- Приду сегодня, полюбуюсь, как мыть станут. Морду в сторону наклоня, чтобы нечистым своим дыханием анималькулей в младенческую неокрепшую плоть не внедрить.
- Не выкаблучивайся. Микроб - вполне хорошее слово. Или инфузория-тапочка… Да, так о чем я? Повтори-ка, чем тебя обрадовали.
- Мальчик и девочка. Близнецы: похожи внешне, как две капли. Рыжие и верткие, стало быть, жить собираются долго. Истинное Хельмутово семя.
- Раз не одного пола, так и не из одного яйца. Зигги тебя учила биологии?
- Ну.
- Внучок, - продолжала Библис с неким призрачным сочувствием во взоре. - Они вот именно что из одного. Тонкие рутенские пробы им делали. Мочи, слез и слюны. Оба мальчики, только у одного геномалия.
Переврала термин она специально, чтобы я поправил и на том кое-как успокоился. Что я и сделал.
- Генетическая аномалия.
- Да. Несимметричный выброс женских гормонов на восьмом месяце внутриплодного развития.
От зубов отскочило. Сама она генома…
- С виду девочка, внутри мужеского полу. Красивая будет и сильная - как все такие дети. Вот ее Рутен и получит как аманатку.
Последнее слово меня хорошо успокоило. Аманат - это вроде как не навсегда и означает для нас сугубый почет и доверие.
- Это значит, воспитывать и кормить чужую малышку - моей Зигрид?
- Уж лучше такое чудо, как наша Фрейя, держать подальше от местного ханжества. Королева уже согласна.
Обвели меня, значит, снова по кривой… Как и насчет женитьбы.
- Откуда это получилось? Ну, аномалия.
- Не знаю точно. Одни говорят, что морская кровь на морскую же кровь наслоилась. Другие - что красный камень повинен. Вокруг вас любую ночь - он.
Библис показала на стенные панели. Я, когда меня спросили, какую отделку я выбираю, указал на редкой красоты багряно-розовую то ли яшму, то ли что еще. Рутенцы зовут ее "родонит", мы - "орлиный камень".
- От него исходят невидимые лучи. Не весьма вредные, в общем, но на плод в чреве могли подействовать.
Тут до меня дошло кое-что еще.
- Она же… Он же не сможет понести.
- Через пятнадцать лет либо ишак, либо падишах… - отозвалась она.
Хорошо знакомая мне притча о том, как пройдоха-скондиец взялся учить знатного осла грамоте.
- Вам всем не отмазка нужна, - сообразил я наконец. - Не путай меня.
- Именно. Фрейя - от корня ба-нэсхин, опять-таки, - кивнула бабка. - Игральные кости в чужой стране могут лечь так, что она зачнет и родит. Бог благоволит к чужакам и отважным.
- К отпетым дуракам тоже, наверное, - пробормотал я. - Ох, я надеюсь, тоже.
Размышление первое
Вот что рассказывала малышу Кьяртану, тогда еще никакому не королю, его нянька и мамка Стелламарис.
Один молодой рутенский рыбак, в чьих жилах текла кровь всех царственных бродяг его страны - и Брана, и Майл-Дуйна, и Кормака из Темре, решил последовать ее зову. А звали его тоже Бран, как и одного из предков. Собрал Бран пятнадцать добрых друзей, таких же отважных непосед, как и он сам, и так же, как и он, владеющих самыми разными ремеслами, и решили они соорудить корабль, подобный тем, что были в старину. Из дубленых кож и мореных дубовых поперечин, с ребрами, мачтой и веслами из гибкого, прочного ясеня - и вместо гвоздей соединенный гибкими ремнями. Такая карра в воде оживает и делается точно зверь морской - оттого нипочем ей любая буря.
Снарядили они свою карру, нагрузили едой, питьем и прочими необходимыми вещами и спустили на соленую воду в ясный и пригожий день, когда море стояло будто вода в сосуде. И по такому морю плыли юноши семь дней, никого не встречая, пока не увидели нечто удивительное. Впереди из воды поднималась крутая арка, что струилась по воздуху всеми семью цветами, будто радуга, и впадала обратно в море. Кораблик с людьми вплыл под эту радугу, и кому-то из них захотелось проверить - что это такое? И коснулся он ее острием копья.
Вместо воды оттуда пролился туман, такой же искристый и многоцветный, как сама радуга, и заволок всё море и всё небо. А сама арка исчезла, только заиграли на небе яркие сполохи и ленты.
- Какой удивительный путь открылся перед нами! - произнес Бран. - Делать нечего, последуем же ему без страха - и пусть Бог направит нашу кару, куда захочет.
Так они и сделали. Через некое время, когда уже на исходе были их вода, вяленое мясо и сухари, услышали моряки впереди шум - то волны бились о берег небольшого острова. Туман разошелся, когда они захотели причалить: прямо посреди голых скал возвышалась грубо побеленная стена, а за нею большой дом дикого вида.
Путники вошли в распахнутые ворота, отворили массивную дверь и вошли в обширную комнату, тёплую и светлую: внутри они увидели шестнадцать лож, по числу их самих, на ложа были наброшены белые меховые покрывала, а в изголовье стояли красивые стеклянные кувшины с добрым вином и блюда из тонкой белой глины с жареным мясом и душистым хлебом. Стены были украшены богатыми ожерельями, цепями и щитами.
А вокруг не было видно никого из хозяев, только небольшой кот, серый в полоску, играл посередине залы, перепрыгивая со столба на столб.
- Мы устали, испытываем голод и жажду, - сказал ему Бран. - Можем ли мы утолить их?
Кот не ответил, только замер не миг, оглядывая пришельцев.
Тогда они расселись по местам и стали есть, пить и отдыхать от качки, сколько им вздумалось. А потом прибрали все объедки и ополоски, поправили одеяла и стали собираться на корабль.
- Какие тут красивые и драгоценные вещи на стенах! - сказал Брану один из его товарищей. - Почему бы нам не взять хоть что-либо на память?
- Они чужие, - ответил Бран, отводя в сторону его руку. - Не стоит платить хозяевам за добро черной неблагодарностью. Тем более что один из них перед нами.
- Как, этот невзрачный котик? - удивленно спросил тот.
- Если бы ты слушал предания старших в роде, ты бы понял, что это волшебное животное и страж. Называют его Ирусан или Ирухсан, и он умеет насылать палящий огонь.
На этих словах кот недобро ухмыльнулся; в глазах его и за чередой оскаленных клыков мелькнуло рыжее пламя.
Бран сказал ему нечто успокоительное, поблагодарил Ирусана и по-прежнему невидимых хозяев низким поклоном, а затем друзья покинули дом и остров, чтобы плыть дальше.
Вот этим и завершился первый этап наших с бабкой переговоров.
Малютку Фрейю отправили за рубеж, то есть за пределы Радужного Покрова, одного месяца от роду и при помощи скондских бойцов из Братства Чистоты. Я не вдавался в кровожадные подробности сего дела. Сами Братья вроде должны пересекать Живую Радугу на грани смерти и жизни, а нашу девочку, по-моему, просто усыпили и крепко примотали к телу одного из Братьев.
Доставить оттуда замену брались сами рутенцы, молодые друзья и последователи старого Филиппа Родакова. Возвращались они домой куда легче нашего - притяжение куда большей физической массы работало, что ли.
Разумеется, пользоваться якобы зловредной спальней мы более не рисковали. Как нам объяснили, орлиный камень по поверью считается мужским. И хоть это обстоятельство, как говорили, увеличивает плотскую ярость, однако имеет, как и всё на свете, не весьма приятную оборотную сторону. То бишь и саму жену ослабляет, и вероятность зачатия ею прелестных барышень.
Вот я и переоборудовал сей зал в интимный кабинет, куда никто, кроме меня самого и доверенных лиц, не имел право совать носа. Точно так же, как в огромное многоярусное и многоящичное чудище для бумаг, которое однажды дало название всей комнате, где расположилось. А потом название прилипло вмертвую.
Тут самое время описать, как он выглядел, мой потаённый угол.
Раньше по самой середке возвышалась необозримая кровать с балдахином - из тех, что застилают простынями и покрывалами, навернутыми на длинную трость, а потом ею же задергивают расшитые парчовые занавеси, чтобы находящейся внутри чете было способнее любить друг друга во все дырки.
Чем мы с Зигги вначале и занимались - тем успешнее, что на огромных стенных панелях, оправленных в серебро, при известном напряге фантазии можно было угадать те же фривольные сцены, писанные самой природой. Черным по густо-красному.
Вот это как раз и был тот самый излучающий камень.
Только теперь он вдохновлял мои личные мудрые бдения за могучим дубовым столом овальной формы, за откидной крышкой шкафа-кабинета, испещренного угловатой резьбой, или просто в уютном кресле, которое также было снабжено небольшим откидным столиком поверх поручней. А то и на изящной кушетке с валиком в подголовье.
Поскольку мой любимый триумфеминат - мама Мария Марион Эстрелья, бабушка Библис и воспитательница Стелламарис фон Торригаль - еще до моей коронации на совесть отфильтровали Палату Высокородных, Высший Военный Совет и общинное вече, мои обязанности пока сводились к делам сугубо канцелярским. То есть доставать из ящиков шкафа всякие старые бумаги, присовокуплять к ним новоприбывшие и раскладывать на зеркальной поверхности многоуважаемого стола как можно более аккуратными кучками. И супругу - тоже… доставать из нарядных суперобложек, раскладывать на плоскости и досконально изучать.
Именно поэтому каждый визит венценосной и обожаемой Зигги нарушал мой прекрасный космос, сея в нем зерна первоначального хаоса. И не было на вертдомской земле места, на мой взгляд, более приятного для плотского соития, чем это захламленное канцелярское пространство.
А что до излучения - так ведь мы и сыновей хотели, не только дочек!
Кровать мы, однако, вовсе не покинули, но с самого начала перенесли в другую комнату, поменьше, посветлее и без прежнего изобилия розовато-мясных тонов. Чтобы, как Зигрид слегка передохнёт, зараз начать ковать на ней новое поколение принцесс и царенков. Что мы с успехом и делали - пока это новое поколение, шесть пар чистых, не начало пищать и вопить изо всех дворцовых покоев и покойцев, лишая нас всякого сна. Тогда мы с королевой решили, что с нас довольно, тем более что седьмая двойня заключала бы в себе дитя номер тринадцать - по примете, несчастливое.
Но вот девочка, которой заменили одного из наших первенцев… Новая Фрейя…
Она была полнейшим счастьем: белокурая, почти седая (волосики, как водится, года через два слегка потемнели), нежно-смугленькая и кареглазая. Мы с самого начала держали ее отдельно ото всех - в просторных и светлых покоях с галереей, куда беспрепятственно проникал западный морской ветер и временами задувал восточный - хвойный, сосновый, целительный для легких. Ни следа болезни не видно на ней было с самого начала, лишь казалась она непривычно тиха для грудного младенца, оторванного от родимой груди.
Однажды весь дворец всполошился: трехмесячная малютка потерялась! К счастью, еще до того, как мы с побратимом до конца озверели и всерьез собрались рубить головы, постельничий догадался глянуть в щель между ложем доверенной няньки и обоями. Снаружи неширокая кровать с трех сторон была обнесена бортиком, как это принято у вестфольдеров, а четвертой стороной вроде бы плотно прилегала к стене… Так вот, постель, оказывается, слегка отодвинулась, и щуплое дитя мягко соскользнуло вниз со всеми своими оболочками. И на протяжении долгой, крикливой битвы народов продолжало безмятежно - во все завертки - спать…
Еще был случай, когда наша Фрей опять надолго пропала. Оказалось, что детки прислужников перетащили ее, опять-таки сладко спящую, к себе в комнату для игр и раскутали до самой последней рубашонки. Чтобы убедиться, как они потом оправдывались, что юные рутенки устроены так же, как и вертдомки, а благородная плоть ни в чём не отлична от вахлацкой. Поскольку в научной дискуссии наравне с девицами четырех-пяти лет принимали участие и мальчишки гораздо их старше, я тотчас же распорядился выдать им всем на конюшне по хорошей порции горячительного. Без малейшего душевного трепета и без оглядки на модную в то время либерально-демократическую педагогику. Подумаешь, эротичное чувство от сего пробудится - да что в нем, собственно, плохого? И что стыдно перед людьми покажется… тоже полная чушь. От засранных инфантой пеленок нос воротить не позор им было? Хоть бы кто из них помог родной мамочке мою детку перепеленать - сразу бы все интимные вопросы исчерпались.
Вот и вышло как вышло.
Хотя нежный возраст паскудников я учел и вообще приказал более того страху на них всех нагнать.
Так, значит, и росла наша отрада, наша подарёнка, как говорили среди дворовых, наша юная царевна.
В год она пошла - от дверцы буфета к дверце шкафа с посудными полотенцами и салфетками, от шкафа - к корзине для белья, по дороге наводя в них свой порядок. В полтора - побежала. В два с половиной Фрейя летала по коридорам дворца как вихрь, увлекая за собой всё малолетнее население: мальчишек и пажей, девчонок и барышень, а также неисчислимое множество борзых щенков и бойцовых котят. Лунные волосы, которые давно спускались ниже плеч, развевались сзади наподобие крыльев, ножки бойко топотали по паркету кавалерского крыла и широким доскам лакейского.
И все ее любили - как люди, так и звери. На псарне и конюшне, в каморе, где жили сокольники со своими ручными кречетами и ястребами, - везде она была своя и нигде ничего не боялась.
- Наверное, будь при дворе единорог - и тот бы ходил за ней по пятам, роняя свои яблоки, - ворчала моя Зигрид, отлавливая дитятко и водворяя на место. - Не дворянка - серветка. А ты ей потакаешь, как все прочие мужчины.
- Я хочу, чтобы она знала все сословия, - говорил я. - И умела говорить на всех наречиях: и благородном, и подлом, и зверином.
Да. И еще петь, самую только малость фальшивя, - как сразу же после того, как ее научили распознавать цвета радуги, преломив ясный день через кристаллическую призму, и она сложила первую свою, наивную песенку:
Ах, каждый день круговорот,
Мозги сверлит коловорот,
В висках скребется тать;
Фазан под кустиком сидит
И за охотником следит:
Что тот желает знать?
Где тот фазан, где белый свет,
Что, предрешив парад планет,
Рассемерился вспять?
С планет всех шкурку ободрав,
На призму радугу поймав,
Ее на дольки разделив -
Без яблок мы опять!
Да уж, чего скрывать, я ее любил. И мой стальной братец Бьёрн - тоже. Куда больше всех прочих. Куда больше, чем моего первого мальчишку, смуглого, рыжего и горластого, как все юные отродья Хельмутова семени, тощего, вертлявого и носатого в любимую мамочку, да к тому же озорного, как все адовы чертенята вместе взятые.
Хм… Сие пространное описание доказывает, что я его как раз обожаю. До сих пор. Вельми незаслуженно, кстати.
Потому что не одну проказу приходилось ему спускать - изредка вместе со шкурой.
Только не думайте, что я такой домашний тиран. Простой король-администратор, однако. Свое королевское достоинство надеваю на себя только по парадным дням и в честь знаменательных дат.
И проявил свою фамильную свирепость лишь однажды.
Казус был не то что совсем уж возмутительный, однако препаскудного свойства.
Надо заметить, что играли наши младшенькие без разбора титулов. Это пока старшие на них внимания не обращают, а когда время придет - свои взрослые костюмные роли исполняют как нельзя исправнее.
Вот девочки однажды пригрели несчастного, до ушей замурзанного котенка. Видимо, собаки подрали или с дерева неловко сверзился - весь задик ему как стесало. Даже не сказать было, какого он пола. Вымыли, от дерьма и гноя почистили, как могли, ну и ожил он, конечно, замурчал даже. Только вот беда: внутрь одну воду принимает. Да и с той рвет беднягу.
Оттого и парни бестолковые придумали его пожалеть на свой лад. Решили в отсутствие нянек придушить по-быстрому, чтобы не мучился. Слава Всевышнему, девочки объявились и сугубым ревом это занятие пресекли. Драка получилась, тем не менее, зубодробительная и на весь двор. Королевский.
Вот мне и пришлось вмешаться лично.
Решил так: нянькам и защитницам выдать по серебряной марке - чтобы повыдергали расшатанные молочные зубы и на остальное устроили специальный кошачий приют. Собачий и конский у нас и так были. Зачинщикам кулачной расправы отсчитать вожжами на конюшне по стольку раз, сколько им лет. С пропуском значимых чисел: семь, девять там… И со всем бережением, понятное дело.
Да, а главарем был, между прочим, лучший друг моего Фрейра, по имени Ниал. Годом младше. Мой-то недоумок вроде как возражал против чинимого смертоубийства, но крайне вяло.
Так вот, этого "королевского отбрыска", как говорил Ниалов папаша, мой старший псарь, я от всеобщего сраму избавил. Велел месяц кошачье и собачье дерьмо в приютах разгребать. Без отрыва от образовательных занятий и под дружный и злорадный девичий смех.
Котёнок, кстати, благополучно выжил, отъелся, обусател и получил имя Бася - поскольку научился басовито мурлыкать. Не имея на то ни особых оснований, ни морального права. Но это я забегаю вперед.
Так, значит, хорошо.
Через неделю приходит ко мне в кабинет мое старшее дитя - этакий бывалый охотничек, рубаха болотного цвета, штаны с долгой мотнёй в ботфорты заправлены - навоз на заднем дворе месить. И заявляет мне:
- Ребята говорят, что я баловень папашин и что в свою компанию меня больше не примут.
- Все как один говорят?
- Ниал. Он самый главный. Отец, я же вообще единственный в нашей компании дворянин.
- И они этого не оценили, да?
- Всё они заценили. Просто считают, что я чепухой отделался.
- Так. Мне что - ситуацию назад откручивать или слёзно убеждать этого твоего дружка, что тебе тоже нелегко в жизни приходится?
Молчит. Тринадцать лет ему, самый возраст такой - в молчальника с батюшкой играть.
- Хорошо. Ты как, с этим твоим Ниалом сильно поссорился?
- Ну да.
- Прямо напрочь? Ну, если скажешь ему, что вас с ним король требует, послушается или сразу с тобой гвардейцев послать?
- Послушает.
- Тогда валяй. Говори и веди. Я вас тут буду ждать - всё равно работать с бумагами.
- Ещё прикажешь чего?
"Король-отец", кстати, так ни одного разу и не прибавил, зараза.
- Да вот по пути из забора хворостину потолще выломай - какими гусей погоняют, - буркнул я.
И добавил уже почти без издёвки:
- По дороге в кусты оба отлейте, что ли, а то ковер здешний жалко, если испортите. Редкой работы, из самой Вард-ад-Дунья привезен.
Что скажешь? Понял он - даже больше, чем надо, понял.
Когда мой сынок затворил за собой дверь, я подошел к моему многоящичному монстру. В одном из нижних отделений содержался некий сомнительный подарок от одного из важных рутенцев - конский хлыст для парадной выездки. В седле со стременами я передвигался нередко, уж очень моя Белуша, этот живой гибрид афалины и рутенского мотоцикла, была скора на колесо. Тем не менее ни шпорой, ни кнутом коня не трогал и тем более не любил вставлять в рот никакое железо.