- Ты уезжай, - сказала Юлиана. - Мы и без тебя справимся, правда.
- Надеюсь, - негромко сказала ее спутница.
И я уехал, весь в тревоге.
Но надо же!
Не успел я рухнуть на тот самый диван под сенью каменного древа, как позвонили на мобильник. Родился сын, мать спит, наркоз применять, по счастью, не пришлось.
- Он небольшой, скажем так, - говорил мне в ухо бодрый юношеский голос. - Два четыреста. Но вполне здоровенький, и не сомневайтесь никак. Нынче мы его вам не отдадим, только покажем через стекло, а игнуфре… мамашу забирать приезжайте хоть завтра. Хотя еще лучше через день-другой.
Что за странности? И что за имя такое фараонское?
Но я, скрепя сердце и скрипя зубами, выдержал предельный срок и только потом поехал. Нечто внутри меня говорило, что ослушаться этих господ будет себе дороже.
Вблизи дом показался мне куда приятней вчерашнего: бревенчатый, крашенный коричневой краской, с узорными белыми наличниками и открытой верандой: вчера мы заезжали с тыла. Внутри тоже было по-деревенски нарядно и очень чисто: на веранде - грубоватая резная мебель, внутри - плетеные из тряпья коврики, изразцовая печь, широкие скамейки, натёртые воском.
Юлиана вошла, как и прежде опираясь на ту самую женщину, чей брат… Ох, нет: говорил со мной её собственный голос, слегка искаженный вначале телефонной трубкой, потом - моими душевными переживаниями.
- Госпожа легко отделалась, можно сказать, малой кровью, - сказала дама. - Мы ей накормили вареную плаценту, это в живости помогло. Мальчик в кювезе, его поят, - а то, знаете, у самой госпожи не получается.
Я поглядел на их обеих свежим глазом.
Юлька - бледнее, чем обычно, какая-то маленькая и встрепанная, как птенец. Но весёлая.
Ее спутница - темнокожая, как мулатка. Вчера при голубоватом "энергосберегательном" освещении, сие обстоятельство как-то не бросалось в глаза. Грациозная, белозубая, светлый берет оттеняет длинные прямые косы цвета гречишного мёда.
- Это Фваухли, - представила ее моя женушка. - Не старайся, всё одно у тебя не получится верно произнести. Акушер и няня. Он тебе покажет нашего маленького.
Я последовал за девицей в помещение, которое по контрасту с прихожей показалось мне ультрасовременным, то есть практически пустым. Посередине стояла механическая колыбель на деревянных полозьях - но в прозрачном яйце из какого-то пластика. А в ней, среди путаницы каких-то тяжей и присосков, лежал и едва шевелил отростками нагой желтовато-бледный червячок.
- Он вполне доношенный, вам не бояться, - вполголоса произнесла нянька. - Только не как всё прочие.
- Дебил, - полуспросил я.
- Вот уж не так. Фсст!
При этом птичьем звуке червячок отпустил соску, соединяющую его с молочной бутылочкой, и ярко, живо улыбнулся в ответ.
- Красивый. Смугленького получим. Пока просто урожденный желтячок, но неопасно совсем.
Потом меня увели, недоумевающего и зачарованного.
- Постелите внутрь салона мягкое покрывало - и будет, - сказала нянька, отдавая мне мой поклон. - Дорога ровная и приятная.
И нас быстренько спровадили вдоль по этой самой дороге…
На подъездах к столице, когда мы уже предвкушали въезд на гремящее и вонючее кольцо, Юлиана вдруг приподнялась со своего заднего сиденья, где была крепко приторочена:
- Юлька, меня ведь предупреждали. На обочине будут ждать друзья. Стой!
Там, слегка накренившись к кювету, обнаружился автомобиль - нечто широкошинно-спортивное с лёгкой примесью болида. Похоже, частной сборки.
Из стального гончака вышел сначала один мужик, помахивая нам тонкой перчаткой, потом второй.
Я послушно затормозил, и первый человек, улыбаясь, нагнулся к Юлькиному окошку.
- Рада, как рада! Юл, это ведь старые папкины друзья, я их знаю. Хельм и Бьярни. Сядете или поедете следом на квартиру?
- Давайте не поедем, - сказал Хельм, - там стены просоветские. Тут рядом прудик и роща, а купаться не по сезону холодно, вот на свободе и поговорим.
- Я бы скупнулся, - ответил ему Бьярни. - Всяко не холодней, чем дома в похожее время.
Стояло, кстати, начало апреля, так что насчет сезона помолчим.
Пока они договаривались с моей женой, я их разглядывал. Оба на первый взгляд казались похожи возрастом и костюмом - лощёные северяне, шведы, норвеги или еще кто. Однако если Хельм был тотально сед, моложав и элегантен, то Бьярни просто молод и русоволос, а плащ такого же покроя, что и у своего патрона или родича, носил как некую экзотическую диковину из африканского бутика.
Когда они оба загрузились, Хельм - на переднее сиденье рядом со мной, а Бьярни назад, я свернул с обочины и не торопясь подрулил к нужному месту.
- Курите? - спросил я из вежливости.
- Что вы - при даме! - отозвался Хельм. - И вообще, мы только ради маскировки дым пускаем.
- Тогда я вас слушаю.
- Ну… Вот Юлиана не даст соврать. Она меня узнала, а о сыне догадалась. Это ведь я курировал вынашивание. Деньги, специалисты…Охрана плода…
- Иначе меня бы заперли как диковину, Юлик, - вздохнула жена. - Засунули под очень толстое стекло и изучали до потери пульса. Мне ведь никакого ребенка не положено из-за хромосом.
- Мужские они у нее, - подтвердил Хельм. - Регул, натурально, тоже не бывает. Для всех рутенов это неодолимая преграда…
- Рутенов? - переспросил я.
- Но далеко не для всех вертцев. А мы и ваша жена - как раз оттуда.
Я повернулся так резко, что едва не вывихнул шейные позвонки. Бьярн обнимал Юльку одной рукой, другой поправляя на ней покрышку.
- Ну да, Юл. Вертдом, помнишь?
Оба мы неким краем уха слышали от предков о некоем сказочном мирке под названием Вертдом, или Вирт - от "виртуальная реальность". Стране, где золотое средневековье было платиновым, где вдоволь играли в игрушки, что предлагала им высокая цивилизация, но жить предпочитали по своим правилам. Где пшеница урождалась сам-двадцать, а рожь - сам-сто, где никто никого особо не притеснял, а дворяне отличались от мужиков единственно развитым понятием чести. Где для сохранения традиций бессмысленно было заключать их в анклав и окружать стеной, потому что они оказывались невероятно живыми и в своем росте мигом перехлестывали через любую ограду - тем самым переставая быть самими собой. Где обитали две поистине отличные друг от друга расы, которые в смеси друг с другом могли давать непредсказуемое по своим качествам потомство. Люди Суши, как две капли воды похожие на обыкновенных хомо, и Люди Моря, у которых могли родить не только женщины, но и мужчины.
- Вообще-то я привыкла позиционировать себя как женщину, - улыбнулась Юлька. - Особенно после того, как от тебя понесла. Но ты сам рассуди: ведь это просто чудо со мной тогда случилось.
- От присутствия орлиного камня, - кивнул Хельм. - Это знак мужей и мужской силы. Оттого ведь и сын у вас, Юлианы. А не дочка. Как назовете?
- Не думали пока.
- Можно - Арман? Друг такой у меня был. И автор Книги Каллиграмм.
- Не покрестят, - ответил я машинально.
- Ладно, не настаиваю. Кто я, чтобы вам диктовать?
- Похоже, дядюшка Хельм, ты это уже делаешь, - произнесла Юлька. - Иначе бы сейчас не возник.
Бьярни при этом расхохотался.
- А. Тогда так. Ты, Юлия, перестаешь накачиваться этими женскими снадобьями и начинаешь глотать или там колоть всякие тестостероны. Можешь отметиться у обыкновенного врача в том смысле, что хочешь хирургически обозначить свой пол.
- Но это ведь в конце концов означает развод! - ужаснулся я. - В России браки между однополыми невозможны.
- За рубеж переедете. Кстати, там и ребенку выправите документ на рекомендованное имя.
- Но почему она обязана вообще в это влезать? Из благодарности к добренькому иностранцу?
- Юлик. Не забудь, это мой друг. Друг нашей семьи.
- Я вижу, тебя, Юлиана, проинформировали куда лучше моего.
- Потому что вы… как это? Две половинки разных близнецов, - сообщил Бьярни. - Мальчик имеет сестру того же земного корня, мужеженщина - брата от того же семени. Обе других половины - в Вертдоме.
- И им там трудно, - кивнул Хельм.
- Погодите, - взмолился я. Не успел я поверить одной чуши, как вы на меня другую наваливаете.
- А вы тут при чем, Юлиан? - удивился Хельм. Я так понял - напоказ. - От вас ничего не требуется. Ни пол изменять. Ни помогать сестре. Ни стремиться куда-то там.
- И вообще время терпит, - подхватил Бьярни. - Оно ведь в обеих землях по-разному течет. Кому-то из двояшек двадцать, а кому - еще и пятнадцати нет. Пока Фрейр… Юлиана будет возвращать свой натуральный облик, авось половинки подрастут и время как ни на то подтянется. И проход в завесе откроют.
- Вообще-то, Юлианы, - улыбнулся Хельм, - их тринадцать ваших девятнадцати вполне стоили. Маленький мужчина и небольшая, но вполне ладненькая женщина.
- Самое главное дело. Отчего мы им всем так позарез нужны? - спросила Юлька.
- У них беда. Заговор, который может погубить ваших брата и сестру и нарушить весьма нужный проект.
- А подробнее вы не сумеете сказать?
Хельм покачал головой.
- Подробнее? Только ещё вот что. Твою сестру, Юлиан, вырастили чужие руки. Дали ей здоровье и красоту, поместили на высокую ступень. Теперь ей трудно, и прежняя ее высота вот-вот станет эшафотом. Из тебя, Юлиана, приёмные родители сделали настоящего человека - но кого ты отблагодаришь за это вот прямо сейчас? Нужды в тебе у них нет, расставание уже их постигло, но ты всегда сможешь отыскать к ним след.
- Ребёнок, - сказала сестра.
- Мы его сбережем куда лучше вашего. Он - сокровище, редкость, достояние всего Вертдома и подарок Рутену.
- Батюшка, ты им лучше скажи, как к нам пройти, - вмешался Бьярни. - А то забудешь за уговорами.
- Через кольцо с переливчатым камнем, - кивнул Хельм. - Юлия знает, если не забыла.
- Настанет час, - продекламировала она, - настанет срок. И потеряется замок. И распахнутся все листы, роняя чудо красоты. И когда кольцо с вертдомским опалом-арлекином само наденется на палец, это значит - переход чист от тумана, пути открыты.
- И вас там встретят. Там уже начали ждать вас обоих, ибо время в Верте иное, чем в Рутене, - кивнул Хельм.
- Эй, а язык учить не нужно? - сказал я на засыпку.
- Не нужно. Вот в верховой езде потренируйтесь, пожалуй.
На прощанье, уже выходя из нашего пикапчика, он бросил рядом со мной нехилую пачку евров в банковской упаковке. Под резинку была вставлена визитная карточка:
ДИПЛОМАТЫ БЕЗ БЕРЕГОВ
Общество с неограниченной ответственностью
Торригаль фон, Хельмут - президент
Торригаль фон, Бьёрнстерн, главный управляющий
Юридический адрес: Санкт-Петербург, ул. Стойкости, 13
Фактический адрес: Москва - Ромалин - Шинуаз
Далее шли какие-то странные закорючки и многочисленная цифирь, не очень-то похожие на номер мобильного телефона или счет в банке. И вообще на реальную московскую действительность.
И потянулось время, которое отсчитывалось по плакеткам с лекарствами, пакетикам травяных чаев и разовым шприцам для вливаний.
III
Суд завершился. С подобающими реверансами, со всеми мыслимыми отсрочками и оттяжками, с заверениями в честности, неподкупности и несвязанности воли с мнением черни - но смертный приговор. Предлагалось порадоваться, что Фрейя, по скондийскому шаблону, будет обезглавлена, а не сожжена на костре и не закопана в землю по плечи ещё живой, как поступали в подобных случаях старинные рутенцы. У нас в Франзонии подобное бывало тоже.
Иногда мне кажется, что Фрейя приняла на себя ту бездну поношений, которая была предназначена моей родной дочери. Добровольная или невольная жертва.
Я погрязаю в топкой тине своего бездействия.
Почему я не смею ничего предпринять?
Эрмин говорит:
- Почему бы ей от младенца ещё тогда было не избавиться - да и сейчас, поди, не поздно. Говорили же тебе, что тогда твои противники не станут подогревать страсти.
Кто говорил? Мои старые женщины? Да откуда он знает - в то время Эрми не был еще моим наперсником. И сейчас, кстати, не так чтобы очень.
- Ты же имеешь полное королевское право помиловать.
Это снова он. Но откуда я знаю, что тогда на самого меня не навесят incestus, как называет это Дарвильи, или растление малолетней? Точнее, я твердо знаю, что попытаются. И тогда я подвергнусь в Готии их проклятому obstructio путём их трижды проклятого liberum veto, а во Франзонии перестану быть тем, кто может хоть как-то на что-то повлиять. Это по меньшей мере.
- И отчего тебе не похитить ее из Шинуаза и не перекинуть через границу в тот Рутен, откуда она явилась, на наше несчастье?
Взять из-под охраны и подвергнуть иной смерти, чем та, что ей предназначена. Возможно, куда худшей.
Нет.
Я трус.
Эрмин храбр беззаветно. Как поют жонглеры на перекрестках: "Лучше гибель, но со славой, чем позорное житьё". Ну разумеется. Сдохнуть нам - раз плюнуть. Вот, небось, Зигрид порадуется…
Ох, святая вошь, а это откуда выползло?
Мессер Барбе говорит мне:
- Бойтесь первых движений души - они не только самые благородные и нерасчётливые: они убийственно глупы и до идиотизма опасны. Откуда вы все взяли, что будет слава, а не еще горчайший позор? Образуется воронка, водоворот, куда затянет всех поочередно: Фрейю, Фрейра, Ниала, вас… и то дитя, что вот-вот должно появиться в неприступной цитадели Шинуаз.
Как вы не поймете: и ваша дочь - приманка для вас, и вы сами - приманка для неких сил. А бесплатный сыр в мышеловке, равно как и дорогостоящий, подвержен одинаковому риску быть съеденным.
Он явно не договаривает.
А Эрмин, забив на мне крест, как мы говорим, бодро скачет по полям и лугам. Одна из обязанностей конюшего - сопровождать королеву в ее верховых поездках. Сам в щегольской тунике и алой мантии с капюшоном, моя жена - в особенном платье для верховой езды, как считается, подражающем наряду дев-воительниц. С разрезами до пояса и оборкой широких кружевных панталон внизу.
И, право, я почти рад, что Зигрид удается хоть как-то утолить свои печали.
Размышление четвертое
Сколько-нисколько плыли зачарованные путешественники, которых обременяли пока ни к чему особо не применимые дары, но вот снова показался из тумана большой гористый остров. Он был разделен посередине высоченной стеной, что состояла из самих гор, причем перевалы были заложены камнем. С одной стороны острова были тучные травяные пастбища, с другой росли только мох, вереск и пустынная колючка. На одном краю паслись дородные, как бурдюк, белые овцы со спутанным руном, а на другом - поджарые черные, все в крутых завитках. У белых морды были унылые и постные, у черных - ехидные и вроде как вполне довольные жизнью. По верху стены ходил великан и то и дело нагибался, подхватывал овцу в горсть и перебрасывал на другую сторону, причем овца сразу же меняла если не стать и дородность, то уж наверняка цвет.
Страшно стало от всего этого путникам, но вдруг увидели они, что посреди камней проделаны многие дыры и лазы, и овцы постоянно пролезают через них в ту или другую сторону сами, приобретая иной, чем прежде, цвет куда быстрее, чем великан мог это заметить.
- Вот неслухи, - пожаловался великан голосом, подобным грому. - Никак не хотят определяться. Упрямые бараны, а не овцы. Так и вожусь с ними, пытаясь отделить чистых от нечистых.
Ничего не сказали в ответ ему люди Брана, потому что дано им было понять: овцы - те же люди, и не найдешь среди них ни совсем добрых, ни совсем злых. А если и отыщешь - сами они воспротивятся такому разделению…
С тем быстро отчалили товарищи Брана и сам он от Острова Овец, чтобы не сердить гиганта - потому что мог он прочесть их ответ в молчании и улыбках.
Цитадель Шинуаз. Символ неприступности.
Вокруг неё густые леса и широкие поляны, ночью снег ложится на ветки теплым одеялом, чтобы к позднему утру, потяжелев, упасть на влажную землю. Такова уж здешняя зима, ласковая, мягкая, с прозеленью и первоцветами в ледяных скорлупках - солнечных линзах: на раннюю весну похожая.
Оттого в лесах будто птицы поют: свист, щелканье, перекаты, щебетанье и чириканье. Ба-нэсхин. Так они разговаривают между собой - лучшие воины, надежнейшие стражи Вертдома. Не просто так - но чтобы показать всем прочим своё единство, душевное расположение, верность. Так поют в соленых океанских водах их мощные ба-фархи. И полуопальный цареныш Фрейр учится этому полетному, этому по видимости беспечному языку непреложной дружбы.
А внутри дома, в одном из садов, куда падают снаружи снеговые хлопья, малютка Фрей стоит, с головой накрывшись волчьей полостью и крепко ухватив руками низкую ветку дерева. Вид растения - фикус религиозный, морозостойкий.
- Стелламарис, ты далеко? Ой, я вся вниз теку.
- Здесь я, рядом. Подмороженную калину собираю. Да что там с тобой?
- Судороги. "Это" началось, кажется.
- Так восемь же месяцев, рано.
- Погодить никак уж не удастся.
- А и верно ведь - воды отошли. Давай я тебя с холода унесу.
- Н-никак не отцеплюсь, - объясняет девушка сквозь зубы.
- Тогда держись покрепче и не бросай. Висни на древе, как спелая смоква, то есть инжир, понятно? Присесть на корточки сможешь?
- П-попробую.
- Я чуть в сторону отойду - тебе самого Фваухли высвищу. Он куда искуснее прочих здешних повитух - даже, говорит, сам родил однажды.
- И к рутенскому мальчишке его возили. Знаю, - отвечает Фрей в спину своей радетельнице.
Названный субъект прилетает как на крыльях - от медовых кос пахнет снегом и влагой, глаза и зубы сверкают, как начищенные.
- Бросай принцессе свою форменную одежку под ноги, - командует Стелламарис. - И без камизы вдосталь жариться будешь.
Она плотно обхватывает Фрейю со спины и поглаживает по животу, слегка надавливая книзу:
- И не смей у меня орать - силы зря потратишь. Схватки сильные? Ага, слышу, под цитаделью прямо весь пол затрясся. Носом дыши, носом, говорю! И опирайся на меня, удержусь как ни на то. Юнош, а ты за бедра хватайся и тоже пока держи со всех рук.
- Она вроде тужиться хочет, - доносится из-под низа покрышек.
- Перехочет. Фрей, на руки мне спиной ложись. А теперь жми ветку изо всех силенок - боль ей передать. Давай!
- Не могу… - цедит сквозь сомкнутые зубы девушка. - Устоять… не могу.
- Кто из нас может-то?
- Она там… От волосиков щекотно.
- Всё тебе… - начинает Стелла и вдруг бросает ба-инхсану:
- В ноги иди! Это ж головка показывается. Девочка, опускайся пониже. Ноги на ширине плеч и согни немного. Прекрасно! Сейчас родишь. Фа, чистый рушник - принять. Да пояс, пояс размотай, он у тебя шелковый. Так, теперь одна держись.
Оба акушера пригибаются к ногам роженицы и натужно там копошатся.
- Не могу, - вполголоса стонет Фрейя. - Сейчас выпотрошусь на фиг.
- Нет, какие слова она знает! - восхищается Стелла. - Ну и не моги - теперь-то уж назад факт не повернешь. Валяй, разрешаю!
Фрейя неблагозвучно кряхтит - и в этот самый миг что-то небольшое шлепается в тряпки с визгливым капризным ревом.
- И верно - девочка, - благоговейно шепчет Фваухли. - Морская Дева. Хотя…