Тень провернулась вокруг себя, прогнулась в пояснице, запрокинула голову к потолку и захрипела.
Продолжая движение, я вбил ее лицом в стену, пинками по щиколоткам заставил расставить ноги, быстренько охлопал и озадаченно хмыкнул: оружия у нее не было. Вообще. А некоторые особенности фигуры – хилые руки, складки сала везде, где только можно, и тоненькая шейка – не оставляли сомнения в том, что это – не Чарс.
В этот момент в дверь вошла Мэй и, увидев непонятные тени у стены, озадаченно остановилась. На всякий случай прихватив "не Чарса" за кадык, я попросил баронессу подняться повыше, а потом поинтересовался у пленника, кто он такой.
- За–аур, сы–ы-ын… ха–азяина… – прохрипел он. – Ва–а-двор шел…
- Прости, обознался…
Простил. Наверное. Так как стоило мне его отпустить, радостно упал. И не вставая – прямо на четвереньках – выполз во двор…
…Заглянув в пяток свободных комнат, я недовольно фыркнул, попытался почесать шрам, получил по рукам и оказался вдвинут в первую попавшуюся дверь: – Мне все равно, где ночевать!
В голосе Мэй звучало довольно сильное раздражение, поэтому я сдался – молча пожал плечами и принялся оглядывать комнату, в которой оказался.
Смотреть в ней оказалось не на что: кроме коротковатой и не особенно широкой кровати, в ней был только массивный сундук для вещей и рассохшаяся от времени лавка. Впрочем, на оставшееся свободное место можно было поставить разве что крохотный столик. Или пару–тройку табуретов.
Видимо, моя Половинка пришла к такому же мнению, так как недовольно наморщила носик и вздохнула:
- М–да… Бочка для омовений сюда, пожалуй, не влезет…
Мне стало смешно: здесь, в предгорьях Шаргайльского хребта, белые появлялись нечасто. А черные тратили деньги только на еду и ночлег, разумно считая, что вымыться можно и в окрестных речушках, благо последних в предгорьях предостаточно.
- Я сказала что‑то смешное? – обиженно спросила Мэй.
Я объяснил, что бочек для омовений на этом постоялом дворе нет и быть не может. И заодно показал ей место, куда, по моим предположениям, обычно ставили ведро и таз.
Она помрачнела, немного подумала, а через какое‑то время решительно тряхнула волосами:
- Ну что ж, таз – значит, таз…
Решив, что эту фразу можно расценить как просьбу, я торопливо захлопнул окно и ставни, закрыл последние на запор и подошел к двери.
- Воды – побольше… – бросила в спину Мэй. – Но сначала – переметные сумки…
Я кивнул.
- И позови Тиль, пожалуйста…
…Дождавшись, когда к нашей двери подойдет сегодняшний добровольный охранник – Сокол, – я быстренько нашел "наперсницу" своей гард’эйт, отправил ее к Мэй и унесся во двор. Бегом. Так как никак не мог выбросить из головы Чарса и его друзей.
Молнией пронесся по коридору, скатился по лестнице, вылетел во двор, отловил первого попавшегося слугу, потребовал воду и таз для омовений, а через минуту уже бежал обратно, навьюченный как заводная лошадь.
В коридоре было тихо и спокойно – Итлар, по своему обыкновению, изображал статую, из пары приоткрытых дверей доносились голоса хейсаров и, кажется, Ваги Крыло Бури.
Слегка успокоившись, я вошел в нашу комнату и невольно скрипнул зубами: Мэй стояла у открытого настежь окна и смотрела в темноту!
С ужасом подумав о том, что ее силуэт, освещенный светом мерной свечи, слишком хорошая цель, я уронил сумки на пол и с грохотом закрыл за собой дверь.
- Засов не задвигай… – холодно и как‑то отстраненно сказала баронесса. – Тиль ушла за расческой…
Я торопливо отодвинул сумки в сторону, шагнул вперед, чтобы в случае чего успеть рвануть Мэй на себя, и принялся молить Двуликого, чтобы он поторопил хейсарку.
Бог–Отступник смотрел на меня… с прищуром: услышав звук ее шагов, Мэй зябко повела плечами и, не оглядываясь, попросила пододвинуть лавку к окну!!!
Скользнул к двери. Впустил Тиль. Поставил лавку на середину комнаты – туда, где, по моему мнению, было более–менее безопасно, – а через мгновение был вынужден подтащить ее туда, куда просила Мэй: видите ли, не хватало свежего воздуха!
Встал у нее за спиной. Был послан к Хэль чем‑то недовольной хейсаркой. И, сообразив, что все время, необходимое для расплетания магаса, она будет стоять между мною и моей Половинкой, мысленно взвыл: у Чарса был шанс! Да еще какой!
Появление хозяйского сынка с полными ведрами настроения не добавило – увидев мое недовольное лицо, этот дурень почему‑то решил, что я гневаюсь именно на него. И споткнулся!
Слава Двуликому, ведра не перевернулись, но часть расплескавшейся воды попала на переметные сумки.
Пока он извинялся, бегал за тряпками и вытирал пол, я еще как‑то держался, но когда этот придурок приволок таз и поинтересовался, хватит ли нам двух неполных ведер кипятка или стоит принести еще, не сдержался – отвесил парню увесистого тумака.
Помогло. И не только мне: Заур – или как его там звали? – встав с пола, очень бодренько унесся за водой, а Тиль, до этого двигавшаяся как сонная муха, задвигала руками вдвое быстрее…
…Когда хейсарка закончила возиться с волосами Мэйнарии, вокруг таза парило аж восемь ведер воды, а на кровати лежало три чистых рушника.
Оглядев все это "великолепие", Тиль недовольно поджала губу и фыркнула, после чего была отправлена восвояси. Мэй, до этого момента безучастно смотревшая в окно, неторопливо встала, самолично закрыла створки и ставни, потом повернулась ко мне лицом, дождалась, пока я задвину засов, и еле слышно спросила:
- За что они нас так ненавидят?
- Кто – "они"?
- Боги! – выдохнула она, подошла ко мне и спрятала лицо у меня на груди.
- Ненавидят? – тихонько прошептал я, собрался с духом и провел ладонью по ее волосам: – Если бы не они, мы бы никогда не встретились…
Мэй подняла голову и уставилась на меня сухими, но полными боли глазами:
- То, что они с нами делают, любовью не назовешь…
Я пожал плечами, но сказать ей, что намерения Богов неисповедимы, не успел – она облизала губки и криво усмехнулась:
- Они над нами издеваются…
Я удивленно выгнул бровь.
- Подумай сам – в конце первого лиственя я истово верила во Вседержителя, а ты думал только о своем Пути. В конце второго я сходила с ума от ужаса, оказавшись в руках своего ожившего кошмара, а ты радовался благосклонности Двуликого, позволяющего тебе делать Шаги чуть ли не каждый день. К началу третьего меня чуть не сломали физически, заставив пройти по краю насилия, а тебя заставили выжечь себя до донышка…
Я вспомнил свое состояние после ранения и многократного использования Благословения Двуликого и вдумался в ее слова.
- Дальше – хуже: сначала разнесли вдребезги мое представление о вере, слугах Бездушного и справедливости и проверили на излом твою решимость пройти свой Путь. Потом заставили меня переступить через свои принципы, стеснение и правила приличия, а тебя вынудили плюнуть на свое доброе имя…
Тут я не согласился. Мысленно. Ибо тогда Боги заставили меня сделать нечто большее – отказаться от своего Пути и Темного Посмертия. Причем не один раз, а дважды. Ну, а Мэй вообще столкнули в пропасть – заставили дать Слово Снежному Барсу!
- А после суда, когда мы… – тут у нее голос дрогнул, – наконец, увидели свое… пусть даже очень короткое, но будущее, они начали рвать нам души…
Вот так, выстроенные друг за другом, события последних двух месяцев выглядели совсем по–другому. И я, вдруг представив себе все, что пришлось пережить этой слабой девочке с того дня, как я вошел в захаб их родового замка, заскрипел зубами.
- Я так больше не могу… – опустив взгляд, еле слышно прошептала она. – Сегодня, поняв, что слова Даратара можно счесть оскорблением, я чуть не умерла от счастья: мне казалось, что уже ничто не сможет помешать тебе взять его жизнь и сделать последний Шаг, но мои надежды оказались тщетными…
Я на мгновение прикрыл глаза, вспомнил радостную улыбку, появившуюся на ее губах после наглого заявления Полуночника, и вздохнул:
- Вага был в своем праве…
Кажется, Мэй не услышала – зябко поежившись, она вдруг вскинула на меня взгляд, в котором, как мне показалось, появилось легкое безумие, и хрипло спросила:
- Зачем им это?
- Не знаю…
Зрачки Мэй быстро–быстро забегали вправо–влево. Так, словно она искала ответ на свой вопрос то в моем правом, то в левом глазу. Потом на щеках появился лихорадочный румянец, а дыхание участилось:
- Кром, я устала. Я так больше не могу…
Я сглотнул подступивший к горлу комок, открыл рот, чтобы сказать что‑нибудь успокаивающее, и ляпнул:
- Ради того, чтобы быть с тобою рядом, я готов и на большее…
Зрачки Мэй расширились, прекратили метаться и приблизились:
- Что. Ты. Сказал?
- Ради того, чтобы быть с тобой, я готов… на все…
Она вдруг отступила на шаг, тряхнула головой и спрятала лицо в водопаде волос. Потом повернулась ко мне спиной и хмыкнула:
- Вода остывает… Я, пожалуй, ополоснусь…
Глава 17 - Король Неддар третий Латирдан
Четвертый день третьей десятины первого травника.
…Замерев на пороге опочивальни, Даран Скопец изобразил безупречный поклон, потом выпрямился и недовольно уставился на темный прямоугольник над камином:
- Ваше величество, портрет Харада первого Хитроумного провисел на этой стене почти полторы сотни лет, поэ…
Выслушивать его брюзжание не было ни сил, ни желания, поэтому Неддар властно приподнял длань и негромко рыкнул:
- Хватит!
Главный хранитель опочивальни поперхнулся и снова сложился в поклоне. Правда, на этот раз – без особого пиетета, умудрившись выразить в обычном, в общем‑то, движении всю глубину своего недовольства поведением своего сюзерена.
Дождавшись, пока он выпрямится, Латирдан нетерпеливо постучал пальцами по подлокотнику своего кресла и вопросительно изогнул бровь:
- Ну, и где?
- Сейчас занесут, сир… – угрюмо буркнул Скопец, дважды хлопнул ладонями и сместился в сторону.
В коридоре раздался какой‑то шум, а через мгновение в дверном проеме мелькнула чья‑то спина.
Кабар Ястреб, выполняющий обязанности Ваги со дня отъезда последнего, мгновенно подобрался, на всякий случай перетек поближе к дверям, узнал в носильщиках своих соплеменников и слегка расслабился. А вот Неддар неожиданно для себя напрягся. Подумав, что с такой заботой о его безопасности он скоро забудет, как выглядят настоящие вейнарцы.
Впрочем, стоило воинам повесить картину на стену и потянуться к скрывающему ее покрывалу, как мысли об изменении режима охраны куда‑то испарились, уступив место страху за свою эйди’но’иару:
- Уарс !!!
Оба хейсара тут же застыли. Потом повернулись к Неддару и, повинуясь его жесту, торопливо вышли в коридор.
С трудом дождавшись, пока Ястреб закроет за ними дверь, Латирдан вскочил с кресла, подошел к камину, встал на цыпочки и самолично стянул с портрета скрывавшую его ткань.
Один взгляд на подарок барона Дамира – и Неддар ошарашенно закусил ус: вместо предписываемого неписаными законами платья родовых цветов баронесса Кейвази оказалась облачена в араллух и ансы; вместо того, чтобы восседать на пуфике или в кресле, полулежала на диване; вместо того, чтобы бесстрастно смотреть вдаль, смотрела на Неддара. И улыбалась. Ласково и многообещающе. Точно так же, как и в момент их расставания.
"Я буду по тебе скучать… – вглядываясь в изгиб ее губ, явственно услышал Латирдан. – И молить Бога–Воина, чтобы он дал тебе возможность приехать в Шаргайл как можно быстрее…"
"Приеду. Как только смогу…" – так же, как тогда, мысленно ответил ей он.
И поморщился, услышав недовольное сопение Скопца:
- Это… это… это…
- ЭТО! МОЯ!! НЕВЕСТА!!! – не дав ему закончить фразу, прорычал король. – Ясно?!
Хранитель опочивальни побледнел – видимо, почувствовал в голосе сюзерена сдерживаемое бешенство. И тут же затараторил:
- Да, сир! Я не хотел сказать ничего дурного! Просто традиционно на таких по…
- Даран! Это – МОЯ опочивальня! – перебил его монарх. – И традиции в ней устанавливаю я!
- Вы не дослушали, сир! – еле слышно выдохнул Скопец. – На таких воистину потрясающе красивых портретах должна быть соответствующая рама. Посмотрите сами: тут – полированный тирренский дуб, лишенный даже намека на резьбу. А на портрете вашего пра–пра…
Менять раму, которой касались руки его Этерии, Неддар на собирался. Поэтому жестом заставил Дарана заткнуться:
- Нет. Оставь все как есть…
Главный хранитель опочивальни склонил голову:
- Как прикажете, сир…
- И не забудь о том, что с этой минуты в мою опочивальню имеют право входить только ты, мои телохранители и те хейсарки, имена которых я тебе называл…
…Следующие часа полтора Неддар тихо блаженствовал – сидел в любимом кресле, потягивал вино и, не отрывая взгляда от портрета, мечтал о том дне, когда въедет во двор сарти рода Аттарк и увидит свою эйди’но’иару.
Картинка встречи, встающая перед глазами, получалась живой, но какой‑то незаконченной – Этерия Кейвази выходила из каш’ши то следом за Вагой, то следом за его отцом, замирала в предписанном А’даром шаге за их левым плечом. И… делала все это не поднимая глаз!
"Она – не хейсарка. Значит, не с танет прятать взгляд от своего жениха…" – мысленно успокаивал себя король. Но получалось не очень – уж чего–чего, а нрав аннара рода Аттарк он изучил как никто другой. И прекрасно знал, что в присутствии Тарваза Каменной Длани ни один, даже самый уважаемый, гость не посмеет нарушить ни одного Слова А’дара.
"Если и посмотрит, то искоса, мельком, пока никто не видит. А потом уйдет на женскую половину. Не сказав мне ни слова… – перестав тешить себя иллюзиями, мрачно подумал он. – И мне придется ждать следующего рассвета, чтобы скрестить с ней наш’ги…"
В этот момент Кабар, изображавший статую рядом с входной дверью, встрепенулся и положил руку на рукоять меча.
Латирдан нахмурился, отставил в сторону кубок с белогорским и на всякий случай подтянул ноги так, чтобы при необходимости можно было вскочить, не делая ни одного лишнего движения.
Дверь еле слышно скрипнула, и в щели между портьерами показалось встревоженное лицо Арзая:
- Ашер? Графу Рендаллу стало лучше!
Неддар мигом оказался на ногах и, в последний раз посмотрев на портрет Этерии Кейвази, вылетел в коридор…
…В покоях первого министра тошнотворно пахло потом и нечистотами. Тяжелый смрад, от которого слезились глаза, не забивался ни ароматами лечебных отваров, ни запахом ароматических свеч, горящих чуть ли не в каждом канделябре и подсвечнике.
Яркий свет, заливавший опочивальню, резал глаза, поэтому первые несколько мгновений Неддар привыкал к освещению. А когда перестал щуриться и смог вглядеться в лицо графа Грасса, то невольно поежился: первый министр выглядел намного ужаснее, чем вчера: пергаментно–белая кожа лба, исчерченная глубокими морщинами, была покрыта бисеринками пота и неприятно лоснилась; лихорадочно блестящие глаза, отливающие нездоровой желтизной, ввалились еще глубже. А сухие, потрескавшиеся губы выглядели так, как будто из них выпили жизнь.
Ничуть не лучше выглядел и сидящий рядом с ложем мэтр Регмар – на его изможденном лице светились одни только глаза, а все остальное лицо казалось припорошенным дорожной пылью.
- Добрый вечер, сир… – не выпуская из рук запястья графа Рендалла, устало поприветствовал короля он. И смахнул со стоящего рядом табурета несколько чистых рушников.
Неддар подошел к кровати, сел и, стараясь, чтобы в его голосе звучало как можно меньше сочувствия, улыбнулся:
- Как вы себя чувствуете, граф?
Грасс вяло дернул головой, словно пытаясь повернуться к своему сюзерену. Но замер, не закончив поворота, и невидящим взглядом уставился в балдахин.
- Бесполезно, сир… – угрюмо пробормотал Регмар. – Душа уже ушла. Осталось только тело…
Неддар недоверчиво выгнул бровь, потом наклонился к кровати, дотронулся пальцами до яремной жилы своего первого министра и гневно рявкнул:
- Сердце бьется! Пусть не так сильно, как у меня или у тебя, но бьется! Он дышит, слышит, когда я к нему обращаюсь, шевелит рукой, значит, рано или поздно выздоровеет!
- Не выздоровеет… – Лекарь сгорбил плечи и горько вздохнул: – Два удара подряд – это слишком…
- Но ему же стало лучше?!
- Ну да – он открыл глаза, попил воды и начал реагировать на звуки и яркий свет… – криво усмехнулся мэтр Регмар. – Но в таком "улучшении" нет ничего хорошего: обычно подобная вспышка активности бывает в самом конце угасания . За несколько дней до смерти…
- Но ведь иные угасшие живут по несколько месяцев, не так ли? – глухо спросил Неддар.
Лекарь пожевал бесцветными губами, потом поднял голову и с вызовом посмотрел на короля:
- Вы действительно считаете это жизнью, сир?
Неддар посмотрел на широченную длань графа Грасса, мирно лежащую поверх одеяла, потом перевел взгляд на изрядно отощавшее предплечье и изо всех сил сжал зубы – за какую‑то десятину мечевая рука графа стала похожа на руку ребенка!
"Он уходит…" – угрюмо подумал король. И вдруг вспомнил свой первый бой. Вернее, заваленное трупами Вауранское ущелье, развороченный нагрудник телохранителя, принявшего на себя удар, предназначенный Неддару, и свой рык в лицо мрачного, как грозовое небо, Ваги:
- Он уходит! Уходит из‑за меня!!! Слышишь?
Вага удрученно пожал плечами и вдруг рухнул на землю, сбитый с ног подзатыльником отца: