- Ну, на него не стоит особенно сердиться. Он ведь тоже сыграл роль - правда, навязанную извне. Роль модного юноши, от которого ждут экстравагантных поступков. А те, кого он считал близкими друзьями… Не хочу ничего плохого сказать о Курете Эпсумовиче, но он даже не попытался вникнуть в обстоятельства дела - а ведь он трезвомыслящий разумный, его мнение могло пошатнуть уверенность Залетая Высоковича в моей вине. Что же касается господина Возражуна, то, боюсь, его показная дружба вреднее для Пискунова-Модного, чем открытая вражда…
- Кто бы сомневался! Этот скандальный мальчишка может погубить чью угодно репутацию, - заявил глава магнадзора.
- Однако Залетаю Высоковичу эту дружбу вроде бы прощали, не так ли? - возразил Сударый. - Как модному юноше, ему простительно даже водить знакомства, которые для обычного спросончанина могли бы обернуться неприятностями. Впрочем, дело совсем в другом - тут сказалась обычная ревность к удачливому сопернику.
- Что? Вы хотите сказать, что этот… этот…
- О нет, что вы, успокойтесь, Добролюб Неслухович! - торопливо заверил Сударый, ругая себя за то, что проговорился: с подобными нюансами молодому поколению следует разбираться самостоятельно, а подталкивать к вмешательству родителя барышни значило попросту сплетничать. - Полагаю, молодой господин Возражун не питает никаких иллюзий насчет вашей дочери. Пожалуй, мне следовало сказать "зависть". Залетай Высокович в его глазах - удачливый соперник в жизни. И скандальный юнец не упустил случая уничтожить счастье модного юноши - окончательно уверил в необходимости дуэли и даже сам взялся ее организовывать, причем таким образом, чтобы о примирении не могло идти речи. А впрочем, и его винить нет смысла по большому счету.
- Если вы так считаете, то вы человек просто сверхъестественной доброты, - с неудовольствием отозвался Немудрящев.
- Отнюдь. Просто я полагаю, все потуги Возражуна были бы бесполезны, кабы не общественное мнение. И, кстати, не исключаю, что если бы не оно, Принципиалий Поперекович и не воспринимал бы так болезненно успехи своего бывшего друга.
Проводив Немудрящева и направляясь в лабораторию, Сударый невольно стал свидетелем необычной сцены. В коридоре, ведущем в хозяйственные помещения первого этажа, он заметил Вереду и Переплета. Девушка, уже одетая для выхода на улицу, что-то сказала домовому и вдруг, наклонившись, расцеловала его. Непеняй Зазеркальевич удивился, а потом понял, в чем дело, и расстроился.
Вместо того чтобы пойти в лабораторию, он направился в кладовую, где набил и раскурил трубку, мрачно глядя в пыльное окошко, за которым качались резко очерченные рыжеватым светом волшебных фонарей голые ветви тополя.
"Нет, нет и еще раз нет, - говорил он себе, - никакого автопортрета! Получится на нем надутый, самодовольный тип, не способный думать о чем-либо, кроме собственной драгоценной персоны…"
Дверь приоткрылась, в кладовую заглянул Персефоний:
- Вы скоро, Непеняй Зазеркальевич? Я уже приготовил растворы. Что-то случилось? - обеспокоился он, разглядев выражение лица оптографа.
- По счастью, нет. А все равно гадко. Я вот давеча соловьем разливался, общество корил, о молодых людях рассуждал свысока… А даже не вспомнил, что, оставляя Вереду с инспекторской комиссией, бросил ее в крайне неприятном положении. Ведь у нее в коробке обитает таинственный любимец, за которого ее запросто могли оштрафовать!
Персефоний хлопнул ладонью по косяку:
- Вы-то ладно, у вас дуэль была на уме, а вот я должен был сообразить. Но, кажется, все обошлось?
- Несомненно, Вереду выручил Переплет: спрятал магическую зверушку в каком-нибудь тайнике или еще что-то придумал.
- Слава богу, а то и впрямь некрасиво получилось бы. Ах я растяпа…
- Брось наговаривать на себя, Персефоний, у тебя голова была занята не меньше моей, - отмахнулся Сударый, яростно пыхтя трубкой. - Но хотя бы сообразить, что Вереде грозят неприятности, я мог! Хотя бы извиниться… Так нет же, мне интереснее было слушать извинения Немудрящева и предвкушать извинения Пискунова-Модного…
- Я тоже хорош. Однако самобичевание нам не поможет, да и снимки сами собой не проявятся.
- Да, конечно. И все-таки…
- И все-таки нас ждет работа. К тому же есть ведь один простой и действенный способ восстановить душевное равновесие.
- Какой?
- Завтра утром первым делом извинимся перед Вередой и поблагодарим Переплета. По-моему, не самый плохой выход.
К полуночи у Сударого началась сильнейшая мигрень, которую не уняли ни патентованные капли, ни массаж висков, однако прекращать работу он не хотел: пластины до завтра ждать не будут. Работая в четыре руки, они с Персефонием перемещали снимки из одной емкости в другую, проявляли, очищали, просушивали…
- Не пропадать же оптосессии, - периодически говорил Сударый, неизвестно кого убеждая.
Персефоний качал головой:
- Освещение все же не студийное…
- Это придает реалистичности.
- Четвертый снимок передержан. Глядите - движения в начале и в конце цикла накладываются друг на друга.
- Извини, не вижу, - сказал Сударый, потирая ноющие глаза.
Персефоний вложил снимок в приемный лоток светокопировальной машины, растянул холст и спроецировал на него укрупненное изображение.
- Вот, вот! Рапиры двоятся, а тут, где вы отходите, кажется, будто вместо вас три или четыре призрака.
- Да, действительно… однако погрешность невелика - если печатать копии на бумаге, ничего этого заметно не будет.
- Да кому эти снимки нужны, чтобы печатать их, Непеняй Зазеркальевич?
- Не пропадать же такому труду. И потом общество ждет какого-то результата.
- А не наплевать ли на ожидания общества?
- Ну что ты, Персефоний, это уже возражунская позиция. Общество состоит из обычных разумных, на которых плевать все-таки нехорошо. Нет, я полагаю, достаточно будет выпустить иллюстрированную брошюру о дуэлях - дополним движущиеся картинки текстом, как в похождениях дона Картерио, и опубликуем небольшим тиражом. Тогда о дуэли точно будут вспоминать лишь как о рекламном трюке - а я ведь, собственно, только ради этого и придумал весь балаган на главной площади.
Сударый на минуту расслабился, наблюдая повторяющийся эпизод поединка, свой отскок, контратаку… Пискунов-Модный смотрелся великолепно, если не знать, что оптограф поддавался.
- Непеняй Зазеркальевич, мне тут одна мысль пришла в голову… - задумчиво произнес Персефоний. - А что, если бы в копировальной машине было два отражателя? Тогда можно было бы подкладывать пластины по очереди и проецировать одну за одной. Так можно получить картину с хронометражем минут в пять, а то и в десять. Да в принципе даже и в час!
- Занятно… Только как ее представлять публике? Собирать народ в полутемном зале и заставлять сидеть перед холстом?
- Да, не очень удобно. Однако тут есть над чем подумать, вам не кажется? Возможно, наклевывается новое изобретение.
Сударый со вздохом потер виски:
- Может, и наклевывается, да нужно ли оно кому-нибудь? Движущиеся картинки на бумаге хороши своей компактностью, а для общественного просмотра существуют театры. Картины на холсте не принесут ничего принципиально нового - так к чему умножать сущности?
- Как сказать…
- Извини, Персефоний, сегодня я слишком устал для изобретений, - улыбнулся Сударый. - Давай поскорее закончим работу - и отдыхать.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПРИЗРАК УХОКУСАЙ
ГЛАВА 1,
в которой мы узнаем кое-что о хлопотах и тревогах домового
Зимняя ночь, вьюга воет в трубе, а в печке угольки потрескивают, жар от кирпичей идет - хорошо! Любите вы за печкой сидеть? Нет? Ну так вы не домовой, наверное. Переплет, к примеру, сильно это дело уважал: закрепить в поставце перо жар-птицы, устроиться в старой шапке-ушанке с кружкой горячего чаю и посидеть, прижавши пятки к гудящей печи, помечтать…
Жаль, сегодня так не получится. Большой двухэтажный дом отапливался хитроумно - хорошо еще, без всех этих новоизобретенных магических штучек. Против магии-то Переплет, разумеется, ничего не имел, дело привычное, вот только что-то сильно много стали в последнее время всякой всячины выдумывать. То тут, то там - оглянуться не успеешь, уже поставили какой-нибудь агрегат.
Справедливости ради надо сказать, что отец Переплета в свое время и против воздуховодов возражал. Однако привык и сыновей приучил. В самом деле: то ли избу прогревать, то ли аж девять комнат на двух этажах, не считая всяких кладовок.
Печка ради такого дела была в подвале устроена. Топилась дровами или углем, раскалялась и отдавала жар через воздуховоды, которые пролегали под полами. "Теплый пол - это толково", - признавал еще Перегнутий и Переплету внушил: хорошо придумано, экономно.
Вот только воздуховоды время от времени засоряются, как сегодня. Поэтому Переплет расслабляться не стал - с вечера, не дожидаясь даже, пока Сударый уснет, переделал повседневные дела. Потом еще прошел по дому, примечая, все ли ладно.
Мышь где-то скреблась. Надо сказать Персефонию, чтобы поймал. Упырю, конечно, и на службе в подотделе по очистке города от бродячих и вредоносных животных всякой этой пакости хватает, но ничего, для дома и постараться можно. Упырь тут вроде как прочно прописался - вот пускай и гоняет грызунов. А то только ворчать на заслуженного домовика горазд.
Так, половики вытрясены, сковородки начищены… В студию Переплет заходить не стал. Спасибочки, мы туда теперь только с веником, а остальное сами делайте. Однажды Сударый забыл надеть заглушку на объектив одного из своих оптографических аппаратов - ну бывает, - Переплет ее подобрал, на табуреточку встал, пристроил было - и вдруг заметил, что выпуклая стекляшка объектива как-то подозрительно отблескивает, вроде жирным чем. Ай-ай-ай, и кто же это ел на рабочем месте, а потом тонкую маготехнику немытыми руками лапал? Тер-тер Переплет ту стекляшку…
Потом, выбросив объектив, Сударый разъяснил, что домовой исцарапал его, пытаясь снять какое-то там противобликовое покрытие. Виду Переплет не подал и даже поворчал, мол, надо заглушки на место прилаживать, а не раскидывать где попало, но стыдно было, что скрывать, стыдно. Хорошо, не пообещал, как собирался было, "больше в студию ни ногой": все-таки ужасно, если где-то в доме не прибрано, пускай даже в таком месте, где постоянно чужие ошиваются. А главное - интересно ведь! Однако и без нужды в студию не ходил.
Сегодня-то нужды и близко нет - не вести же туда дядю. Да он и не пойдет, кстати, ему оптография неинтересна.
Прошел Переплет и по верхнему этажу - так, все в порядке. На всякий случай даже в спальню к Сударому заглянул, посмотрел, какие сны снятся Непеняю Зазеркальевичу. Сны были обычные, замысловатые, но не муторные, только лежала на них какая-то тень. Домовой присмотрелся повнимательнее и нахмурился. Ну конечно, кто б сомневался - Косьенова работа… Кривьен де Косье так и не простил молодому конкуренту поражения в "профессиональном поединке". Какое-то время он еще держал при себе раздражение, вызванное достижениями Сударого: все-таки подавляющее большинство спросончан предпочитало по старинке оптографироваться у закордонца.
Но после того как Сударый с оглушительным успехом выпустил иллюстрированную брошюру о дуэлях, Кривьен де Косье совсем покой потерял. Историю, которая к нему не имела ни малейшего отношения, принял на свой счет и окунулся в стихию соперничества, которое намеревался провести (он сам так говорил, а спросончане повторяли и разносили окрест) "по всем правилам закордонской экономической науки".
То ли правила подкачали, то ли не все он их применил, а может, и с самой Закордонией что не так - только не помогла экономическая наука. Даже хуже сделала.
Перво-наперво объявил Кривьен де Косье скидки и провел акции "Лотерея бесплатного снимка", "Барышни с 14 до 15 снимаются даром" и "Г-да чиновники снимаются за полцены до конца недели". Понес убытки, но ровно ничего не добился, потому что спросончане консервативны. Большая часть клиентуры и без того принадлежала де Косье, к Сударому ходили те, кто ценил художественность снимка, а таких в массе обывателей всегда немного, либо те, кому просто интересно узнать, что там новенького у этого столичного выученика - а они в любом случае пойдут, никакими скидками их не отманишь.
Тогда де Косье решил "бить противника его же оружием" и взялся за выпуск целой серии дуэльных брошюр под названием "Шпага и честь". Постарался на славу. Сударый, просматривая снимки конкурента, только языком цокал, вспоминая, как ему было не до грамотного освещения в тот осенний день, когда молодой дворянин Пискунов-Модный намеревался отправить оптографа на тот свет при всем честном народе.
Однако тут Кривьена ждали целых два удара. Во-первых, попытавшись скопировать "нелепую скандальную рекламную кампанию" Сударого, он понес незапланированные убытки в виде штрафов, которые полиция выписала нанятым актерам за нарушение общественного порядка. А во-вторых, брошюры не снискали популярности. Красивые, глянцевые, они были единодушно приняты провинциальным бомондом за вопиющий китч.
"Эти добротные постановочные работы, вмещающие по шестьдесят секунд гладкого, отрепетированного действия, не идут ни в какое сравнение с нарочито небрежными иллюстрациями г-на Сударого, - писал в колонке "Общественные чтения" известный критик Глубокопов. - Всем известно, что последний знает толк в оптографии. Многочисленные свидетели утверждают, что на площади, где проходила съемка, имелось необходимое осветительное оборудование, которым, однако, г-н Сударый, не имея в том крайней нужды, не воспользовался, покуда было возможно снимать при естественном освещении. Для чего же? Именно для того, чтобы создать у зрителя ощущение случайности снимка, эдакой подсмотренности зрелища. В этом отношении особенно хороша преднамеренно передержанная картинка, где движения бойцов смазываются - у зрителя возникает стойкое чувство, будто это он сам, присутствуя на поединке, не успевает разглядеть стремительные движения дуэлянтов.
Вот за счет подобных художественных находок "История одной дуэли", с виду простенькая и незатейливая, поднимает серьезные проблемы современного общества, - вдохновенно продолжал критик. - Эта не просто рассказ о конкретной схватке - это намек на всеобщее равнодушие к тому, что рядом с нами кипят страсти и, быть может, совершаются преступления, тогда как сами мы остаемся спокойными зрителями, будто между нами и чьей-то бедой или чьей-то ошибкой действительно существует рампа либо граница кадра.
Но рампы нет!
Сам г-н Сударый уверяет, что для него это был просто интересный технический эксперимент - однако мы позволим себе не поверить ему, ибо в таком случае не было, конечно, нужды создавать ажиотаж столь острой рекламной кампанией. Талантливый художник сотворил два произведения: одно, вышедшее в типографии, и другое, разыгранное на наших глазах. Не будем скрывать: какое-то время город пребывал в уверенности, что дуэль состоится на самом деле - и не окажись вся история остроумным розыгрышем, чья-то гибель легла бы на совесть общества.
Нет рампы, господа, и нет границы кадра!
В свете этого разговора особенно угнетает неумелая эксплуатация г-ном де Косье чужого открытия. В его высококачественных снимках нет души, нет глубокого художественного замысла. Выпуски "Шпаги и чести" пользуются некоторым успехом у молодежи, но из них нельзя извлечь ничего, кроме приемов фехтования, а их честнее было бы преподнести в виде спортивного пособия…"
Кривьен де Косье пришел в бешенство от этой рецензии, а "История одной дуэли" после нее переиздалась двухтысячным тиражом и, сопровождаемая все новыми комментариями господина Глубокопова, шагнула за пределы губернии и даже привлекла внимание столичных литературных журналов.
Для Сударого слава обернулась лишними хлопотами и пудами бумаги, которые он был вынужден исписывать, вежливо отказываясь от предложений различных редакций "сделать что-нибудь в таком же духе", ссылаясь на отсутствие литературного дара и случайность успеха.
Пришло ему письмо и от известного оптографа Колли Рож де Крива, которому Сударый в свое время отказался помогать в разработке нового изобретения.
"Нечестно это с вашей стороны, милостивый государь! Сами говорили о том, что негоже подсматривать посредством объектива за разумными, а теперь эксплуатируете идею!" - писал тот.
"Для того и эксплуатирую, чтобы на примере показать всю отвратительность подсматривания", - вывернулся Сударый в ответном письме.
Рож де Крив переписку не продолжил, а де Косье то ли затаился, то ли отчаялся, но темные замыслы, как видно, питал - и вот его мысль, тяжкая, напоенная душной завистью, витала над Непеняем Зазеркальевичем, вторгаясь в его сны.
Переплет покачал головой. Надобно с косьевским домовым потолковать, пусть внушит своему жильцу, что негоже этак поступать. Не сглаз, конечно, но уже близко к тому. Переплет коснулся снов Сударого и отогнал темное облако - "отзеркалил", как он это называл. Для наглядности - пускай на себе испытает, каково под гнетом чьих-то дум ходить.
Тут он почувствовал шаги на крыльце и развоплотился, материализовавшись у входной двери. Гость, конечно, и не думал стучать - нет нужды: едва он приблизился, Переплет уже смахнул защитные чары, а потом опять "намахнул", когда визитер просочился сквозь дверь.
- Доброй ночи, Переплет Перегнутьевич, - пробасил вошедший. - Доброго здоровьичка. Как поживаешь?
- И тебе ночи доброй, Шуршун Шебаршунович, - поклонился Переплет, - и здоровья крепкого. Ладом живем, за что тебе и науке твоей спасибо.
Дядя Переплета - домовик знатный, солидный, у него и борода надвое расчесана, а это, к слову молвить, не всякому позволительно. Шубейка из овчины, поддевка ватная - шитья домашнего, а валенки (вот тебе и консерватор!) мануфактурные да с калошами, загляденье.
- Идем ко мне, - пригласил гостя Переплет, и оба домовых просочились в подвал.
Мало кого Переплет к себе за печку приглашал, но уж дядю - завсегда. Там у него было попросторнее, чем с виду, это по науке "искривленное пространство" называется. Только тому, кого Переплет сам за руку вводил в него, становилось видно, что, кроме старой шапки-ушанки, между печкой и стеной ухитрялось помещаться целое хозяйство. Два сундука с ковриками, плетеный кружок на полу, два креслица, стол, на гвоздиках кой-чего поразвешено, а в углу полулежат огроменные, по сравнению с хозяином, старые часы с кукушкой. Часы сломанные, если глядеть простым глазом, но духовный отпечаток прежних владельцев в них остался, и домовому этого вполне хватало, чтобы видеть время.
Скинув верхнюю одежду, Шуршун Шебаршунович уселся в предложенное кресло. На столике тут же явились начарованные загодя самовар (Переплет позаимствовал его на время из кухни, уменьшив и втиснув в свое жилище), розеточки с вареньями и бублики.
Домовые принялись чаевничать, неспешно беседуя о таких специфических предметах, как скрипы, задувы, утайки, перекладки и отводки - в общем, о том, о чем простые разумные зачастую и слыхом не слыхивали.