- Думаю, ты ошибаешься. Залетай Высокович не выбрал бы в секунданты разумного, которому не доверяет.
- Он уже два года живет в столице и наверняка считает, что друзья его остались такими же, какими он их помнит. А зависть со временем способна убить самую крепкую дружбу. Нет, я за честность этого секунданта и гроша бы ломаного не дал.
- Однако для него огласка так же губительна, как для всех остальных участников дуэли.
Персефоний поморщился:
- Кто его знает… Но, так или иначе, я не проломил ему голову и кое о чем мы договорились. Бой состоится через день. Завтра за вами и Залетаем Высоковичем будет неотступно следить весь город, так что ни о какой скрытности речи быть не может. С другой стороны, тянуть время тоже нет смысла: и вы изведетесь, и модный юноша какую-нибудь глупость сделать может, особенно если потрясатель основ и с ним разговаривает в таком же язвительном тоне. Разумнее всего завтра усиленно распускать слух о примирении, а уж на следующее утро постараться улизнуть от внимания общества.
- Слух о примирении? - с сомнением переспросил Сударый. - В него никто не поверит.
- Да, это главная проблема, - согласился Персефоний. - Вот если бы вы с Залетаем Высоковичем завтра встретились в людном месте и поговорили с дружеским видом… Собственно, я это и имел в виду на переговорах. Пришлось опять терпеть насмешки потрясателя основ, который усмотрел в моем предложении "типично провинциальный страх перед мнением всесильного общества". Выгода от встречи была бы двойная: и народ успокоить, и получить лишний шанс разъяснить недоразумение. Но, по крайней мере, в одном Принципиалий был прав: Пискунов-Модный на разговор вряд ли согласится.
- Кто-кто?
- Возражун Принципиалий Поперекович - это имя личности нового склада. Ввиду того, что вызванную сторону представляю только я, он остается единственным секундантом Залетая Высоковича. Второй, Чихаев Курет Эпсумович, выступит в качестве врача - он студент-медик.
Принципиалий… Не тот ли Принцип, о котором шептались по углам у Немудрящевых?
- Есть один вариант, - продолжал между тем Персефоний. - В окрестных лесах появились волки, завтра егеря устраивают облаву, зовут и нас, из подотдела. Я могу согласиться, а вы со мной пойдете, вроде как поснимать на пленэре, мы и камеру возьмем. Когда под вечер все закончится, тихо скроемся и заночуем в лесу, а наутро выйдем к поляне, на которой и назначим поединок.
Сколь ни был Сударый малоопытен в делах такого рода, однако не мог не заметить:
- А ты уверен, что облава закончится к вечеру? Что мы не заплутаем, что не заплутают наши противники? Что, наконец, они сумеют правдоподобно объяснить, чего ради их понесло в лес посреди ночи?
- Мы не заплутаем, - сказал Персефоний. - Но вы правы, это единственное, в чем я уверен.
- Вот что, утро вечера мудренее, - решительно сказал Сударый.
- Правильно, - подхватил Персефоний. - Вы отдыхайте, а я, если позволите, потренируюсь в наведении иллюзий.
Непеняй Зазеркальевич удалился в спальню и лег в постель, однако сон не шел - напротив, ум Сударого, воспитанный и дисциплинированный более научными занятиями, нежели житейскими перипетиями, только сейчас и перестал метаться и заработал в полную силу, когда ему показалось, что имеющихся данных достаточно для анализа ситуации.
Даже теория возникла - скороспелая и ни на что не годная, поскольку подразумевала злой умысел со стороны Принципиалия и отдавала детективщинкой. Не годился сверхнигилист на роль полновесного злодея. Во-первых, потому, что Сударый не мог представить, как разумный, растрачивающий себя в демонстрации презрения к обществу, оказался бы способен что-нибудь изобрести. А во-вторых, изобретать было нечего: никаких маготехнических возможностей для того, чтобы воздействовать на готовый оптографический снимок, просто не существовало.
Конечно, вид скандалезного бунтаря может оказаться маской, а снимок не так уж трудно подменить, однако изготовить подмену непросто: для этого надо не только владеть приемами оптографии, но еще иметь актрису, которая сумела бы достоверно изобразить девицу Немудрящеву, причем не такую, каковой она является на самом деле, а Простаковью - ужасную грешницу.
Эх, если бы хоть глазком взглянуть на этот портрет, будь он неладен, если бы знать…
Часы пробили один раз, и Сударый на миг призадумался: это половина которого часа, все еще третьего или уже четвертого? Тут до слуха его донеслись из гостиной шорох и ворчание. Без особого сожаления Сударый поднялся с постели.
Как он и предположил, возвратившийся домовой отчищал стол от капель воска.
- Извини, Переплет, случайно так вышло…
- Вижу, что случайно, - буркнул тот, хотя на лице было написано нечто противоположное, так что Непеняй Зазеркальевич на миг вновь ощутил себя ребенком, который во власти азарта сродни научному ползает по столу со свечой и изучает чрезвычайно важный вопрос: а что из всего этого получится?
- Хорошо ли погостил? - спросил Сударый, чтобы переменить тему.
- Отчего бы не хорошо? Чай, не чужой пришел, своя кровь. Посидели, побалакали… Ну, правду молвить, не толково говорили. О важном, о чем промежду нами, домовиками, говорить положено, едва попомнили, а все больше о суетном. Так что поделать: суетно нынче в доме Немудрящевых.
- Погоди, - оживился Сударый. - Ты хочешь сказать, что ходил в гости к своему брату, кажется, двоюродному, который…
- Не двоюродному! - перебил домовик. - Никакому не к двоюродному. Чего я к двоюродному пойду, если он сам каждую неделю прибегает, непоседа? Троюродный брат мой у Немудрящевых обретается.
Только сейчас заметил Сударый хитрую искорку в глазах Переплета.
- И что? - поторопил он.
Однако домовик не спешил.
- Так я и говорю: свиделись, потолковали, как промеж родных положено. Живут они не тужат, наш дом похвалили, да и своим гордятся. Так-то все у них ладом, и тяга в печи, и все такое прочее… Ну, в общем, видал я тот портрет, - без всякого перехода объявил Переплет.
- И что с ним?
Подробный ответ домового заставил Сударого рассмеяться, ибо хотя ровно ничего сам по себе не решал, зато подтверждал некоторые догадки… и, кажется, подавал надежду.
Отдыхать Сударому пришлось совсем немного, но проснулся он на удивление бодрым и даже раньше обычного, так что, когда Персефоний прокрался в спальню, чтобы разбудить оптографа традиционным внезапным нападением, Непеняй Зазеркальевич уже повязывал галстук.
- С добрым утром! - поприветствовал он упыря. - Извини, сегодня тренировку придется отложить. Вереда уже пришла?
- Да, кормит своего питомца шоколадом. Кто бы он ни был, по-моему, она его балует.
- Тогда выждем немного, пускай существо спокойно поест. Сколько у нас готовых к работе пластин?
- Пять штук.
- Маловато… Впрочем, помнится, сегодня клиентов немного, успеем сделать, если понадобится.
- Понадобится для чего?
Однако Сударый показал жестом, что не хочет говорить заранее.
- Выбор места и времени дуэли согласно правилам остается за мной? - уточнил он.
- Конечно, ведь вы - сторона вызванная. Вот если бы вы пожелали воспользоваться пистолетами - другое дело, тогда место и время выбирает вызывающая сторона.
- Но ты говорил, что огнестрельным оружием пользоваться на дуэлях запрещено.
- Не совсем так. Разрешено в виде исключения, но не рекомендовано. Да и без рекомендаций мало кто выберет пистолет, ведь в большинстве стран дуэли запрещены, а обеспечить надежную магическую защиту от мошенничества, сохраняя секретность предприятия, практически невозможно. Как помню, последним бретёром, дравшимся исключительно на пистолетах, был известный Жуликомо Козоностро, прирожденный маг и редкостный мошенник.
- Да-да, я как раз вчера о нем читал, - кивнул Сударый. - Только ничего толком не помню…
- Ну, некоторые из его фокусов не принято упоминать… Ловкач был редкий. На что только чары не накладывал: на порох, на кремень, на пыжи. В то время как раз ужесточили правила дуэльного кодекса, маги перед схваткой проверяли все подряд, так Жуликомо, мерзавец, что придумал: накладывал на шомпол "спящие" чары и, уже выйдя к барьеру, требовал перезарядить оружие. Все вокруг, понятное дело, спокойны, а он шепнет словечко - и готово, пуля мимо не пролетит. - Рассказывая, Персефоний увлекся. - В последний раз он стрелялся в Закордонии с неким Франтуаном де Фасоном с пятнадцати шагов. Как обычно, из-за женщины. Зима, а с Козоностро пот ручьем и вообще вид болезненный. Просит он у секунданта своего платок, становясь к барьеру, пот утирает, и вдруг его начинает, простите за подробность, тошнить, да так, что он аж на колени падает. Все, конечно, кричат, мол, поединок надо отменить, а он говорит, что ему уже лучше, только вот капсюль слетел и в снег упал (тогда как раз капсюльные пистолеты в моду вошли). Ему предлагают перезарядить оружие, а он: "Не надо, говорит, вот он!" - поднимает капсюль и насаживает под боек. Потом как ни в чем не бывало выпрямляется и стреляет в противника - бац! - наповал, точно в сердце. Секунданты, конечно, поспорили, но сошлись на том, что правила соблюдены - ведь сигнал к началу дуэли уже был дан, соперники встали к барьеру, а все остальное не более чем случайность.
- У него в кармане был с собой зачарованный капсюль? - спросил Сударый.
Персефоний кашлянул:
- В общем, верно, только не в кармане, а в желудке. Платок был пропитан рвотным составом. Понимаете, за карманами Жуликомо принято было следить с особой тщательностью, подозрения-то он давно вызывал. Но кому бы пришло в голову разглядывать, как он рядом со своим произведением в снегу ковыряется? Коротко говоря, уже во времена Козоностро на пистолетах дрались в основном маги высшей категории - там уже не столько пулями сражаются, сколько чарами.
- А разве нельзя заклясть клинок?
- Можно, только его проверить куда проще - это же в школьную программу входит. "Прикладное чароведение" за пятый класс, раздел "Магия в металлах", параграф третий, "Волшебное оружие".
- Ты так хорошо помнишь школьный учебник? - поразился Сударый.
- В детстве это был мой любимый параграф, - пожал плечами Персефоний.
Решив, что времени для поедания шоколада прошло достаточно, они спустились вниз, и там Непеняй Зазеркальевич задал Вереде несколько вопросов, на которые отвечала она крайне неохотно, лишь ввиду того, что речь как-никак шла о жизни и смерти. Персефоний слушал их разговор с удивлением: какое отношение имеют к дуэли сплетни досужих девиц, собравшихся полюбоваться на несчастье возлюбленной модного юноши? Когда же Сударый изложил перед сотрудниками итог своих размышлений, упырь сказал:
- Кажется, вы крепко не выспались, Непеняй Зазеркальевич. Или даже еще не проснулись.
- Я не хочу смертоубийства. И другого выхода, кроме предложенного, не вижу. Разумеется, если мне удастся поговорить с Залетаем Высоковичем и все ему объяснить, мы откажемся от этой затеи…
- Хорошо бы, - вздохнул Персефоний. - Если не возражаете, я, пожалуй, сейчас же пойду к нему уже без всякой конспирации.
- А прямое общение не будет нарушением правил?
Упырь посмотрел на Сударого со странной грустью в глазах:
- Вам ли об этом печься, Непеняй Зазеркальевич? Я давно предал забвению годы бурной юности, когда готов был удавиться за каждую букву дуэльного кодекса, но, поверьте, даже мне не по себе от изобретенного вами издевательства над вековыми традициями.
Сударый надел пальто и шляпу, Персефоний - старомодный плащ, при котором удачно смотрелось сомбреро, а он к этому головному убору питал особое пристрастие и носил даже в пасмурную погоду, когда не было особой нужды защищать глаза.
День и сегодня был неуютный. Ветер трепал последние ссохшиеся листья на ветках вязов, лицо кололи редкие крупинки снега, но в разрывах облаков уже просверкивало солнце, заливая серые улицы блеклой позолотой.
Оптограф повернул направо, завтракать в "Обливион", его помощник - налево, искать извозчика.
Сидя за столиком, утреннюю газету Сударый читал невнимательно: его больше интересовала публика. Смотрел-смотрел, но, хоть убей, так и не смог понять, то ли все вокруг такие мастера делать невозмутимое лицо, то ли скромная персона дуэлянта и впрямь никого здесь не интересует.
Персефоний отсутствовал часа полтора. Возвратившись, он застал Сударого в лаборатории за изготовлением новых оптопластин. В халате и перчатках, Непеняй Зазеркальевич осторожно, держа пальцами за края, доставал из кюветы очередной стеклянный прямоугольник.
- Ну как? - спросил он, закрепил пластину в раме сушилки и только потом обернулся.
- Представьте себе, модный юноша согласился. Бледен был страшно, губы кусал, но потом вскричал, что ему все равно, и согласился.
- Родные не пытались его отговорить?
- Родные ничего не знают.
- Как так?
- Да уж как-то так, - развел Персефоний руками. - Увольте от попыток объяснить тайны отношений между разумными. Как весь город узнал о предстоящей дуэли? Я-то, конечно, на личность нового склада грешу, но, объективно говоря, одному юнцу, которого половина спросончан не станет слушать и на которого другая половина вообще смотреть не желает, такая информационная атака не под силу.
- Итак, Залетай Высокович твердо намерен драться.
- Не то слово. Он скорее умрет, если не выйдет на дуэль. Боюсь, как бы его не убила ваша шутка.
- Ты говоришь так, будто он подцепил бешенство или какие-то зомбирующие чары.
- Хуже, Непеняй Зазеркальевич. То и другое хоть с трудом, да лечится, но над Пискуновым-Модным довлеет общественное мнение. А вот оно не лечится. Никак.
В половине второго пополудни к крыльцу сударовского дома подкатила извозчичья пролетка, следом снизился и завис над тротуаром ковер-самолет. Сударый с Персефонием принялись грузить на ковер оборудование: "Зенит" и "Даггер-вервольфину", кофр коричневой кожи с пластинами, треноги, вспышку… За этим занятием и застал их кортеж из трех карет с гербом города на дверце каждой.
Из экипажей вышли Немудрящев, деловитый и сосредоточенный, двое полицейских приставов, один из которых был человеком, а другой волколаком, и еще пять или шесть разумных чиновничьего вида.
С неудовольствием поглядев на погрузку, глава магнадзора приблизился и объявил:
- Господин Сударый, вынужден прервать ваши занятия. В мое ведомство поступила жалоба на вас, так что мы вынуждены осуществить проверку. Вот предписание…
- Прекрасно, господа, однако я спешу.
- Куда, позвольте поинтересоваться? На речной вокзал или на железнодорожный?
- Нет, на главную площадь.
В это время Вереда как раз вышла на крыльцо, чтобы повесить на дверь табличку следующего содержания:
"ГОСПОДА! АТЕЛЬЕ ВРЕМЕННО ЗАКРЫТО ПО ТЕХНИЧЕСКИМ ПРИЧИНАМ.
ПРИНОСИМ ИЗВИНЕНИЯ ЗА НЕУДОБСТВО".
- Перестаньте паясничать! - воскликнул Немудрящев. - По каким еще техническим причинам?
- Если быть точным - по причине невозможности присутствовать одновременно в двух местах: в ателье и на площади.
- Вы никуда не поедете! Мы проведем досмотр на предмет запретных чар…
- Разве я возражаю? Проходите, пожалуйста, Вереда Умиляевна вам все покажет. Вереда, будь добра, подойди! Эти господа будут проводить у нас обыск, пожалуйста, помоги им.
- Но как же вы собираетесь ехать, когда мы…
- Я вам совершенно доверяю, Добролюб Неслухович, - перебил его Сударый, идя к пролетке.
- Вы никуда не поедете! Задержите его!
Приставы шагнули к Сударому, но тот быстро ответил:
- В данный момент никакие обвинения мне не предъявлены, значит, я остаюсь свободным гражданином и вправе делать то, что считаю нужным. Свой дом оставляю в вашем полном распоряжении, а сам отправляюсь по делам. Гони! - крикнул он извозчику, вскакивая на подножку.
Возница, седой человек, тяжко вздохнул и неторопливо тронул с места, однако вопреки его ожиданиям ни свистка, ни окрика сзади не донеслось, а ковер-самолет, плавно поднявшись сажени на две с небольшим, промелькнул над головой и слышно было азартное: "Э-эх!" - пилота. Извозчик щелкнул кнутом:
- Н-но, шевелись, тягомотная ты животина!
Возница даже не оглянулся: застарелая неприязнь к ковролетчикам заставила его забыть о трепете перед служителями закона.
Персефоний между тем умерил пыл летуна, и тот позволил пролетке догнать себя. Свесившись через край и придерживая рукой сомбреро, упырь крикнул:
- Как вам удалось заморочить ему голову, Непеняй Зазеркальевич?
- Я просто сказал правду! - ответил оптограф.
- А вы не такой тихий человек, каким кажетесь, - улыбнулся Персефоний. - Возможно, из нашего предприятия что-нибудь да выйдет.
Главная площадь Спросонска лежала у порога утесоподобной городской управы, с одного торца изливаясь на Пожарскую улицу, а с другого прикрываясь густым сквером, - туда-то, под узорную сень голых ветвей, и подкатила пролетка, рядом замер ковер-самолет. Заплатив перевозчикам часть денег, Сударый с Персефонием принялись разгружать оборудование. Расчехляя штатив, упырь вынул и благоразумно припрятанные вместе с ним рапиры.
Главная площадь отчего-то никогда не была у горожан любимым местом прогулок - должно быть, из-за помпезности управы, которую архитектор явно скроил по столичным лекалам. Даже сквер, вполне уютный, посещался немногими, тем более в такую погоду. Однако сегодня спросончане изменили своим привычкам и усердно прогуливались по площади, повыше поднимая воротники и закрывая щеки от порывов пронизывающего ветра.
А вот полиции не было совсем, только в отдалении маячила тень городового. Сударый сперва удивился, потом догадался: никто из стражей порядка попросту не поверил в дикий, по существу, слух - если, конечно, слух до них докатился.
В первую минуту на оптографа и его помощника никто не смотрел, но их деловитая активность быстро привлекла изумленное внимание горожан. Добавил интриги и Немудрящев, с грохотом подкативший в служебной карете. Сударый быстро двинулся ему навстречу и прошептал, не давая рта раскрыть:
- Милостивый государь, неужели вам так нужен скандал? Если нет - извольте вести себя тихо.
Уже не оборачиваясь, он вернулся к Персефонию. Они вместе установили "Зенит", так чтобы ряд деревьев создавал перспективу, уходящую вправо, а "Даггер-вервольфину" - под тем же углом с другой стороны. В нескольких шагах от каждой камеры упырь разместил вспышки.
- Кажется, мы сумеем обойтись естественным освещением, - сказал Непеняй Зазеркальевич, поглядев на почти расчистившееся небо. - Но все же подстрахуемся.
Он вставил в "Зенит" кассету с пластиной и заметил краем глаза, как расступается собравшийся вокруг народ. По площади с высоко поднятой головой шествовал модный юноша. В студенческой фуражке и шинели (опять нараспашку), с небрежно намотанным голубым шарфом, он шагал, открыто неся на плече две рапиры в ножнах. Рядом с ним, исподлобья поглядывая по сторонам, двигался другой юноша, сутулый и очень болезненного вида, вероятно, тот самый студент-медик.