- Нарушения? - удивился Сударый. - Думаю, вы ошиблись, господа. У нас все в порядке, и уж такое событие, как нарушение ауры жилища, не укрылось бы от моего домового. Да и от соседских, если на то пошло.
- Позвольте разъяснить, - вступил в разговор полицейский и, козырнув, представился: - Полицейского управления губернии надзиратель Неваляев. Мы разыскиваем некоего призрака, обладающего редкими способностями к маскировке. Есть предположение, что он умеет укрываться даже от взоров домовых. Отсюда необходимость осмотра при помощи специальных магических средств. Вот ордер. - Он протянул бумажку. - Надеюсь, говорить об ответственности за препятствование в расследовании не нужно? Мы искренне извиняемся за причиняемые неудобства, но, поверьте, это в ваших же интересах.
- Никаких возражений, дом в вашем распоряжении, господа. Я провожу вас.
Неваляев извлек из сумки мудреную разновидность магического компаса и набор волшебных палочек. Меняя палочки и чутко следя за показаниями стрелки, он пошел по комнатам. Сударый и Немудрящев следовали за ним.
- Что же это за призрак? - негромко спросил оптограф, чтобы не отвлекать полицейского, но тот ответил раньше, чем Добролюб Неслухович успел открыть рот:
- Об этом нам распространяться не рекомендовано.
- Опасный тип, - сказал все-таки Немудрящев.
- А разве призраки тоже входят в вашу компетенцию? - спросил Сударый.
- Нет, однако я по роду службы имею доступ к некоторым чарам…
- О которых также распространяться не следует, - напомнил Неваляев через плечо. - Вы бы поговорили о чем-нибудь постороннем, господа, а то я не могу сосредоточиться.
- В самом деле, расскажите лучше, все ли благополучно в вашем семействе, - предложил Сударый.
- Вашими стараниями, за что безмерно вам благодарен, - охотно отозвался Немудрящев. - Залетай Высокович совершенно оставил не красящие его знакомства и вообще стал вести себя гораздо рассудительнее. Простуша моя на него не нарадуется. От нее вам, кстати, поклон, благодарит за портрет…
Простаковья Добролюбовна, из-за чьей оптографии Залетай Высокович минувшей осенью жаждал проткнуть рапирой Непеняя Зазеркальевича, оставалась единственной из причастных к дуэли, кому не были известны все ее обстоятельства: отец так и не решился рассказать дочери, что "волшебный" портрет - в определенном смысле результат ее артистического таланта. Видимо, для того, дабы даже случайно не подтолкнуть кровиночку к мысли об актерской карьере. Залетай Высокович тоже Простаковье ничего не сказал, надо полагать, получив от Добролюба Неслуховича соответствующий наказ.
Так что девица Немудрящева осталась в убеждении, будто искусство Сударого выявило на портрете те душевные качества, которые даны ей свыше, но ею самой не развитые и загубленные в зародыше. Первое отчаяние однако скоро миновало, и девушка поставила себе целью непременно все хорошее в себе раскрыть, о чем сама сообщила в тайком написанном письме Сударому, где благодарила его за то, что "пощадил пылкого юношу, растревожившего ее сердце".
Ну не переубеждать же? И в чем, позвольте? "Нет, сударыня, в вас ничего такого хорошего, кроме воображения"? Сударый ответил короткой запиской, пересыпанной общими фразами, которые пришлось позаимствовать из старого учебника по этикету; общий смысл сводился к тому, что не стоит, мол, благодарностей.
- Как только Залетай Высокович получит диплом, сразу же и свадьбу сыграем, - говорил Немудрящев. - Ему уж и место назначено, и о приданом сговорились. Отец его сулит землицы немного отписать, так…
- Добролюб Неслухович, - прервал их Неваляев. - Мы с вами сегодня обходим седьмой дом, и только в одном из них вы не рассказывали о предстоящем замужестве дочери. И то лишь потому, что дом был ваш собственный. Поверьте, в городе уже трудно сыскать человека, который не знал бы о ваших теплых чувствах к будущему зятю, а вот я скоро воспылаю к нему самый черной ненавистью. И если вы не смените тему, боюсь, я заколю этого несчастного, ни в чем не повинного юношу рапирой.
- Едва ли это легко будет сделать, - заметил Сударый, видя, как налился краской Немудрящев. - Он хороший фехтовальщик.
- Да, я внимательно просматривал вашу "Историю". У Залетая Высоковича прекрасная техника. Но, сознайтесь, вы ему поддавались?
- Ровно настолько, насколько требовал сюжет, - уклончиво ответил Сударый.
- Я так и подумал, - с загоревшимися глазами заявил надзиратель. - Постановочный бой всегда отличишь от настоящего, хотя, признаться, в вашем случае все было очень правдоподобно. Я бы даже сказал, отлично. Лучшую работу клинком я видел только в Его Императорского Величества театре, при постановке "Печальной истории короля-маниака". Актеры Турусин и Колесовский прекрасно изучили предмет и спасли этот откровенно слабый спектакль блестящими фехтовальными номерами. Особенно удался Турусину прием, известный под названием "финт Сакрамуша"…
- Снять с репертуара на веки вечные… - вполголоса пробормотал Немудрящев и прервал товарища: - Это уже четвертый дом, в котором вы рассказываете про финт Сакрамуша. Предупреждаю, Мытий Катаевич: если вы еще раз попробуете изобразить его, я поеду в столицу и подожгу Его Императорского Величества театр, а на соседних домах напишу сажей самые бранные слова в адрес автора этой глупейшей пиесы.
- Не любите вы искусства, Добролюб Неслухович, - снисходительно усмехнулся надзиратель.
- Именно из любви к искусству я и ненавижу "Короля-маниака"!
- Хорошо бы вы его ненавидели потише, а то мне ведь работать надо. Разговоры идут, служба стоит.
- Давайте сменим тему, - миролюбиво предложил Сударый. - А еще лучше оставим вас, господин Неваляев, и тихо побеседуем в сторонке. Только, пожалуйста, не разбудите Персефония - это мой помощник, упырь, он спит в гробу на втором этаже.
Надзиратель заверил оптографа, что беспокоиться не о чем, и продолжил обход, а Непеняй Зазеркальевич с Немудрящевым спустились вниз. Сударый попросил Вереду приготовить кофе. Дождавшись, пока девушка удалится, глава магнадзора выплеснул раздражение:
- Разумный, который способен смотреть "Короля-маниака", не должен служить в полиции. Пиесы глупее свет еще не видывал! Да я скорее поверю в историю нашего призрака, брадобрея-маниака… - Он сообразил, что сболтнул лишнее, но было уже поздно. (Сударый удивленно поднял брови.) - Эх, не следовало бы мне этого говорить, - вздохнул Немудрящев. - Ну разве что по дружбе… Да, в конце концов, имеете же вы право знать, из-за чего мы к вам пришли. Только уж, пожалуйста, не говорите ни одной живой душе.
- Простите, этого обещать не могу. В моем доме находятся и другие разумные. Если им и правда грозит опасность, я от них ничего скрывать не стану.
- Ну, до опасности дело вряд ли дойдет. Сказать по правде, занятие наше с господином надзирателем самое бесперспективное, да и не верю я в брадобрея. Однако в городе уже поговаривают… В общем, Непеняй Зазеркальевич, есть подозрение, что в Спросонск наведался призрак Свинтудоева.
- Кого-кого?
- Да того самого парикмахера-маниака! Позвольте, вы что же, не слышали о Свинтудоеве?
- Ни разу.
- Невероятно! Об этом шумела вся империя. Ужасные события в городе Дремске - неужели это вам ни о чем не говорит?
- Поверьте, не говорит. Наверное, дело в том, что я слишком редко читаю общеимперские газеты, мое основное чтение - издания по научной магии…
- Ну, в газетах, положим, не так уж много было сказано, но народ-то судачил. Да полно, Непеняй Зазеркальевич, не может быть, чтобы хоть половинкою уха…
- Ни четвертью, - заверил Сударый.
Тут Немудрящев сделал странную для такого солидного разумного вещь: быстро-быстро плюнул трижды через плечо и хлопнул себя по губам:
- Чур меня, чур, не накликать бы. Так, значит, не слышали? Ну так слушайте. Два года назад в Дремске объявился маниак - местный брадобрей по имени Барберий Флиттович, а по фамилии Свинтудоев. Почал он своим клиентам уши резать.
- Порезы нарочно делал? - уточнил Сударый.
- Начисто! Сколько народу изувечил - не сосчитаешь. Может, на деле и не так много, да молва прибавила, однако ж не диво теперь, говорят, повстречать дремича то с одним ухом, а то и вообще без единого. Как вам это нравится?
- Решительно мне это не нравится, - честно сказал Сударый. - Однако вы интересно рассказываете, продолжайте, пожалуйста.
Немудрящеву иного и не нужно было. Вереда как раз принесла кофе, но он, уже забывши обо всех запретах, не прекращал жуткой повести:
- Долго ли, коротко, однако дремичи начали что-то подозревать…
- О господи! - вырвалось у Сударого. Он явственно вообразил себе трех-четырех разумных в бинтах, которые делятся неприятными воспоминаниями и доходят до предположения, что с ними произошло нечто подозрительное.
- Свинтудоеву пришлось скрываться, и долгое время его не могли найти. Однако ужасные события продолжались. Начались ночные нападения: кто-то подстерегал одиноких прохожих и отсекал им уши острой бритвой. Ввиду присутствия здесь юной барышни я воздержусь от слишком живописных подробностей, которые способны повергнуть в трепет даже бывалого разумного…
- Очень вам за это благодарен, - кивнул Сударый.
- Разумеется, так долго продолжаться не могло!
Непеняй Зазеркальевич не сказал вслух, но подумал: "Да уж, само собой…"
- Дьявольского брадобрея выследили. Дело в том, что у него была…
Немудрящев замялся, покосившись на Вереду, и та сама предложила подходящее слово:
- Близкая подруга?
- Да! Близкая подруга, владелица небольшой закусочной в Дремске…
- Тоже маниачка? - не удержался Сударый.
- Так вы все-таки слышали эту историю? - обрадовался неизвестно чему глава магнадзора.
- Нет, просто предположил.
- И предположили верно! Да, эта несчастная тоже была своего рода натурою маниакальной. Ее одолевала богопротивная страсть к поеданию плоти разумных существ. Их встреча была случайной, но навсегда соединила их души. Однажды, гуляя по ночным улицам, Свинтудоев потерял свое ожерелье из ушей несчастных жертв; обнаружив пропажу, он пошел в обратном направлении. И увидел, как несчастная безумная женщина…
Он снова замялся, и снова Вереда подсказала приемлемый речевой оборот:
- Он увидел в ней родственную душу.
- Да-да! Не буду пересказывать их совместных предприятий, от одного намека на которые, поверьте, волосы могут встать дыбом, но самая ужасная, самая леденящая душу деталь этой монструозной истории заключается в том, что полицейский следователь, коему было поручено изловить ушного маниака, покупал пирожки именно в заведении сообщницы Барберия Флиттовича…
Прежде чем Немудрящев успел намекнуть-таки, что за кошмар был связан с пирожками, наверху послышались приближающиеся голоса, и глава магнадзора поспешно скруглил повествование:
- Так вот, господа, Дремск-то Дремском, однако Свинтудоев, убегая от преследования, остановился в нашей губернии, всего в тридцати верстах от Спросонска, где и был наконец настигнут и убит в перестрелке со служителями закона. Но, похоже, мятежный дух его не упокоился…
Едва он замолчал, сверху спустились упырь и надзиратель, оба хмурые, как снеговые тучи. У Неваляева под глазом наливался разноцветный синяк. Вереда вежливо удалилась, а Сударый вскочил на ноги:
- Персефоний!
- Я уже извинился! - поспешно заверил тот. - Могу и еще раз, мне не жалко. Более того, мне совестно. Но будить разумное существо - задача очень деликатная, поспешности не приемлющая…
- Я не в претензии, - проворчал полицейский, хотя по выражению лица его можно было судить о прямо противоположном.
- Говорю же, приложите пятак… - настаивал упырь, но надзиратель только отмахивался.
- Господин Неваляев, позвольте и мне извиниться за моего помощника, - сказал Сударый.
- Не стоит. Я помню, вы советовали мне быть поосторожнее. Я, конечно, сам виноват, - проворчал Неваляев. - Мы можем идти, Добролюб Неслухович. Все в порядке, посторонних духов под этой крышей нет. Как я понимаю, просто домовой чем-то обеспокоен, отсюда и нарушения в ауре. Вы поговорите с ним, господин оптограф.
- Непременно. Угоститесь кофеем?
Неваляеву явно хотелось дать резкий ответ, но он все-таки был воспитанным человеком и согласился выпить чашечку в знак примирения. Персефоний перестал сыпать назойливыми извинениями и предлагать пятак и налил всем кофе.
Вернулась Вереда с сумочкой в руках. Неваляев тотчас отвернулся от нее, скрывая синяк, начавший принимать насыщенный лиловый цвет, но девушка обошла полицейского с другой стороны, вынула из сумочки крем с пудреницей и сказала:
- Пожалуйста, оставьте неуместное стеснение. Вам еще на людях быть, так что держите голову прямо.
Она принялась старательно накладывать косметику на зарозовевшего надзирателя. Чтобы не смущать полицейского еще больше, Сударый перевел разговор на другую тему:
- Добролюб Неслухович, как же это получается, что вы ищете фантома по косвенным признакам? Разве возможна такая маскировка, чтобы обмануть хотя бы простые очки-духовиды?
- Ну, как раз простые очки-духовиды научились обманывать еще в глубокой древности, - охотно ответил Немудрящев. - Хотя, конечно, и это не так-то легко. Однако если говорить об истинных мастерах духовной маскировки, то в их силах полностью скрыть не только свою ауру, но и всякий свой духовный след в картине реальности.
- Их еще иногда называют пришельцами из других измерений и приписывают им похищения разумных, - вставил Персефоний. - Только я всегда считал такие рассказы байками, пригодными лишь для не самых респектабельных газет.
- Конечно, тут открывается большой простор для фантазии и разного рода спекуляций, - согласился Немудрящев. - Однако, в сущности, вся шумиха вокруг пришельцев - пример банальной терминологической ошибки. Речь не идет о всех следах вообще - только о тех, которые обнаруживаются традиционными методами. А вот, к примеру, призматический объектив способен выявить отпечаток любой сущности на таком глубоком уровне бытия…
- Вот что с вами делать, Добролюб Неслухович! - вздохнул Неваляев. - Опять разглашаете засекреченные данные!
- Засекреченные? - удивился Сударый. - Помилуйте, господин надзиратель, да ведь призматическими объективами сегодня почти каждый оптограф пользуется. А уж астрологи - точно все подряд.
- Мало ли, что пользуются, а информация все равно засекреченная, - возразил Мытий Катаевич. - Циркуляров тех никто не отменял.
- Это говорит лишь о несовершенстве чиновничьего аппарата, - заявил Немудрящев.
- Да как сказать, - пожал плечами надзиратель. - Нам, магам-практикам, приходится сталкиваться иной раз с такими достижениями прогресса, что хоть за голову хватайся. Надо иметь в запасе какое-то секретное оружие. Вот посудите сами: запрет сей как-нибудь мешал вам в вашей работе? Нет, вы о нем и ведать не ведали. А теперь представьте, что ситуация, которой вы воспользовались для вашей великолепной "Истории одной дуэли", имеет место в действительности. То есть что некий оптограф измышляет какой-нибудь вредоносный способ применения методов новейшей оптографии. - Глаза Неваляева сверкнули, словно он искренне переживал эту гипотетическую ситуацию. - Скажем, придумывает, как можно подглядывать за частной жизнью граждан, грубо говоря, через стенку. Вот тут-то запрет, о котором никто не помнил, и придется кстати.
- Получается, что применение или неприменение закона находится в зависимости от произвола его исполнителей, - заметил Персефоний.
- Понимаю, о чем вы говорите, - усмехнулся полицейский. - Это старый спор о букве и духе закона. Согласно букве я должен был арестовать вас за нападение при исполнении, а согласно духу - прекрасно понимаю, что в ваших действиях не было злого умысла, а просто вы не сориентировались спросонья.
Персефоний набычился.
Изучив свое лицо в зеркале, Неваляев сердечно поблагодарил Вереду, и вообще, кажется, настроение его, изрядно подпорченное как "бесперспективным занятием", так и нелепой стычкой с упырем, несколько исправилось.
Они ушли, а работники ателье остались допивать кофе.
- Теперь уже все одно не усну, - сказал Персефоний, добавляя себе в чашку сливки и сахар. - Есть работа в лаборатории, Непеняй Зазеркальевич?
- Нет, сегодня никакой работы. Я над расчетами сижу, Вереда - над учебниками…
- Эмаль для ночной съемки изобретаете? Так, может, на арифмометре пощелкать нужно?
Упырь, быстро освоивший арифмометр и полюбивший этот совершенно не магический, но такой замысловатый механизм, с удовольствием ассистировал Сударому, хотя в математике был слабоват.
- До арифмометра еще далеко, я даже не сформулировал теоретическую задачу…
Сударый замолчал, прихлебывая кофе и думая, что вот надо возвращаться к формулам, от которых оторвали его чиновные визитеры, но почему-то в совершенно, казалось бы, не созданной для посиделок приемной сделалось донельзя уютно и как-то лениво…
- Ой, совсем забыла, - спохватилась Вереда. - Непеняй Зазеркальевич, тут записка вам была от кухарки, она приболела и прийти сегодня не сможет.
Ну вот, придется ужинать в "Обливионе", куда-нибудь дальше идти неохота. Что ж, кухня там не самая плохая, хотя, если бы не дешевизна завтраков, Сударый, пожалуй, судил бы о ней построже.
- Если вы не против, я могла бы сама приготовить вам ужин, - предложила Вереда.
Из коридора послышалось недовольное покашливание, и в приемную вышел Переплет.
- И что же это такое было, сударь? - мрачно поинтересовался он, встав руки в боки. - Опять обыск? Это куда же годится, отроду такого сраму не было, а тут аж второй раз! Посовестились бы, я ж ведь не железный, мало что чужих в доме терпи, а как потом честному обчеству в глаза смотреть? Во что вы теперь-то ввязались, Непеняй Зазеркальевич?
- Все в порядке, Переплет, - поспешил успокоить его Сударый. - Это никакой не обыск был, просто досмотр, полиция ловит некоего призрака… Ну, долго рассказывать.
- Да уж расскажите старику!
- Тогда садись с нами чаевничать, то есть кофейничать. Потом поможешь Вереде, она хочет продемонстрировать свое кулинарное искусство…
- Вереда? - Домовик строго посмотрел на девушку. - Ладно, на кухню пущу. Но с условием: чтоб никаких чародейств. Я этого на кухне не терплю.
- Только бабушкины рецепты, - заверила Вереда. - Тебе кофе со сливками?
- Не знаю… Мы, домовые, как-то все больше чай. А пускай и со сливками! - решился Переплет, разгладил бороду и сел за стол с остальными. - Только чтой-то непонятно мне, кого вы насчет призрака сказали, Непеняй Зазеркальевич. Это полиция домовых уже и в грош не ставит, ежели думает, будто у меня под носом какой-то посторонний призрак мог под крышу пролезть?
- Нет-нет, в способностях домовых никто не сомневается, - ответил Сударый. - Но, по словам господина Немудрящева…
Молодой оптограф пересказал услышанное от главы магнадзора, рассудив про себя, что о тайне следствия в данном случае заботиться уже поздно. К тому же в истории Свинтудоева правдоподобия на ломаный грош не было, не исключено, что уставший от бесполезной работы Немудрящев приплел ее просто для красного словца.