
- Если обезьянничать, так уж лучше по-людски, - промолвил полковник Ридинг.
Каждый понял резкую реплику, но никто его не поддержал. Ридинг намекал на знаменитый Кубок Принца Уэлльского, который некогда разыгрывался в 72 лунки, а теперь в 36…
Произнося эти оскорбительные для многих слова, Ридинг думал не о себе, а о своем друге Джильберте Хее.
Шансы Джила Хея были весьма высоки, если предстояло совершить четыре круга. Он относился к тем классным гольфи-стам, которые не в силах показать истинную форму в начале соревнования. Он был даже психологом гольфа и во время своих выступлений вышучивал своих соперников:
- Гиганты, идущие на убыль после тридцать шестой лунки и превращающиеся в карликов после пятьдесят четвертой.
Хею было необходимо примерно три круга, чтобы начать блистать, а вернее взорваться, как говорили его поклонники. Ридинг обернулся к секретарю.
- Стоун, вы можете сообщить мне имена тех, кто записался на Сифелл?
- От нас будет только Джильберт Хей, - ответил Стоун.
- Знаю… А другие? Такая лисица, как вы, могла бы вытянуть нужные сведения из своих коллег.
- Н…ет, - проворчал Стоун.
Но Баттинг, юнец, только что принятый в клуб и с трудом переносивший виски, воскликнул:
- Он крутит хвостом, а вернее врет! Попросите показать клочок розовой бумаги, на котором записаны имена!
Стоун скривился, выдавая гримасу за улыбку. Он ненавидел Джильберта Хея и ненавидел Ридинга, но боялся их. А Баттингу не следовало произносить этих слов, ведь молодой человек уже задолжал ему двадцать фунтов.
- Если это вас интересует, полковник Ридинг, вот они, эти имена, - сказал он, вытаскивая из кармана розовую бумажку. - Но должен вам заметить, что официальный список еще не опубликован, а жеребьевка состоится лишь на будущей неделе.
- Конечно, - проворчал Ридинг.
Он пробежал глазами список.
- Тори, Гилхрист, Этви, Уэсли, Бейрд…
Он вернул листок Стоуну, и тот снова скривился.
- Хей не поедет на Сифелл, - сказал он.
Сзади раздался тихий, но твердый голос президента клуба Госкетта:
- Простите, полковник Ридинг, но Хей поедет на Сифелл.
Ридинг медленно развернулся вместе со стулом, и его взгляд встретился со взглядом Госкетта. Несколько секунд они вели молчаливую дуэль, затем президент опустил глаза.
- Что, Ридинг, молчим? - усмехнулся Баттинг.
- Господин Баттинг, - произнес Госкетт, - я бы попросил вас…
- Просите святых, а не меня, - вскинулся юный упрямец, - я вас и слушать не буду. Я голосую за Ридинга и Хея. И Хей не поедет на Сифелл, поскольку их треклятые 36 лунок дают шанс только тем ничтожествам, которые перечислены на розовой бумажке Стоуна, а Хей становится королем только с тридцать седьмой лунки.
- Хотя вы и весьма недавно играете в гольф, однако, в курсе дела, господин Баттинг, - в голосе президента звучала ирония.
- Ну и ну! - воскликнул юнец. - Я разбираюсь в этом не лучше зебры, но мне об этом сказал Крофтс. Итак?
Стоун побледнел. Среди ненавидимых им гольфистов, Крофтс, секретарь Тауэр Гольф-клуба, был самым ненавидимым.
Воцарилась тяжелая тишина; четыре гольфиста, сидевшие за дальним столом, встали, быстро попрощались и покинули зал.
- Доброй ночи, Фринтон! - крикнул вслед им Баттинг… - Привет Мэйзи, и не разрешайте красавцу Майку садиться в свой чудный "моррис", купленный по случаю, иначе вам придется возвращаться в Лондон на такси.
Его слова были обращены к молодой женщине, курившей длинную сигарету, облокотившись на стойку бара.
- Предпочитаю возвращаться на "бентли", - ответила она.
- Боже, Ридинг, она обращается к вам, а вернее к вашей машине, - комически простонал Баттинг. - Если бы она назвала "ягуар", она была бы моей клиенткой.
- Баттинг, - негромко сказал Ридинг, - на такси придется возвращаться вам. Вы оставите свой "ягуар" в гараже, ибо первое же дерево превратит вас в бифштекс.
- Никто здесь не имеет права приказывать мне, - икнул молодой человек, - за исключением Ридинга-мудреца. Я подчиняюсь… Эй, Джимми, рыбье отродье, быстро такси. Мне надоело лицо валета пик нашего президента!
Госкетт пропустил оскорбление мимо ушей: отец Баттинга был владельцем поля Блю Сэндз и не скупился в расходах на клуб.
Когда Ридинг прогревал двигатель, на его руку легла ладонь.
- Поскольку вы, полковник, возвращаетесь в Лондон, могу ли я попросить подвезти меня? - спросила Мэйзи Даунер.
- Охотно, - ответил Ридинг, отводя взгляд.
И про себя подумал:
"Она сегодня в форме. Чем же ей сегодня насолил Фринтон?"
Майк Фринтон, элегантный красавец-гольфист, открыто ухаживал за Мэйзи Даунер, и это ей, похоже, нравилось.
Словно прочтя его мысли, она сказала:
- Я разозлилась на Майка за то, что он не встал на вашу сторону, когда вы так твердо заявили, что Хей не поедет на Сифелл.
- Благодарю вас, мисс Даунер, - холодно ответил Ридинг, - но мне это, напротив, нравится. Поддержи он меня, это было лицемерием с его стороны - он ненавидит Хея и обрадовался бы его поражению.
- Хея ненавидят все, - пробормотала девушка.
- Поскольку он - личность, а в Сэндзе вместо истинных гольфистов остались только фанфароны, снобы и краснобаи.
- Но вы не фанфарон, не сноб и не краснобай, - возразила она.
- Увы, я не играю в гольф, - горько ответил полковник.
…С войны он вернулся на протезе и с простреленным легким, иногда его подводило и сердце.
Мзйзи Даунер мечтательно добавила:
- Кубок Принца Уэлльского… Чемпионат Шропшира… Кубок Дальтона… Кубок Миллэнд Роя…
- Прошу вас, - проворчал Ридинг. - Это старые победы, они умерли, как и прошлое.
- Почему вы так любите Хея? - вдруг спросила она.
- Мы вместе воевали, - просто ответил он. - Он был хорошим солдатом и стал столь же хорошим гольфистом.
- Майк Фринтон тоже принимал участие в войне, - вскинулась она.
- В интендантстве. А Госкетт служил родине, поставляя картонные ботинки. Стоун же держал в тылу столовую. Стоит ли говорить о других?
- Спасибо… Хватит…
Они миновали Числехарст и Сандридж и въехали в Лондон через Левисхэм.
- Где вас высадить, мисс Даунер? - спросил Ридинг.
Она назвала улицу неподалеку от Кенсингтон-парка, и остальную часть путешествия они проделали молча.
Когда Мэйзи вышла из машины, Ридинг развернул "бентли" и вернулся в Бермондси - ему хотелось встретиться с Джильбертом Хеем.
* * *
- Почему вам так нужен этот проклятый Кубок Сифелла? - с привычной прямотой спросил Ридинг.
Хей медленно кивнул, но не ответил.
Ридинг внимательно посмотрел на него: ему казалось, что впервые он заметил серебряные пряди на висках друга и глубокие морщины на его лбу.
- Отвечайте, майор, - кисло улыбнулся Ридинг.
- Полковник, вы можете отправить меня под арест, - столь же кисло улыбнулся в ответ Хей, - ибо я отказываюсь подчиниться вашему приказу.
Он встал и прислонился к камину, но острый взгляд Ридинга уже заметил то, что хотел заметить, - Хей пытался спрятать за спиной фотографию, стоящую на мраморной полке.
- Мэйзи Даунер, - сказал Ридинг. - Я только что с нею расстался.
- Да будет так, - пробормотал Джильберт, - вы увидели…
Теперь я могу вам ответить. Я не поеду на Сифелл.
- Ах!
Хей, не говоря ни слова, протянул другу телеграмму: "Кубок Сифелл разыгрывается в 36 лунок".
- Сегодня вечером я уже видел эту мерзость, - воскликнул Ридинг.
- Итак я не еду, - повторил Хей.
- Именно это я заявил в клубе, но Госкетт сказал, что вы поедете. Вы знаете, что это означает?
- Да… Правила Блю Сэндз разработаны в героические времена и категоричны в этом плане. Я буду исключен.
- И Госкетт запретит вам появляться на любом поле.
- Знаю…
Джильберт Хей помолчал, потом тихо спросил:
- Что вы думаете о мисс Даунер?
- Э-э-э… Она красива и хорошо играет в гольф. Она немного флиртует с Фринтоном, но я уже спращивал себя, зачем она появилась в Блю Сэндз?
- Ответ прост, - с трудом выговорил Хей. - Мисс Даунер - посланница Торпа, Гилхриста, Мейзона…
Ридинг с трудом удержался от выражения удивления.
- Это гипотеза?
- Нет, истина. Мне сообщил ее Крофтс.
- Тори энд Компани, - проворчал Ридинг. - Вероятные победители Сифелла и его 36 лунок.
- Этот триумвират состоит в Найрока-клубе, который соседствует с Блю Сэндз. Вам ясно?
- Не очень.
- Их поле в ужасном состоянии, а касса пуста, как выеденная устрица. Найрока - вампир, который хочет проглотить Сэндз.
- Как бы ему не подавиться этим куском, - усмехнулся Ридинг.
- Вовсе нет… Мисс Даунер явилась, чтобы выйти замуж за Баттинга, и она добьется своего.
- Хей! - воскликнул Ридинг, - вы любите эту… авантюристку!
- Увы!
"Бентли" во второй раз остановился в Кенсингтоне. Мэйзи Даунер молча выслушала Ридинга.
- Все это правда, - сказала она.
- Полагаю, - холодно сказал бывший офицер, - вам это все равно, но заявляю, что презираю вас, как самую поганую вещь на земле…
Она не ответила, но протянула ему телеграфный бланк.
- Если вы нашли меня одетой, полковник Ридинг, то только потому, что я собиралась отнести это в соседнее телеграфное отделение.
"Оставить 72 лунки в Кубке", - прочел он.
- Но в этом случае… - пробормотал он.
- Джильберт Хей будет играть и останется в Блю Сэндз.
- Хорошо… Но когда вы выйдете замуж за молодого Баттинга?..
- Не стоит продолжать! Вы некогда сказали, полковник Ридинг, что гольфистка - это женщина, у которой вместо сердца "дэнлоп 65". Вы подметили верно… Но такая замена во мне не произошла. Надеюсь, теперь вы понимаете…
- Вы хотите сказать, чтобы я отвез вас к Джильберту? - воскликнул Ридинг. Глаза его сверкали.
- Только этого и хочу, негодный вы человек!
* * *
В окне Джильберта еще горел свет, но Ридинг стучал напрасно, дверь осталась закрытой.
Потеряв терпение, он ударом плеча высадил дверь.
Хей сидел у стола, одна его рука лежала на фотографии Мэйзи Даунер, а вторая… В воздухе плавал сладковатый запах пороха.
Мэйзи и Ридинг опоздали.
"Гольфист" Мабюза
Содержимое небольшого пакета, который вручил мне почтальон, не очень удивило меня: ключ и карточка из бристоля со следующими словами:
"Ред Чамрок стрит. 3–26 октября, вечером".
Моя торговля руанским ситцем всего лишь прикрытие; она скрывает дела, требующие осторожности и тайны. А потому я не стану ломать голову, пытаясь отыскать того, кто послал почтовую посылку - в моем сумеречном ремесле меня окружают только те люди, которым можно доверять, и они очень сдержанны в своих поступках.
Я даже не проявил любопытства и не отправился смотреть на указанный дом, ибо знал, что он стоит в старом темном проулке неподалеку от стен города и что его несколько лет назад уже предназначили на слом.
Вечер 26 октября был холодным и дождливым, в воздухе кружились тучи опавших листьев, а редкие прохожие выглядели, как скользящие тени.
Я оставил машину на углу Луга Нонн, где бродят лишь кошки, и пешком проделал две сотни ярдов, отделявшие меня от Ред Чамрок стрит.
Ветер задул фонарь на углу улицы, и я с трудом отыскал нужный дом.
Он был низок и узок, его венчали конек в виде лампочного колпака и нещадно скрипящий флюгер; белокаменный герб над дверью, похоже, восходил к первым годам царствования Тюдоров.
- Добрая старина, - сказал я себе, вставляя ключ в замочную скважину. Ключ повернулся с первого раза.
Я оказался в длинном темном коридоре, но в конце его голубел бледный квадрат - в нише стены стояла лампада. В воздухе плавал запах плесени и горячего воска.
Я толкнул дверь и с приятным удивлением проник в просторную гостиную, освещенную множеством витых восковых свечей. В широком и глубоком очаге горел костер из поленьев, а перед ним, приглашая быть гостем, стояли удобное кресло и маленький столик с бутылками и бокалами. Я наполнил стакан водкой - она показалась мне очень выдержанной, привкус янтаря приятно пощекотал мое небо знатока крепких напитков. Я пожалел об отсутствии сигар, но в душе был этому рад. Сколько раз небольшое количество табачного пепла и даже запах его выдавали человека…
Попивая маленькими глотками водку, я осматривал комнату. Стены были отделаны панелями из черного дуба, окна прятались за тяжелыми дорогими шторами, на полу лежал шерстяной ковер с высоким ворсом. Другой мебели кроме кресла и столика не было, но стоял огромный подрамник из эбенового дерева - на нем находилась картина, которую с трудом освещали свечи.
Я взял один из подсвечников и подошел к картине поближе, чтобы рассмотреть ее. И тут же отшатнулся.
Картина в тяжелой раме, с которой облезло золото, была портретом с удивительно живым лицом. Мне показалось, что он вот-вот спрыгнет с холста. Лицо вырисовывалось на фоне сельского предгрозового пейзажа.
Мужчина был невысок, но очень широк в плечах, а его громадная круглая голова едва не терялась на теле, похожем на округлый бочонок. Это ужасное тело было затянуто в темные одежды странного покроя, скорее всего старинного, но из-под них торчали обнаженные руки с невероятной мускулатурой. Кисти, больше похожие на лопасти весла, сжимали хрупкую трость с удлиненным загнутым концом. Господи! Сила, которая исходила от этих рук, была столь ужасающей, что я вновь отступил. Лицо… брр… не хотелось бы, чтобы оно приснилось в кошмарном сне.
Однако, несмотря на безобразие мужчины, произведение представляло собой истинную ценность. И тут я заметил в углу рамы сплетенную нитку из красной шерсти.
Я улыбнулся, ибо она указывала, чего от меня ждут. Эта красная нить означала - "Возьмите".
Мне оставалось лишь заняться своим ремеслом. Я тщательно обтер бутылку и стакан, а через полчаса картина была уже у меня дома в тайнике, который не отыскал бы и хитрец из хитрецов.
Прошло полтора месяца, но никто так и не явился, чтобы потребовать картину. Я был весьма удивлен, ибо подобные вещи не практикуются в нашей сумрачной профессии.
Я сказал об этом Гаесу, собрату, которому верю как самому себе.
Посылка ключа и красная нить не очень его удивили. Странной и не соответствующей нормам, показалась ему оригинальная встреча с горящим камином и водкой.
Я предложил ему взглянуть на картину, и он согласился. Но едва он увидел ее, как пришел в невероятное волнение.
- Боже! - воскликнул он. - Это - "Гольфист" Мабюза!
Если в нашей ассоциации я - человек дела, то Гаес скорее мыслитель. Он учился в университете, где получил кучу блестящих званий в том числе и в области истории искусств. Егознания частенько помогают нам. Я попросил его просветить мою черепушку.
- Мабюз был одним из величайших художников в истории, - сказал он. - В 1520 году сеньор Фитцалан, таково отчество Стюартов, вызвал его в Шотландию, где он и познакомился с Мак-Нейром… Кстати, вы играете в гольф?
Я признался, что ничего не смыслю в благородной игре.
- По мнению некоторых специалистов, - продолжил Гаес, - гольф родился в Шотландии во время войны Алой и Белой Роз. По мнению других, игра эта еще древнее. Но в те времена, когда туда приехал Мабюз, там уже возсю играли в гольф…
Чуть дрожащим пальцем Гаес ткнул в сторону картины.
- Это портрет Мак-Нейра, написанный Мабюзом. Он был великим гольфистом, игроком, которого никто не мог победить, и его репутация была столь высока, что ему прощали бесчисленные преступления.
Гаес взял лупу и приблизился к полотну.
- Господи… знаки находятся здесь, - прошептал он, сглотнув слюну, - Этого следовало ожидать, ибо Мабюз в своих произведениях не упускал ни малейшей детали… Боже!.. Боже!..
- Что вы хотите сказать, Гаес?