- Не треплись, пока не время. Отделяй. Пуповину пережми, это тебе не ваши солёные воблища: кровью мигом истечет. А теперь заворачивай дитя, живо! Простудишь. Фрей, теперь еще самый пустяк осталось выродить. Я тебя пока отсюда на руках унесу, ладно?
Через небольшое время, достаточное для того, чтобы извлечь остатки пуповины и детское место, вымыться самим и обмыть ребенка, Стелламарис говорит:
- Всё-таки оно моряна. Фрейрова кровь сказалась.
- Ну ладно. Мне кормить ее дадут?
- Нет. Ни единого денька. Единственно, что можно будет сделать, - сослаться на преждевременное раскрытие ложесен.
- А?
- Юридический термин. Будто бы ты родила до срока и недоношенного, а сама по этому поводу разболелась. Хотя легко понять, что это неправда. Дитятко у тебя крепкое, точно грецкий орешек. Ты его как думаешь назвать?
- Элинор. Старинное рутенское имя.
- У нас оно звучит в разных говорах как "Алиенор" или "Элинар". Красиво.
- Это же парня так зовут.
- А младенчику только восьмой месяц пошел. Еще неизвестно, в кого перекинется.
- Лелэлу, а мне будет отсрочка?
- Если захочешь. И придираться к нашему вранью никому неохота, тем более судейским крючкам, и на самом деле ты еще слишком слабенькая. Родить морское дитя - не значит самой быть ею. Они-то через два вздоха с постели вскакивают.
- Хотя бы посмотреть её хочу.
- Нет, Шинуаз - место архинадежное, но замкнуто в себе самом. А ба-нэсхин увезут дитя к себе и затеряются с ним в океанских волнах. Ни чиновным, ни дворянским, ни самому королю с королевой не отдадут, пока не настанет время. И вспоят, и выкормят, и оберегут.
- Ну что же, - сдавленно говорит Фрейя, - значит, всё к лучшему. Нельзя мне к ней привязываться. И не время бояться и взвешивать шансы. Говорят, от одного приговора голова с плеч не слетит - вот её и пустим в ход.
- Твоя правда. Но не вся, однако. Ибо вся интрига, куда тебя втянули, должна балансировать на грани провала и триумфа. Быть случайной, непринужденной, смётанной на живую нитку - и лишь тогда может удасться. Любой расчет рядом с жизнью не живёт.
- Эту поговорку я запомню. Да, Стелла, отыскали этот твой палаческий идеал?
- Похоже на то, - строго отвечает ей нянька. - В жизни и во плоти. Времена совпали, двери миров открылись, и тем, кто без страха, возможно станет оседлать само наше двойное бытие.
Размышление пятое
На сей раз плыли люди Брана не очень долго, но вот что я тебе скажу, мальчик. До тех пор странствовали они внутри того самого туманного потока, который мы называем Радужной Завесой. А теперь вышли из него и плыли уже по чистой воде - только не узнавали ничего, потому что отнесло их далеко назад.
И вот спустя сколько-то времени увидели моряки даже не остров, но огромную лесную страну, где трава росла по колено, цветы - по пояс, а невиданной красоты деревья прятали в своих кронах небо.
Но гордый замок на морском берегу выступал и из-за самих деревьев, подобно Вавилонской Башне… Ты разве не знаешь такой? Это где все языки перепутались, потому и не понимает вертдомский обитатель почти никого из рутенцев.
Ну ладно. Башня эта была в семь этажей и семьдесят семь ярусов… не спрашивай, что это означает, просто так говорится… - и вот что удивительно: все они, от самого широкого до самого узкого, были покрыты белыми перьями, что лежали одно к одному, будто свинцовые пластины или хорошая черепица. Это были перья Великой Змеи - Радуги.
Тайно пристали путники к извилистому берегу и спрятали карру в прибрежном кустарнике. А сами стали наблюдать.
Никакой стражи они не видели - ворота башни были открыты, и туда-сюда расхаживали прекрасные девушки. Были они заняты всякими делами по хозяйству: стирали нарядное белье и развешивали его на ветвях, носили корзины с плодами, выпасали тонкорунных коз - а между тем играли на музыкальных инструментах и пели благозвучные песни как бы в помощь своему труду.
Ближе к вечеру запылила единственная дорога, ведущая к замку, и проскакал по ней всадник в кожаном шлеме, серебряных доспехах и на золотом коне. Позади седла в петлю был продет тонкий прямой клинок. Обернулся рыцарь - и заметил Брана.
Снял воин свой шлем, тряхнул черными косами - и оказалось, что это юная женщина.
- Привет вам, путники, и добро пожаловать, - сказала она. - В этом доме всегда рады гостям.
Учтиво ответил ей Бран и пошел рядом - а с ним и все его друзья.
Пока они добирались до замка, успел он узнать, что сама девушка - королевская дочь, а прочие женщины - подруги и служанки. Отец ее умер от болезни, что унесла всех мужчин в стране, да и почти всех жён, кроме тех, что спрятались от поветрия в замке. Оттого не найдешь среди них ни единого мужчины или ребенка, а ей самой приходится охранять прочих дев от неведомых опасностей.
С радостью приняли женщины усталых и грязных путников, дочиста отмыли в бане и сытно накормили за столом, где против каждого из мужчин сидела красавица, а против Брана - сама юная королева. После трапезы возлегли каждый мужчина с той женщиной, что находилась напротив, а Брана увела к себе сама Альбе - так было имя владетельницы сего прекрасного острова.
Долго ли шло для них время или не было его вовсе, как бывает с теми, кто счастлив, я не скажу. Только через девять месяцев родили пятнадцать женщин по ребенку, мальчиков и девочек поровну, а королева произвела на свет двойню: сына и дочку сразу. Были они похожи не на нее саму, а на Брана; он же за время скитаний стал бел, как пена морская, и темен, будто скрытая в ней пучина.
Тут говорит Бран:
- Сотворили мы все доброе: не иссякнет теперь ваш народ. А нам пора завершить и увенчать наши скитания.
- Погоди хотя бы еще столько же, - попросила королева.
И прочие женщины с плачем и стонами умоляли о том же самом.
Но знал Бран, что, согласись он, вымолят у него еще время, и еще и не будет тому конца. Ибо мягче воска сердце человеческое.
И велел тогда своим людям собраться, загрузить корабль дарами этой страны и править в открытое море.
В час отплытия собрались их женщины на берегу, и каждая держала в руке клубок золотой пряжи. Бросили они эти клубки, восклицая:
- Во имя детей наших, настоящих и грядущих!
И прилипло золото каждой к правой ладони ее мужа, потому что устыдились все моряки вместе и каждый из них на особицу. Потянули женщины, наматывая каждая свою нить на тонкие пальцы, и карра медленно пошла в объятия той бухты, откуда выплыла на вольную воду.
- Бросайте клубки, хоть бы пришлось каждому из нас отрубить себе правую руку! - воскликнул Бран при виде этого.
Но при первых признаках его гнева попрыгали его спутники за борт. Корабль стал в вершке от мелководья, и юноши резво поплыли назад, к семьям, ибо тяга их к оседлой жизни и ее радостям пересилила желание скитаться и далее - без надежды вернуться на землю, откуда все они когда-то вышли.
Бран остался на корабле один, а его нить натянулась так, что грозила порваться; ведь желание странствовать было у него сильнее, чем прочие земные чувства.
Тогда королева намотала нить не на пальцы, а на тонкое своё запястье, потянула вновь - и в единый миг перелетела в объятия Брана.
Тогда корабль, наконец, отделился от побережья и сам собой вырулил в широкий океанский простор…
…Снова безумное чаепитие в компании мессера. На сей раз он принес ларчик с каким-то совершенно особенным напитком, что и на чай-то не вполне похож. Разогнать мою тоску.
- Это не листья, а почти так же засушенные цветы.
- Я уже употреблял, с вашей подачи, ферментированные хризантемы и вяленый гибискус, так что…
- Попробуйте.
Из вежливости он всякий раз, наполнив обе чашечки, немного отливает из моей в особую скляночку и дегустирует. Хотя я давно и думать не думаю, что он способен отравить хотя бы мышонка.
Окунаю губы.
Ароматный, сладкий с легкой горечью, но что-то… что-то совсем простое.
- Кипрей. Цветок руин и пустошей. И дикий лесной мед из борти. Оценили?
- Хм. Снова вы на что-то намекаете? Нет чтобы сказать прямо, четко и откровенно.
- Только на то, что необходимое вам решение скорее всего будет самым вероятным их возможных. И самым примитивным.
- Снова образ вместо неложных речей. Снова изящное иносказание вместо душевной прямоты.
- Я никогда не говорю прямо и четко с владетелями. Это недостойно такого умного человека, как вы. И к тому же я не ваш конфидент, чтобы откровенничать с риском остаться непонятым.
- Допустим, вы уже он, - ответил я чуть резче. - Почти. Ваши действия?
Дарвильи усмехнулся и поставил на место чашечку.
- Тогда так. Некто очень серьёзно не хочет ребенка вашей Фрейи от наследника престола. Того, кто уже рожден, как я слышал. Здоровенький… но девочка, ведь так? И по древнему готийскому закону, также может наследовать отцу. Во Франзонии и Вестфольде девушка держит престол для будущего мужа, а вдова - для малого сына. Однако и Фрейра, и вас этот человек явно не хочет трогать.
Именно еще и поэтому некто хотел бы убрать обеих принцесс из Вертдома, пускай и на тот свет. И весьма раздражен тем, что малютка стала теперь недосягаема, а сам приговор по прежнему хоть и подписан, и скреплен поверх подписи вашей личной печатью, но рядом с ней стоит слово "cunctacio". То есть - "ждать, поелику возможно".
- Если вы полагаете, что я…
- Я не полагаю, что вы, ваше величество, настолько ловки и быстры, чтобы распорядиться этой маленькой жизнью. Но что это смелое деяние сотворило из вас почти такую же лакомую мишень, как из вашей приемной дочери, - это бесспорный факт.
- Назовите, кто эти люди.
- Первый - голова. Мало ума, много претензий. Второй - шея. Управляет головой, но не полностью осознает, какие в ней ныне зарождаются мысли. Есть еще черная кость заговора, но она не стоит августейшего внимания.
- Имена, я сказал.
- Нет. Иначе вы еще менее склонны будете мне довериться. Я же хочу, чтобы вы ко мне прислушались хотя бы отчасти.
- В чём же?
Я резко стукнул пустой чашечкой о столешницу.
- Когда ваш истинный конфидент… когда в Ромалин придут те, кого вы прекрасно знаете, вместе с теми, кто покажется вам смутно знакомым, примите их с нарочитым уважением и почетом. Они предназначены разрубить узлы тем способом, который ничего не нарушит в естественно сложившемся порядке - и в то же время будет совершенно неожидан. Впрочем, я думаю, вы и без меня бы так поступили.
И снова удалился восвояси…
Я кивал ему вдогонку, будто и впрямь соглашаясь.
Вот ещё бы понять, что всё это значит!
И, конечно, снова в моих наглухо закрытых покоях встречает меня мое любимое привидение. Хотя нет: добрый домашний дух. Хельмут как-то оплотнился и вроде даже помолодел: безмятежная райская жизнь сказывается, наверное.
- Привет тебе, потомок.
- И тебе то же самое, дед. С чем пожаловал? Догадаться можно, что понапрасну не потревожишь. Снова с россказнями?
- Снова. Я говорил тебе, как я для гильдии свой шедевр выполнил?
- Дед, это когда же?
- Ну, не я сам.
- Не сподобился.
- А ведь затейливая история, однако. Вообще-то как это делают по обычаю? Дожидаются какого-нибудь простого приговора и ставят тебя, пока еще первого подмастерья, заглавным мейстером. С именем на таких настенных афишках, что лепят на стены рынка и ратуши. Только что двое старых и опытных мейстеров вместе с тобой по ступеням поднимаются и уже служат самому тебе. Не подручными, однако, а более того доглядчиками.
Ну а как решили они меня в дело ввести на первых ролях, так и работа объявилась.
Были в наших краях такие пожилые сеньор и его крепостной. Семейство дворянина давно оскудело, родители померли, младшие братья порассеялись, а еще и черная лихоманка навестила деревню. Теперь-то изобрели, как от нее избавляться, с нашей, кстати, палаческой помощью. Мы ведь не только исцеляли, но и за нечистью всякой смотрели, изучая ее повадки. Вот и предложили гражданам и сервам: черных крыс травить, зараженные дома жечь, а людей переселять на чистый воздух в палатки и каждое утро парить в поставленной тут же бане с едкими травами. Сразу меньше умирать стали, как нас послушались, а не лекарей-кровососов.
Так вот, этот дворянин уже давно отпустил своего вассала на сервьет - иначе оброк. Тот занялся не землей, а торговлей и разбогател, знаешь, вскорости так, что его сюзерен неплохо одной его десятой долей пробавлялся. Или даже меньшей.
- Он что - выкупиться захотел, а дворянин не дал?
- Наоборот. Хозяин его от себя вроде бы даже гнал, а тот - ни в какую. Ваша матушка, дескать, перед смертью с меня клятву взяла, что в беде не покину. И прочие сопли. Смеялись все над этим. Эти двое постепенно даже примелькались: заходят в лавку, хозяин выбирает товар, а слуга кошелем трясет. Или наоборот: серв по деревням собирается в двуколке проехать, непряденый лен скупить или шерсть домашней крутки, а дворянин с пером за ухом и чернильницей на поясе бок о бок с ним на кляче трусит, как заправский секретарь. Чисто неразлучники: у обоих, кстати, семейства так и не завелось, о чем тоже разговоры ходили.
Так вот, дворянин как-то сдуру замешался в заговор против сына королевы Кунигунды и ее мужа.
- Помню. Это точно знаю.
- Рыцарь Олаф тогда был еще в чести, а покушение на короля каралось вельми строго. Квалифицированная казнь. Повесить, четвертовать, лишить мужественных признаков, вынуть у ещё живого внутренности и на костре спалить перед глазами изменника. Ну, даже со всеми прочими мятежниками так не поступили - смягчили участь. А этому сразу повелели голову отсечь. В шибко больших летах потому что.
- Понял.
- Погоди, не торопись. Был тогда обычай: отпускать преступника под честное слово и под залог свои дела доделать. А залог тогда не как сейчас, типа денежная гарантия или арестованный особняк: кто-то другой должен за него своей жизнью поручиться. Не вернется виноватый - невинный вместо него в петлю голову сунет или под меч положит.
Уже и не знаю, какие там такие дела были у дворянина, что так прижало. Серв и всем своим достоянием ручался, и знатных свидетелей хозяйскому слову искал - не соглашались судьи. Тогда он говорит: "Будь что будет. Себя самого на весы кладу".
- Как в древних балладах. Тиран Дионисий, крики "Постойте, я здесь, я не скрылся" и прочее.
- Ну, ты только не думай. Час в час - такой точности никто и никогда не требовал. Когда уже подходил крайний срок договора, а отпущенный с воли не являлся, гонцов рассылали во все стороны и дожидались еще с месяц. Невиновного казнить - это ж еще решиться надо.
Ну и бывает, кстати, так называемая заместительная казнь. Когда законники сразу соглашаются принять одну жизнь в обмен на другую. Родственник какой-нибудь или холостой приятель, не обремененный семейством и прочими обязательствами так, как настоящий фигурант. Однако и тогда приговоренный должен находиться рядом для наглядного урока, а потом его всё равно в темницу вернут и не отпускают, кроме как с родней повидаться, над имуществом надозреть или уж совсем с концами: если королевское помилование ему выйдет.
Власти явно догадывались, что здесь нечто похожее. И даже что марки, которые предлагались в залог, остались от покупки оружия бунтовщикам. И что дворянин по взаимному уговору не вернется, а побежит от нас куда подальше. Но всё-таки держали его оброчника пристойно, тем более платил он за себя чистой монетой. И казнить его тоже было надо образцово - чтобы напрасных мук не причинить.
Сроки, кстати, в законе были расписаны. И начальные, и крайние. И сколько после крайности еще терпеть полагается.
Вот этот прискорбный случай мне и выпал.
А это значит, кстати, что вместе с нами, тремя палачами, и тем, кто оглашает приговор, еще и главный судья поднимается. И все эти восемь пар глаз - на меня, такого еще молодого.
Место, кстати, тоже непривычное. Не в городе, не за стенами, как делали, когда предвиделось большое стечение народу и не хотели дурной приметы создать, а на поляне близ "Вольного Дома". Чтобы потом все хотевшие того могли с нами отпраздновать моё вступление в наследственную должность.
Ну, сработал-то я отменно. Не Торригалем, нет, тогда ещё один из дедовых двуручников у меня был. Свой меч заводить мне не было пока положено.
И вот - представь себе такое!
Как только голова слетела и начали мы тело укрывать, чтобы парни, помощники наши, его потихоньку убрали, - шевеление на том конце толпы. И продирается к нам - представь только!
- Тот самый раскаявшийся дворянин, - кивнул я.
- Знаешь, поначалу он и в самом деле хотел утечь от всех этих дел: уломал его, видишь ли, тот крепостной. Потом вроде как через третьих лиц себе или серву помилование хотел получить. Потом… Ходил кругами близ Вольного Дома и города, не решался ни того, ни другого сделать. В смысле того, что в город идти совсем уж боязно, а в нашу заповедную рощу как-то привольнее, что ли. Только времени из-за нас слегка не рассчитал. Не то подумал сначала.
- Ну и?
- Законник и говорит: хватит с правосудия одной смерти. Зачтём как замену во искупление. Одного в могилу с почестями, а вон этого - в темницу.
- Не надо мне такого искупления и послабления, - говорит дворянин. - Всю жизнь вольным духом дышал и что хотел, то и делал, а теперь и друга моего милого нет - ради меня и любви своей преданной умер.
Как судья услышал эти слова - вмиг помрачнел и кивнул нам. Два что там - мы и без того поняли. Жаль, второго раза так чисто не получилось - крестьянину мы без церемоний руки назад завели и на колени поставили, а знатного уважить потребовалось. Я его стоя взял, со спины, оттого и подбородок стесал напрочь. Но всё одно легкая была и эта смерть. Пристойная. Это много позже я разревелся. Дома.
- Погоди, предок. Я чего-то не понял. Вы зачем ему поддались, самоубийце этому?
- Миловались они двое. Голубились, понял? Ну, пока это на свет не вышло и во всех ушах не прозвенело, так ничего, а если взяться теперь пересуживать, так костер в тумане светит. За мужеложство. И ведь скажи - некрасивые были оба, почти старики, а ведь до самого конца в них это нетленным оставалось. Что с того, коли один всю жизнь только брал, а другой давал? Под конец сравнялись они.
- Дед, но ведь такие любить не могут. Похоть одна, говорят.
- А ты слушай больше. Эти-то как раз смогли полюбить, не чета многим законным супругам. Кто же ради одной похоти на верную гибель пойдет и мученическую смерть на себя накликает?
- Он к нищете ведь не привык, твой святой.
- Их обоюдным рачением и не пришлось бы. Дворянин, пока был в бегах, устроил имущество у дальней родни, по роду занятий - свободных купцов, им же и торговые связи передал. Я с ними потом виделся.
- А теперь вопрос на засыпку, как говорят в Рутене, - сказал я. - Зачем ты мне рассказываешь эти нудные старинные истории, когда я голову себе ломаю над хлебом насущным?
- Да чтобы аллегорически пустить твой хлеб по водам, так сказать. А прямо говорить - несолидно. Пускай с тобой этак молодые откровенничают. Ну, прощай, внучок, а то меня иные дела поджимают.
И он снова исчез - медленно и вроде как неохотно.