Картинка из двенадцатой главы "Тайн дворцовых альковов" возникала перед моим внутренним взором как живая. Только не сбоку, как в свитке, а со стороны моего лица: я – в нежно–розовой нижней рубашке, разорванной до живота, – лежала на горе разноцветных подушек, почти касаясь груди кусочком тающего льда. Кром – в полурасстегнутом камзоле с белоснежным воротником и обшлагами рукавов – клонился к моему соску, на котором ослепительно блестела восхитительно красивая капля.
Когда там, в картинке, он, наконец, касался ее кончиком языка, у меня темнело в глазах и начинала кружиться голова. Поэтому я откидывала на плечи капюшон, вглядывалась в клочья серых облаков, почти касающихся вершин деревьев, и молилась всем Богам сразу, чтобы дороги развезло и мы застряли на постоялом дворе хотя бы на десятину…
…Увы, Богам оказалось не до меня – минут за десять до того, как мы добрались до покосившегося столба, с которого скалился выбеленный временем медвежий череп, дождик практически перестал, а на небе появились ярко–синие просветы.
Поняв, что десятины в постели с Кромом, скорее всего, не будет, я угрюмо вздохнула и поймала на себе встревоженный взгляд Этерии Кейвази.
Я непонимающе нахмурилась и направила кобылку поближе к ней.
- Мэй, что произошло в лесу? Ты сама не своя…
- Вроде ничего…
- А если подумать?
- Я поняла смысл одного из самых странных изречений Игенора Мудрого… – неожиданно для себя ляпнула я. – "Жить надо так быстро, как будто живешь последний час. И так медленно, как будто впереди – Вечность…"
Баронесса сглотнула, покосилась на Крома, потом посмотрела на меня расширенными от ужаса глазами и почти неслышно спросила:
- А как же долг перед короной и родом?
…По лестнице я поднималась как на эшафот – медленно–медленно, ничего не видя перед собой и, кажется, даже не думая. Хотя нет, думая – в голове билось одно–единственное слово: "Должна… Должна… Должна…" И все глубже вбивало меня в омут отчаяния.
Скрип двери, шлепок переметных сумок, хлопок закрывающихся ставней, топот ног водоносов – каждый звук, доносящийся до меня, я не слышала, а ощущала. Кожей. С большой задержкой. И словно через толстенную подушку.
Прикосновения – тоже: то, что Кром поставил меня на ноги и помогает раздеться, я почувствовала только тогда, когда осталась в одном белье.
Потом поняла, что он делает, вздрогнула, позволила ему стянуть с меня нижнюю рубашку, на негнущихся ногах подошла к бочке с водой, представила, как он положит голову на ее край и уставится мне в глаза и… заревела.
Купание было забыто в то же мгновение – Меченый подхватил меня на руки, в два прыжка донес до кровати, завернул в одеяло, посадил к себе на колени и нежно прижал к груди. Потом закрыл глаза, осторожно провел ладонью по моим волосам, прикоснулся пальцем к кончику носа, дотронулся до губ и улыбнулся:
- Ты красивая… Очень–очень… Слышишь?
Я слышала, но говорить не могла.
- Мне безумно нравится твоя улыбка, Половинка… Нет, не Половинка, а Огонек! Маленький, но теплый и яркий–яркий…
Я уткнулась носом в его мокрый нагрудник и заплакала еще горше – он чувствовал то же, что и я, а я…
- Когда ты улыбаешься, мне становится теплее…
Меня заколотило.
- …а когда ты плачешь, я замерзаю. И снова превращаюсь в того самого Бездушного, который когда‑то вошел в захаб вашего родового замка…
"Родового?" – мысленно переспросила я и застонала.
- …в холодного, равнодушного и почти мертвого…
- Ты не холодный, не равнодушный и не мертвый!!! – всхлипнула я.
- Это потому, что ты меня отогрела! А если будешь плакать, я умру. И на этот раз – окончательно…
"Умрет. А я – вместе с ним… – обреченно подумала я и криво усмехнулась: – Тогда все закончится. И для него, и для меня…"
- Эй, Огонек, ты, кажется, собиралась со мной о чем‑то говорить…
Я заглянула в его глаза и поняла, что еще мгновение – и я не смогу сказать ему то, что собиралась!
Зажмурилась, нащупала рукой бедро и изо всех сил впилась в него ногтями.
Больно не было. Совсем. Так, где‑то на краю сознания что‑то кольнуло.
- Огонек, мне не нравится твой взгляд… – испуганно выдохнул Кром. – Ты меня пугаешь!!!
"Я должна… Я должна! Я – должна!!!" – мысленно заорала я и представила себе голос отца:
- …Корона, род, ты. И никак иначе…
- Папа, а как же Слово?
- Прежде, чем что‑то обещать – думай…
- А… честь?
- Честь – превыше всего…
Слезы высохли сами собой:
- Положи меня на постель, пожалуйста…
Положил. Осторожно, как белогорскую вазу. И нехотя убрал руки.
Я выпростала руку из‑под одеяла, убрала с лица мокрые волосы и вздохнула:
- На мне – долг. Перед тобой, короной и родом. Я разделю твою жизнь, как только ты скажешь. Но до этого сделаю все, чтобы оставить наследника…
Глава 11 - Кром Меченый
Девятый день второй десятины первого травника.
…Назвать деревней пяток ветхих домишек и пару разваливающихся сараев, испуганно жмущихся к придорожному трактиру, у меня бы не повернулся язык. Выселком , усадьбой, даже хутором – да, но никак не деревней. А Мэй назвала не задумываясь. Вернее, попросила представить, что это – деревня.
Женихи попытались: Медвежья Лапа нахмурил брови и кивнул, Сокол – подергал себя за ус, а Ночная Тишь почесал затылок и улыбнулся.
- А теперь скажите мне, какие налоги и почему вы бы с нее брали…
Итлар из рода Максудов ошалело посмотрел на покосившийся плетень придорожного трактира, а потом перевел взгляд на мою гард’эйт:
- Налоги? Мы?
Мэй бесстрастно пожала плечами:
- Лен д’Атерн – это не только замок, но и четыре с лишним десятка деревень, а также пашни, луга, озера, реки и дороги. Я хочу быть уверена, что мужчина, который претендует на мое Слово, не только храбрый воин, но и бережливый хозяин…
Унгар и Итлар пошли пятнами, а Медвежья Лапа потянулся к рукояти Волчьего Клыка и зарычал:
- Мы – воины, а не женщины!
- Барон – это не воин, а вождь! И в его руке не только меч, но и судьбы сотен, а то и тысяч людей…
- Для того чтобы взимать налоги, нужны мытари… – покосившись на старшего брата, буркнул Ночная Тишь.
- И управляющий… – поддержал его Сокол.
- Мытари налоги собирают, а не назначают. Поэтому они и не несут никакой ответственности, – усмехнулась леди Этерия. – А управляющий без присмотра – вор…
Хейсары переглянулись и одновременно пожали плечами:
- Мы будем его проверять…
- Как? – удивилась баронесса. – Смотреть в записи, грозно хмуриться и тискать рукояти своих наш’ги?
- Налоги можно повышать… – хохотнул Полуночник. – А еще ходить в набеги…
- Если я буду требовать у тебя больше, чем у тебя есть, ты вцепишься мне в глотку… – фыркнула леди Этерия. – Что касается набегов – да, можно. Но тогда ты уподобишься ребенку, не сумевшему перерубить черенок лопаты отцовским мечом и поэтому бросившемуся искать алебарду…
Даратар вспыхнул, привстал на стременах и наткнулся на угрожающий взгляд Ваги. Сделал вид, что вглядывается в даль, потом сел и полез в переметные сумки. А вот Ночная Тишь повел себя по–другому – задумчиво почесал затылок и тряхнул головой:
- Ты мудра, о э’но’ситэ! И я, Унгар из рода Аттарк, даю тебе слово, что научусь всему, что ты считаешь нужным…
Я вцепился в луку седла и изо всех сил сжал зубы, чтобы не застонать: по губам Мэй скользнула удовлетворенная улыбка!
- Я тебя услышала… А теперь – следующий вопрос: чем выгоднее всего торговать с моими соседями…
…С каждым новым вопросом я проникался к Мэй все большим уважением – девочка, еще два дня назад казавшаяся мне совершенно не приспособленной к взрослой жизни, четко знала, что должен уметь ее будущий муж. А еще обладала воистину железной волей: за какие‑то двое суток она не только выжала из своих женихов все, что они знают, но и сумела их убедить в том, что все эти умения им жизненно необходимы. Всех до единого. Включая уже отвергнутого ею Даратара.
Новый образ "ори’дарр’иары" вызывал уважение даже у Ваги – к вечеру побратим короля начал поглядывать на нее с нескрываемым интересом, а когда мы добрались до очередного постоялого двора, подозвал к себе младшего брата и минут двадцать вправлял ему мозги.
А вот мне становилось все горше и горше – вдумываясь в ее вопросы, я все четче понимал, что Мэй готова отдать свое Слово ЛЮБОМУ. Лишь бы он был в состоянии стать достойным главой рода. И, конечно же, отцом ее ребенка…
"Мы говорили о двух годах счастливой жизни… – угрюмо подумал я, спешившись перед "Оленьим Рогом" и вглядевшись в бесстрастное лицо Мэй. – Счастливой, а не несчастной!"
Потом вспомнил, что из всех ее вопросов смог мысленно ответить только на два, и криво усмехнулся: я был простолюдином! Ограниченным, не знающим и не умеющим ничего из того, что требовалось белому! А еще – Бездушным. Слугой Двуликого, почти прошедшим свой Путь.
Значит, думать мне надо было только о последнем Шаге. И о Темном Посмертии…
Мысль была здравой, поэтому, проводив свою гард’эйт до выделенной нам комнаты, я плотно прикрыл дверь и вполголоса поинтересовался:
- Может, тебе действительно стоит ночевать с Тиль?
Мэй замерла и медленно повернулась ко мне:
- Нет…
Спокойный голос, пустой, холодный взгляд, бледное лицо без тени эмоций – в этот момент Мэй показалась мне ожившим куском льда. Или мертвецом, научившимся говорить.
Я склонил голову и, пряча взгляд, пробормотал:
- Как прикажете…
Услышала. Поняла, что я намеренно обратился к ней на "вы". Но ничего не сказала – повернулась ко мне спиной, неторопливо сняла с плеч плащ и кинула его на лавку. Потом села на кровать, самостоятельно разулась, легла на спину и закрыла глаза:
- Ужинать не буду…
- Но вы не едите уже два дня! – напомнил я.
- Не хочу… Уговаривать бесполезно…
Я скрипнул зубами, выглянул в коридор, нашел взглядом Сокола, почему‑то оказавшегося не у противоположной стены, а рядом с соседней дверью, и угрюмо пробормотал:
- Ее милость ужинать не будет…
Хейсар отреагировал на это сообщение так же, как я: нахмурился, набрал в грудь воздуха и попытался объяснить мне, что кушать – надо!
Я развел руками, мотнул головой в сторону нашей комнаты и, сгорбив плечи, закрыл дверь. А минут через пять – открыл. И сделал шаг в сторону, впуская мрачную, как грозовая туча, Этерию Кейвази.
- Мэй, нам надо поговорить…
- Завтра… – не открывая глаз, буркнула Мэйнария.
- А почему не сегодня?
- Ваше время – день…
- Прости, не поняла?
Мэй едва заметно пожала плечами:
- Ваше – это твое и моих женихов…
- Все равно не поняла!
- Замуж – выйду. Ребенка – рожу. В общем, можешь не волноваться!
Леди Этерия вспыхнула, как дрова, политые маслом:
- Я поехала с тобой не для того, чтобы следить!!!
- Мне все равно. В любом случае в твоем распоряжении только день. А ночь я оставила для себя…
Баронесса Кейвази побледнела, дернула себя за локон, перевитый белой лентой, и… согласилась:
- Что ж, ты в своем праве. Но есть все равно надо! Хочешь, я прикажу, чтобы ужин принесли прямо сюда?
- Единственное, чего я хочу, – это тишины…
…Тиль, явившуюся минут через десять после ухода лед и Этерии, не пустили даже на порог – услышав ее голос, Мэй мотнула головой, и я, поняв, что расплетать косы она не собирается, изъявил ее волю прямо через дверь.
Хейсарка фыркнула и ушла. Пробормотав что‑то про "свободу воли" и "незабываемый аромат лошадиного пота".
Моя гард’эйт втянула носом воздух и ненадолго оттаяла:
- Кром, мне надо выкупаться…
Я кивнул, потом сообразил, что она меня не видит, и подошел к двери.
- Сам – не ходи… – глухо буркнула она. – Пошли какого‑нибудь слугу… Или Итлара…
Послал. Потом сдвинул к стене стол, лавку, вытащил из переметной сумки ночную рубашку и полотенце, аккуратно положил их на столешницу и поинтересовался:
- Можно, пока ты будешь мыться, я постою в коридоре?
Мэй закусила губу, и я увидел, как по ее подбородку покатилась капелька крови!
Шагнул к ней и чуть не оглох от рева, раздавшегося из‑за входной двери:
- Бочка–а-а для–а-а амавений! Вна–а-асить?!
Остановился. Открыл дверь. Дождался, пока водонос втащит в комнату бочку. Кинул ему копье и остался на месте, сообразив, что Мэй требуется не сочувствие, а поддержка.
Так, в общем‑то, и оказалось – к моменту, когда бочка оказалась полна, баронесса д’Атерн справилась со своей слабостью, спокойно встала с ложа и взглядом попросила меня отвернуться.
Я повиновался. И стоял лицом к стене, пока не услышал плеск воды и тихую просьбу:
- Сядь рядом…
Повернулся. Глядя себе под ноги, дошел до бочки, сел к ней спиной и вздрогнул, услышав тихий шепот:
- Прости меня, пожалуйста…
Зажмурился. Заставил себя кивнуть. А через Вечность добавил:
- Я тебя ни в чем не виню…
Она промолчала. А через мгновение равнодушно поинтересовалась:
- Ты не поможешь мне помыть волосы?
…Легли порознь: она – на кровати, я – на лавке, приставленной к двери. И уставились в потолок. О чем думала она, я не знаю. Но исходящую от нее боль я чувствовал чуть ли не сильнее, чем свою.
Пока из таверны доносился гомон подвыпивших постояльцев, время еще как‑то двигалось. А когда угомонились даже повара, оно окончательно остановилось. И я начал сходить с ума.
Сначала обострился слух – я начал слышать не только дыхание Мэй и шелест простыней и одеяла в те редкие моменты, когда она шевелилась, но и стук ее сердца. Через какое‑то время появились запахи – аромат мыльного корня, чистых волос и кожи. Причем так остро, как будто я лежал рядом с ней. А следом за запахами – образы: волосы, разметавшиеся по подушке, бледное заплаканное личико, темное пятнышко на прокушенной губе, вздрагивающий подбородок, тоненькая шейка и руки, безвольно лежащие поверх одеяла.
Я слышал, чувствовал, видел ее. И совершенно точно знал, что она точно так же слышит, чувствует и видит меня.
Сколько времени мы провели, утопая друг у друга в душе, – я не знаю. Зато помню, что боль, став совершенно невыносимой, сменилась отчаянием. Отчаяние, постепенно достигнув какого‑то предела, – мрачной решимостью. А решимость… решимость ударила в сердце вспышкой боли.
Самой настоящей, заставляющей неметь левую руку и отдающейся в мизинец.
Я сжал зубы и остался лежать. А Мэй встала.
Встала, постояла и пошла ко мне. Обуреваемая чем‑то непонятным.
Когда я приподнялся на локте и посмотрел на нее – не помню. Помню только ее взгляд, отблески мерной свечи на заплаканных щеках и улыбку.
Не добрую, не нежную, не злую – сумасшедшую!
И рождающийся в моей душе страх…
…Когда она склонилась надо мной и потянулась к моим волосам, я зажмурился, затаил дыхание и на миг вывалился из реальности. Поэтому, услышав шелест стали, не сразу понял, что это – мой собственный кинжал, который я положил в изголовье вместо отданного Латирдану посоха.
А когда понял, то рванулся к Мэй. Изо всех сил. И вцепился в ее запястье за мгновение до того, как она ударила себя под левую грудь…
- Вот и все… – выпустив из пальцев клинок, устало выдохнула она. – Ты меня спас. Значит, сделал последний Шаг и должен уйти…
- Что?
- Я уйду с тобой…
Глава 12 - Бельвард из Увераша
Первый день третьей десятины первого травника.
…Глава Ирригардского братства Пепла усиленно строил из себя короля – восседал на кресле, явно скопированном с малого трона Латирданов, демонстративно поглаживал рукоять короны и смотрел не на Бельварда, а сквозь него. Увы, ни все вышеперечисленное, ни одежда, явно сшитая на заказ у лучших портных Аверона, ни дорогие перстни, унизывающие пальцы, не давали самого главного – врожденной уверенности в себе: Сулхар по прозвищу Белый держал голову как черный, спину – как черный и даже кивал как черный.
Хотя нет, не кивал – таращился в противоположную стену и шевелил губами. Так, словно говорил сам с собой.
Минуту. Две. Пять. Десять. Потом начал кусать ус, не замечая, что в глазах Бельварда разгораются икорки гнева.
Минут через пятнадцать смотреть на бесстрастное лицо Серого порядком надоело, и юноша, сжав кулаки, повторил свое предложение:
- Мне нужны две твои лучшие пятерки. Если они сделают дело, ты получишь две сотни золотых…
Сулхар постучал пальцами по крестовине меча и наконец изволил посмотреть на гостя:
- Братство не связывается с хейсарами. И с Бездушными – тоже…
- Боитесь? – презрительно усмехнулся юноша.
Серый равнодушно пожал плечами:
- Золото нужно живым. А вы предлагаете нам не только дело, но и месть шаргайльцев с Посмертным Проклятием Бездушного…
- Хейсаров – восемь, Бездушный – один! – возмутился Бельвард. – А две пятерки, которые мне нужны, – это целый десяток! Если твои люди не промахнутся, то мстить и проклинать будет некому!
Глава братства Пепла криво усмехнулся:
- А если промахнутся?
Юноша невольно дотронулся до повязки, прикрывающей пустую глазницу, поймал насмешливый взгляд собеседника и разозлился:
- Я, кажется, просил лучших!
- Хорошая пятерка приносит Братству п ару сотен золотых. Каждый год. Лучшая – вдвое больше. Ну и ради чего мне ими рисковать?
Бельвард раздул ноздри, сжал зубы и… ухмыльнулся:
- Хорошо, давай по–другому: ты выделяешь мне столько людей, сколько считаешь нужным. Я плачу пять десятков желтков сейчас, двести пятьдесят – после дела и забываю обо всем, что видел…
Белый проследил за взглядом, направленным на его корону, и нехорошо прищурился:
- Я – ветер в ночи: сегодня – есть, а завтра – нет. Вы – мясо , у которого есть имя, дом и близкие. Разницу чувствуете?
- Ты мне угрожаешь? – взбеленился Бельвард, потянулся к рукояти кинжала и сделал вид, что собирался почесать живот: телохранители главы Ирригардского братства Пепла среагировали на его движение уж слишком быстро!
Серый его жеста "не заметил":
- Нет. Я отвечаю на предложение с намеком …
Юноша сжал зубы, развернулся на месте, шагнул к двери и услышал тихий смешок:
- Не торопитесь уходить – вы меня не дослушали…