Я бросился к куртке, вытащил кошелек и оттуда - визитку с надписью "Дипломаты без берегов". Как по наитию, просунул в щель: ее слегка втянуло, как в автобусной кассе, только примерно на две трети, и выплюнуло. Книга распахнулась сама по себе, прошелестели пергаментные страницы, заструились перед глазами каллиграммы…
И мы оказались в цветущем яблоневом саду - как были полуодетые. Впереди маячило длинное и низкое здание в виде прямого угла, с башенкой в его главе. И оттуда к нам шел старший Торригаль.
В очень непритязательном наряде свободного кроя: рубахи, надетые одна на другую, с длинным, другая с коротким рукавом, штаны в обтяжку и ещё мягкие узконосые ботинки на каблуке.
- Молодцы, ох, молодцы, что насчет карты сообразили, - говорил он торопливо, словно боясь, что мы его перебьем. - И что додавили ее до правильного места. В Шинуазе вас тоже нашлось бы кому встретить, да и времени было бы куда как побольше. Но там всех четверых легче примут, чем только вас двоих, а что до времени - в подобном деле уж лучше тютелька в тютельку подгадать. Кстати переоденетесь, в таком, как вы, здесь одни крестьяне ходят. Позавтракаете: у вас же глаза несытые, а ехать-таки долго. Коней вам подберем - вы ведь на главном ипподроме бывали? Ну, на котором школа верховой езды? До места часов двадцать кентером, это такая широкая рысь. Выдержите авось, на пастушьих-то седлах. Они разлатые и замшей обиты. Да, пока не забыл: мы с сыном здесь известны как Торригаль и Бьёрн, Юлиан так и будет Юлиан, а вот Юлия - это Фрейри, Фрейр, и на что другое не отзывайся, ладно?
Мы воззрились на него, как на заморское чудище.
- Ох! Совсем запамятовал, - хлопнул он себя по лбу. - Склероз, маразм и Альцгеймер вместе взятые. Добро пожаловать в Вертдом, благородные принцы!
Нас как ураганом затащили в башню, кордегардия тут бывшая, или иначе караулка, приговаривал Тор, а там нас уже поджидал Бьярни с улыбкой во всю крепкозубую пасть. Они открыли каждый по одной двери: отец - резную дубовую, с грубовато высеченными на ней русалками в высоких венцах, сынок - простую, вроде как из розоватой лиственницы. Язык показался мне смутно похожим на наш. Я спросил о том.
- По хотению, велению и невольному соизволению демиурга нашего, сьерра Филиппа, - северорусский с некими вкраплениями иноземной лексики, присущей современному московскому столичному говору. Правда, насчет Скондии - это там, чуть подальше - он недосмотрел, они вроде как употребляют новобедуинский. В Готии - по большей части лангедокский, в Вестфольде раньше бывал исландский, монахи вовсю грешат на вульгарной латыни, но здешняя "королевская" речь - нечто вроде волапюка. Эсперанто, проще говоря. Так что вас тут всегда поймут, только окайте, акайте, чмокайте губами на "в" и "у", а изредка не стесняйтесь язык меж зубов просовывать, как в английском.
Пока он так рассыпался в объяснениях, подоспел и завтрак - его вынесли из незатейливой, служебной двери - и костюмы, за которыми пришлось тайно (почему - тайно?) посылать в личные покои верховного конюшего, то бишь самого Торригаля.
Завтрак - чай и какие-то рассыпчатые сладкие лепешки - пахнул луговым медом и земляничным листом, одежда, чуть поменьше и понаряднее, чем у хозяев, была восхитительно легкой и чистой, шелк рубашек слегка холодил, туники были скроены из тончайшего сукна, и мягкие полусапожки и перчатки с раструбом сидели как влитые.
Кроме того, Торригаль-пер мигом препоясал каждого из нас чем-то типа широкой и гибкой цепи из металлических звеньев, на которой висело нечто типа большой парчовой косметички с деревянным гребнем, серебряным зеркальцем и парой золотых монет внутри.
- Пояс с кошелём, - пояснил Тор. - Крайне необходимо в дороге. Также используется как обманка для воров мелкого и среднего достоинства. Матерые на это не клюют, но внимание и им приятно. А теперь пошли на конюшню, лошадей выбирать.
Конюшня нас впечатлила: двери и перегородки денников из настоящего красного дерева, как Тор сказал - вестфольдской работы. Лошади холеные, шерсть прямо блестит, и в то же время жилистые и легкие на ногу.
- Преемник мой их, по счастью, тоже заценил, - невнятно проговорил Тор. - Ни одной не загнал досмерти.
Сам он сразу взял себе вороного скакуна, отдаленно похожего на фриза, хотя далеко не с такими роскошными щетками и небольшим бугорком во лбу.
- Мой любимец, - пояснил он, - линия Черныша.
Прочие кони как бы сами подбирались в соответствии с нашей собственной мастью: Юлька-Фрейри ловко подседлала себе рыжего и поджарого жеребчика, мой глаз остановился на белорожденной кобыле-альбиносе, глаза которой были не крольчачье-красного, а нежного сиреневого оттенка, Бьярни же еще до нас ухватил за недоуздок лошадку забавной желтоватой масти с нежной зеленцой. Это сокровище, по всей видимости, за полной ненадобностью паслось рядышком на лугу в ожидании того, что один из здешних Д'Артаньянов поймает его и обротает.
- Изабелла, - с благоговением в голосе произнес Бьёрнстерн.
Поди скажи, это кличка или всё-таки масть?
- С лошадьми справились? Не забывайте, что я сказал, - дорога по вашим меркам длинная. А теперь поскакали. Еду и питье я уже положил в наши с Бьярни сумы, ночью попробуем дремать прямо в седле, и утром… Печать, понимаете, уже давно рядом с королевской подписью пришлепнута, а вчера еще и отсрочку казни похерили чуть раньше нашего общего расчета. Дай теперь Бог, что и в Верте правит, не прийти слишком рано и не опоздать. Аминь!
Под копытами четырех наших скакунов разворачивается свитком проселочная дорога. Это куда приятнее городской и пригородной, где нас било по антиподам известняком огромных плит, подогнанных стык в стык.
- Хорошо, что сухо, - кричит Тор. - Время весеннее, однако. Снег стаял, дожди не начались: после первых гроз тут хоть на брюхе плавай.
И припускает уже не рысью, а куда более приятным для нас галопом. Всё равно кишки бултыхаются в нутре, мысли - в мозгах. Ну, конечно, наши Торригали на ходу объяснили нам про заговор, про перекрестное хитроумие, но доходило до нас туго. Какой приговор на смерть? Какая ягодка-заманиха? И, наконец, с какой стати кое-кто из нас должен спасать земную девочку именно таким экстравагантным манером?
- Это не с неба, а лично из меня сейчас дождичек прольется, - прерывает мои тяжкие розмыслы Юлька… то есть Фрейри. - Прямо на вальтрап и затем на местную грунтовку. Может, остановимся?
- В сторону облегчайся, как все, - фыркает наш предводитель. - Кобыле-то что - она ко всему привычная.
К моему удивлению, Юлька слушается. Расстегивает гульфик, тоненькая струйка взлетает вверх изящным фонтаном… Нет, это скорее плевок тропической рыбки-брызгуна, который метко сбивает шляпку одуванчика на обочине.
- Гормоны шалят, - пожимает Юлька плечами на мой безмолвный вопрос.
- Смотри, королёк, больше так не рискуй. Промахнешься - вяленое мясо пропадет, - смеётся Бьярни. - Я его вам под все войлоки сунул, чтобы стало помягче. Ёрзаешь - и готовишь. К ужину в самый раз придется.
Едим мы, кстати, практически на ходу, клюём носом не сходя с лошадей. И гоним вперед через вечер и ночную тьму.
Они подобрались к нашим постам так неслышно, что мои ба-нэсхин ничего не заподозрили. Или, скорее всего, почуяли своих куда раньше меня, хоть и неспящего, и лишь тогда подняли меня с ложа.
- Его высочество Фрейр, - позвал старший. - Они здесь. Торригали, отец и сын, и с ними те самые рутенцы.
А я и без того вмиг их распознал - хоть никогда не видел.
Один - почти мое отражение. Более тонкий, не такой рыжеволосый, хорошо носатый. Озорные глаза. Кажется едва ли не моложе меня, но только на первый взгляд. Старше. Много старше…
Но зато другой…
Господи.
Нет, не близнец моей бедной невесты и матери моего ребенка. Ему и не положено - просто выросли оба в одном чреве. Однако и это сходство - куда больше, чем нужно для моего спокойствия. Та же с виду хрупкая, летящая фигура, узкобедрая, тонкая, как горностай. Те же светлые волосы и темные глаза, тот же рот, та же улыбка, быстрая, как высверк молнии. И - белизна на белизне - он что, нарочно мою любимую Белоцветик себе взял? От этого одного всё, что в сестре казалось незрелым, незавершенным, эскизным, - в брате обрело полноту и уместность…
Врожденная стойкость и царственность - невзирая на то, что звучали они под сурдинку. Обаяние и красота, не осознавшие сами себя.
Ее я хотел лишь оборонить - перед ним хотелось преклонить колено.
Всё это промелькнуло внутри меня в один краткий миг - и пало внутрь, чтобы устояться там подобно молодому вину в крепком мехе.
И тотчас же я крикнул:
- Слава богам, какие есть в Верте, - они прибыли вовремя. В Шинуазе уже невозможно стало медлить. Уходим - и стягиваем нашу цепь!
…Помост, обитый черным сукном. В кресле грубой работы - осуждённая, волосы скручены и упрятаны под тугой чепец, какой носят замужние простолюдинки, поверх сорочки и нагих плеч - покрывало. С левого боку двое "подручных смерти" из Морского Народа, в народе они слывут не знающими жалости. По правую - исполнитель суровых приговоров, высокий человек, что опирается на обнаженный двуручный клинок с женской головкой на перекрестье. Черты его лица смутно напоминают кое-кому из собравшихся на лугу одного из самых знатнейших при королевском дворе, но додумать эту мысль до конца никому не удается - теснят под бока. Весь луг головами вымощен, хоть пешком по ним иди.
- Ждём. Старт рановато объявили, вот и приходится тянуть. А ты верно говоришь, что не холодно тебе? - говорит Хельмут. - Весна ещё ранняя.
- Нет, сама удивляюсь, - отвечает Фрейя.
- Моряну родила - и сама моряной, верно, стала.
- Похоже на то. Иначе мне было ее не выносить. А хорошо, что хоть она есть, верно?
- Я твои путы только что не на бантик завязал, - невпопад говорит он. - При случае одного хорошего рывка хватит.
- И что дальше? Что ненавистники, что доброхоты - в одном запале раздавят, - отвечает Фрейя. - Пока давит только сиденье это паскудное.
- Это хорошо, когда чуток неудобно: не так страх одолевает.
- Да не боюсь я, - беззвучно смеётся она. - Давно перегорело всё, прадедушка. Даже толпа меня почти не пугает.
- Собрались посмотреть на королевскую кровь. Рутенскую. То, что они тебе всецело сочувствуют, не помешает им и своё удовольствие получить.
- Дай им Бог при этом случае одной мною напиться, дед.
- Что ты такое подумала: неужели мы тебя бросим?
- Сам ведь говорил: едва хоть одному придет в голову крикнуть про ведьму и прелюбодеицу - уже никто не остановит. Ни ба-нэсхин, ни ты, ни твой живой клинок.
- А ведь каждый из них, будучи взят по отдельности, совсем неплохой человечишка. Недаром говорят: некий злобный бес вселяется в людей, когда они сбиваются в стадо, - вздыхает Хельмут. - Но насчет тебя я успею, не беспокойся. Эти верноподдатые оттого на миг замрут…
- А потом кто-то выкрикнет слово против вас самих. Стелла не такая мощная, как всегда… Повтори, что ты мне сказал: почему ты здесь в полной телесности, если ты такой мертвый?
- Вот кто ведьма и колдунья, так это она, нянюшка твоя любезная, - старый мейстер ударяет ладонью по мечу. - Она меня во плоти воставила - только сама при этом сделалась почти без разума. Нюх почти звериный: как натянулась нить между мирами - почуяла безошибочно. И я через нее. Дрогнуло нечто и вроде через Покров иголкой прошло. Но во всём прочем она сейчас - обычный клинок. А, даст Всевышний - дождёмся и момента, когда уже нельзя будет повернуть обратно. Или не дождёмся.
- Но я…
- Тебе-то ничего, а в масштабе страны получится проигрыш. И мятеж расползётся, как свежий навоз по двору, и два корабля, большой и малый, ещё скорее друг от друга врозь поплывут.
- Со мной-то что дальше будет?
- Со всей великой роднёй нашей факт увидишься. А прочего тебе и я не скажу доподлинно, хотя знаю обе стороны того и этого света. Кто из наших говорит - тот мир для тебя закрывается, где ты родился, кто - где скончал век. Никто из нас не укоренялся в одной земле, а навсегда помирал в другой. Даже Филипп.
- Я буду первой, - девушка мотает головой, то ли снова смеясь, то ли плача. - Экспериментальный образец…
Рокот, свист, гул, резкие выкрики с дальней стороны поля. Оттуда, где вплотную подступает к нему лес.
- Что там? - кричит Фрейя.
- Не рвись. Сиди, - говорит Хельмут железным голосом.
И одним чётким движением снимает покрывало с нагих отроческих плеч, с рук в самоцветных запястьях, срывает чепец с узкого золотого венца.
Четыре всадника в ряд - и пешие ба-нэсхин в стеганых панцирях с нашитыми на них "зерцалами" - крупными металлическими бляхами - и в таких же шапках, с длинными, в полный их рост, луками в виде прямой трости. Рубаха и штаны - наряд раба, кольчуга - одеяние свободных. Украсы их, тугие широкие ожерелья и низанные налобники, - тоже доспех, не одно лишь баловство. И высокая, до колена, обувь, сплетенная из ремней, - тоже.
Морской Народ. Воины, чья сила неизмерима обычной мерой - сухопутному люду время от времени свойственно забывать такие вещи. Бойцы, такие же умелые в нападении и защите, как те, что загораживают осужденную от толпы с боков. А сама толпа…
Ее уже разделили, рассекли на безопасные части - так нож в руках умелой хозяйки режет вынутый из духовки пирог. Только одинокие, пронзительные вопли оттуда:
- …и вот, конь белый, и на нем всадник, и дан был ему царский венец, и вышел он как победоносный, чтобы победить…
"Белый мальчик - моё зеркало, - в смятении видит Фрейя. - Мой земной брат, мой рутенский брат".
- …и вышел другой конь, рыжий, и сидящему на нем дано взять мир с земли…
"Фрейр! Нет… Гибче, красивей… Женственней. Солнечный принц", - думает Фрейя о нем почти теми же словами, что Юлиана о муже и брате.
- …и вот конь вороной, а на нем всадник, имеющий меру в руке своей….
"Торригаль, мой хороший, мой верный рыцарь!"
- …и вот, конь бледный, и на нем всадник, имя которому "смерть", и ад следовал за ним….
"Фрейров стальной побратим Бьярни - смеётся, скалит белые зубы, машет мне рукой. Самое лучшее войско в моем милом Вертдоме становится в каре по сторонам помоста. Оно дождалось. Мы… Я - я дождалась конца своей игры!"
Народ усмирён и пока безмолвствует, но и безмолвствуя - в душе ликует. Ему показали роскошное зрелище - куда более роскошное, чем все жители могли ожидать. И он уже почти уже знает, заранее предвкушает, какие чувства ему будет предписано выразить.
"Ибо мой принц уже рядом. Соскакивает с седла, одним махом взлетает на помост, поднимает меня с места, так что шнуры развязываются и соскальзывают, берет мои руки в свои…."
- Я, Фрейр Рутенец, кровный брат Фрейра Вестфольдера, заявляю свои права на Фрейю Рутенку. По древним законам моей земли, согласно живому обычаю этой земли - я беру сию женщину в супруги. И да простятся ей отныне все грехи явные и неявные!
Разрозненные вопли ужаса и недоумения наконец сменяются мощными криками восторга.
Стелламарис поднимается ввысь, летит к мужу серебристой тенью - и тотчас оказывается в седле перед ним.
Хельмут, удовлетворенно вздохнув, растворяется в воздухе, но этого не замечает ровным счетом никто.
Ибо Фрейр Вестфольдер как раз ведёт в поводу своего чубарого: среди своих людей он как равный, лишь цвет волос и кожи отличает его от сторожевого войска.
- А теперь по тому же обычаю - под венец обоих! - кричит он зычно. - И потом - всем миром в Шинуаз. Растрясем эту башенку до основания! Что не пошло на помин души - на свадьбу растратим. Кто говорит, что дурная примета? Да к чему в них верить, а если и верит кто - сегодня мы создадим новую, морскую, солёную, рисковую!
Озирая свой народ, Фрейр нечаянно ловит на себе ответный взгляд Юлиана - и некая жгучая искра мгновенно пролетает из одного сердца в другое.
- И ещё слушайте! - снова говорит он. - Всё, чем владею, - с рукой моей милой сестры отдаю ныне брату. И добро, и талан, и землю. Королевство в придачу к девице - чтобы мне на свободе свою долю искать. А батюшку Кьяртана как ни на то упрошу!
Фрейр Вестфольдер говорит почти как по-писаному, так, как обучали его лелэлу Эсти, лаилэлу Бахира и нянюшка Стелла, но затверженные слова вылетают ныне прямо из его сердца, отверстого сердца, сердца, пронзенного стрелой из ясеневого лука.
Тут уже и священник подоспел. И хотя ныне во Франзонии говорят: "Плюнь - как раз в ассизца попадешь", этот из новомодного ордена Езу. Блестящий, как монетка только что из-под чеканного пресса.
И мантию невесте тотчас принесли - вышитую серебром по парче, роскошную, как епитрахиль или сон эротомана. И венцы для брачующихся: из мирта и майорана, такие в любой крестьянской семье после свадьбы висят в красном углу.
Естественно, продолжать гулянье собираются хоть и за рвом, но не в самой башне, а лишь в цокольном, несокрушимом ее этаже, что именно для таких скопищ и предназначен. Но не так долго, как полагается, когда величают первую пару в стране.
Потому что главная царская игра ещё не кончена.
Я лежал на своей кушетке в мутной полудрёме, когда с шумом ввалился Эрмин. Оказывается, некие опасные гости встретились с моим верховным конюшим и его сынком, через мою голову похитили четырёх самых лучших коней из королевской конюшни - и умчались в неизвестном направлении.
- Хотя про направление всё как раз известно, - процедил он. - Взирать на отправление твоего правосудия. Ты знаешь, что делу дали внезапный ход? Послали второй подлинник с отменой отсрочки? Держу пари - это всё снова поповы происки.
Я хотел сказать, что именно Дарвильи предупредил о незнакомцах…
Но откуда Эрмин знает то, чего не знаю я?
- Тебе кто о том доложил? - начал я - и прикусил язык. Ведь мессер так и говорил: я должен выставить себя неосведомленным глупцом, чтобы тайное стало явным.
- Иногда говорить так о святом отце почти равно богохульству, - строгим тоном произнес я, пытаясь как-то успокоить Эрми насчет моей оговорки. Хотя я и в самом деле не слышал о том, что моё решение перечеркнули, и его слова страх как беспокоили меня самого. - Да, насчет лошадей. Тор имел полное право распорядиться конным парком по своему усмотрению. И навряд им так уже злоупотребил.
- Сам поди посмотри, дружок. И увидишь, что они сотворили.
- Разумеется, с мессером я побеседую приватным образом - и спокойно. Иди, ты и так сделал слишком много.
На самом деле я с шумом и руганью появился на конюшне, велел подседлать бледно-золотого жеребчика, которого объезжали специально для моих парадных выездов, обнаружил, что его захватил мой названый братец, - и осерчал уже не на шутку. Даже сломал о решетку денника тот самый рутенский хлыст.
Выбрал самую хорошую кобылу из оставшихся. Гнедую, на которой обычно выезжала Зигрид. Сказал, что конвоя мне не потребуется.
Далеко, впрочем, я на этой кобыле не уехал. Нечто раздирало мою душу на части: я отлично понимал, что умом действую по указке Дарвильи, но сердцем… Сердце отчаянно противилось этому и не желало следовать по начертанному другим пути.
Мессер был в городе - как обычно, навестил один из светских скрипториев. Его передвижения мы отслеживали, кстати, с его собственного ведома и согласия.