…Первая пятерка Серых догнала Бельварда перед самыми Южными воротами. И, подав условный знак, унеслась вперед. Вторая пристроилась к нему сразу после того, как он въехал в лес, а третья и четвертая объявились после заката, как раз перед тем, как Бельвард и его "свита" добрались до дорожки, ведущей к постоялому двору "Волчье Логово".
Как и обещал Сулхар, последние восседали на неплохих тирренских скакунах и щеголяли в одежде родовых цветов баронов Гетри .
Один из них – сухой и на редкость жилистый парень лиственей эдак двадцати, восседавший на коне с грацией степняка, – мигом спешился, вытащил из переметных сумок пару увесистых свертков и с улыбкой предложил Бельварду прогуляться "до ветру".
Процесс переодевания занял от силы минут пять. А вот работа с лицом – больше часа. Впрочем, дождавшись ее завершения и заглянув в подставленное зеркальце, Бельвард с большим трудом удержался от вскрика: лицо человека, отражающегося в зеркальце, было настолько сильно изуродовано ударом медвежьей лапы, что вызывало безотчетный ужас!
- Аднаглазый, Двуликий меня забери! – ухмыльнулся Серый. – Как есть, Аднаглазый!
- Угу… – поддакнул ему кто‑то еще. – Па–ахож…
…Бельвард засомневался. А зря – рассмотрев лицо нового постояльца, хозяин постоялого двора расплылся в ослепительной улыбке и поклонился чуть ли не до земли:
- Смирения, ваша милость! Искренне рад видеть вас снова!
Отвечать на вопросы человека, общавшегося с настоящим д’Гетри, было глупо, поэтому юноша ткнул пальцем в замотанное шарфом горло и прохрипел что‑то невразумительное.
- Простыли? У–у-у… – расстроился толстячок, потом подпрыгнул на месте, вгляделся в полумрак зала и заорал: – Браня! Согрей вина его милости! Живо!!!
Браня, разбитная девица лиственей пятнадцати от роду, собиравшая с одного из столов грязную посуду, нехотя повернулась к дверям, уставилась на Бельварда и вдруг расплылась в счастливой улыбке:
- Ваш–мл–сть, вы? Ой, шо ж я, дурища, стою‑то? Ща, уже бегу!!!
Тарелки, заваленные куриными костями, полетели обратно на стол, вслед за ними на него же шлепнулась тряпка – и девка, радостно подпрыгивая, унеслась куда‑то в темноту.
- Носит… На шее… – усмехнулся хозяин "Логова". – А надысь одному любопытному нос кувшином сломала…
- Что носит–т о? – прохрипел юноша.
- Как "что"? – удивился толстячок. – Колечко, которое вы ей в прошлый раз подарили…
- А почему на шее?
- Дык большое ж…
- А–а-а…
- Ваша милость, вам эта–а-а, говорить‑то не стоит… – подал голос один из Серых.
Бельвард "расстроенно" вздохнул и вопросительно посмотрел на хозяина – мол, куда идти?
…Любимая комната Одноглазого была очень даже ничего: кроме широченной кровати, застеленной белоснежным бельем, в ней оказалось два стола – прикроватный и обычный, аж четыре стула, три сундука для вещей, стойка под оружие и шкаф для одежды. На полу лежала медвежья шкура, окна прятались за занавесками, а три из четырех масляных светильников стояли на красивых металлических подставках.
Пахло тоже здорово – ягодами, травами и свежестью.
Остановившись на пороге, Бельвард удивленно пос креб подбородок – постоялый двор, расположенный в такой глухомани, как графство Ирригард, должен был выглядеть иначе!
Хозяин "Логова" истолковал его удивление по–другому – виновато опустил взгляд и тяжело вздохнул:
- Сломали ваш кувшин, ваша милость! Его светлость граф Арман со спутницей. Я ездил в город, искал такой же, но не нашел…
- Жаль… – прохрипел юноша, скинул с плеч плащ и, вспомнив о Слизне, неопределенно покрутил рукой.
- Уже готовится, ваша милость! Все, как вы любите! – затараторил хозяин "Логова". – Как будет готово – принесу… Э–э-э, принесет… Браня…
…Рыбу Бельвард не любил. Вернее, любил, но терпеть не мог выковыривать из нее кости. Поэтому, увидев перед собой блюдо с красноперками , чуть было не забыл, что он изображает барона д’Гетри.
Сдержал недовольный рык, нехотя отрезал небольшой кусочек, отправил его в рот и удивленно изогнул бровь – в рыбке не было ни одной косточки! Вообще!!!
- М–м-м… – промычал он и улыбнулся стоящей напротив девчушке. Искренне и от души: ужин был великолепен. А та, которая его принесла, была юна, свежа и хороша. Хотя нет, не хороша, а красива. И пусть бедра у нее были чуть шире, чем хотелось бы, а ноги – чуть короче, чем у той же Ульяры, зато грудь была в полтора раза больше, а волосы – намного длиннее и роскошнее.
Поймав его взгляд, девушка засияла и зачем‑то перевесила рушник с руки на плечо:
- Вкусно?
- Угу…
- Я помню, что и как вы любите…
Юноша на мгновение прикрыл глаза – мол, спасибо – и, запоздало сообразив, что Браня выделила слова "что и как" совсем не зря, забыл про еду: девушка, кокетливо улыбаясь, полезла в вырез за копьем и "ненароком" распустила узелок шнуровки.
Складочка, п оказавшаяся в вырезе, выглядела так аппетитно, что у Бельварда перехватило дух.
- Вы, эта–а-а, кушайте, ваш–мл–сть… – удовлетворенно сверкнув глазами, хихикнула девица. – И вина горячего выпейте… А я… я никуда не убегу…
Кивнул, не отрывая взгляда от выреза. Отправил в рот еще кусочек рыбы. Запил неплохим белогорским и рванул ворот камзола – Браня, дразняще облизнув губы, распустила шнуровку еще на ладонь и якобы случайно сдвинула вырез в сторону, на мгновение показав ему светло–розовый сосок. Потом тряхнула волосами, танцующим шагом обошла стол, ласково провела рукой по его руке и прижалась к плечу:
- Я соскучилась…
- Угу… – выдохнул он. – Я – тоже…
Девушка хихикнула, коснулась пальчиками его затылка, обожгла шею поцелуем, нежно прикоснулась к щеке и… удивленно поинтересовалась: – Ой, а в чем это вы, ваша милость?
Бельвард непонимающе нахмурился, развернулся к ней лицом, увидел пальцы, перемазанные краской, взгляд, в котором протаивает понимание, и понял, что шрамы, над которыми столько трудился Штырь, приказали долго жить. А вместе с ними – и договор с Сулхаром Белым!
"Что, девок не видел, дурень?" – мысленно взвыл он, в отчаянии сжал кулаки и… вдруг понял, что еще не все потеряно.
Вскочил, левой рукой зажал Бране рот, правой – выхватил кинжал, уткнул ей в горло и прошипел:
- Шуметь не надо… Поняла?
Девушка торопливо затрясла головой.
- Сейчас ты откроешь ротик и позволишь мне вставить в него кляп. Потом я свяжу тебе руки и положу на кровать. Если ты будешь вести себя хорошо, то останешься живой и здоровой. Все поняла?
Браня кивнула, зажмурилась и сглотнула.
- Значит, договорились…
…Убедившись в том, что узлы затянуты так, как надо, Бельвард повернул Браню спиной к кровати, легонечко толкнул, потом метнулся к двери, выглянул в коридор и, наткнувшись взглядом на встревоженное лицо Штыря, криво усмехнулся:
- Мы – заняты. И будем заняты до рассвета…
Серый глумливо ухмыльнулся, потом уставился на его лицо и помрачнел:
- А шрам‑то смазался, ваша милость!
- Знаю… Поправишь… Утром…
- Она – ВИДЕЛА!!!
- Мы уедем вместе с ней…
- А что скажет ее хозяин?
- Хм… А ты с ним пообщайся… Скажи, что я приехал, чтобы ее забрать. Что мы с ней поговорили, и она согласилась переселиться в мой замок… – Юноша сорвал с пояса кошель, высыпал на ладонь десятка полтора желтков и протянул их Серому: – А это – ему. На новую служанку…
Штырь алчно оскалился:
- Не многовато за девку‑то?
- Разберись сам. Останется лишнее – возьмешь себе…
- Ха!!!
- Только учти – если мой уговор с Сулхаром сорвется из‑за твоей жадности, то вина за это ляжет на тебя…
Серый посерьезнел, убрал монеты за пазуху и кивнул:
- Сделаю как надо–ть…
- Я тебя услышал…
…Закрыв за собой дверь и задвинув засов, Бельвард облегченно выдохнул, повернулся к кровати и закусил губу – Браня лежала по–другому: ближе к краю, не на боку, а на спине и явно прятала взгляд!
Мазнув взглядом по торчащему сквозь шнуровку соску, юноша метнулся к окну, проверил запоры и криво усмехнулся: нижний был открыт. А верхний – нет!
- Шустрая… – усмехнулся он. – Даже очень! А ведь мы вроде бы договаривались… Ну, и как мне теперь тебя наказать?
Девушка зажмурилась и замотала головой.
- Что, никак?
Кивнула.
Бельвард подошел к кровати, сел на краешек и прикоснулся к аппетитному холмику груди:
- Совсем–совсем никак?
Девушка побледнела и кивнула еще раз.
Юноша облизнул враз пересохшие губы и прилег. Рядом. Так, чтобы чувствовать бедром ее бедро:
- То есть мне что, всю ночь просто спать?
Она задрожала и пожала плечами.
- Не смогу… – хрипло выдохнул он: – Ты же только что сама дала мне понять, что если я засну – ты убежишь. А это в мои планы не входит. Опять же, уснуть рядом с такой красивой девушкой, как ты, сможет только младенец. Или немощный старик…
Браня открыла глаза, гневно уставилась на Бельварда и демонстративно сжала колени.
Он ухмыльнулся, вытащил из ножен кинжал и положил его на ее правую грудь. Потом выждал несколько мгновений, пропустил пальцы сквозь шнуровку и сжал ладонью левую:
- Выбор понятен?
Девушка тихонечко застонала.
Потом ее колени дрогнули и раздвинулись…
Глава 13 - Баронесса Мэйнария д’Атерн
Третий день третьей десятины первого травника.
- …Пя–а-ать десятков и три со–о-охи… Сы–ы-ы каждой – по ды–ыва ка–а-апья и семь ме–е-едяшек… Па–а-алучаецца… па–а-алучаецца… – Ночная Тишь закатил глаза, потер переносицу и тяжело вздохнул: – Получается о–о-очень много…
- "О–о-очень много" – это сколько? – ехидно поддел его старший брат.
- Сейчас посчитаю… – Унгар затер ладонью свои же собственные записи, вытащил из сапога деревянное "перо" и решительно начертил на земле две вертикальные полоски: – Это – копья с одной сохи…
…Как обычно, он торопился. Поэтому вместо пятидесяти трех пар начертил сорок девять – что для него было довольно хорошо. И принялся считать.
Высунутый кончик языка, прикосновения к переносице и пылкие взгляды в мою сторону помогали как‑то не очень, поэтому результат у него получился умопомрачительный – девяносто одна монета. Дальше – хуже: вместо пятидесяти трех рядов по семь черточек он нарисовал сорок четыре по семь, четыре – по восемь и две – по шесть.
После перепроверки одна "восьмерка" лишилась лишней черты, а "шестерка" обрела недостающее. Что никак не сказалось на результате – после завершения расчетов толковейший из моих женихов выдал умопомрачительную сумму: один желток, тридцать семь копий и восемь медяшек !
- Ты только что выбросил в пропасть двадцать шесть серебряных и тринадцать медных монет… – буркнула я. – И это – с одного лишь посошного налога. А что будет после подсчета остальных? Пустишь лен по ветру?
Ночная Тишь вспыхнул и с вызовом посмотрел на меня:
- У меня достаточно денег, чтобы…
- …позволять себе ошибаться? – перебил его Вага. И, виновато посмотрев на меня, затараторил: – Пойми, дурень, цифры – это тот же меч: каждая ошибка, которую ты делаешь, ранит! Причем не только тебя, но и весь твой род! А еще показывает твою слабость перед теми, кто ПОНИМАЕТ!!!
Юноша набычился:
- Я считал!
- Ты спешишь, поэтому делаешь ошибки…
- Бьешь туда, где противника нет… – хохотнул Полуночник, – не было и не будет!
- Зато я все‑таки бью! А ты до сих пор ходишь по кругу !
Он был прав: за два дня обучения Даратар из рода Оноирэ научился писать всего четыре буквы. Те, из которых складывалось его имя. А считать не умел совсем.
- Я быстро учусь!
- Быстро? Да ты что? Может, напишешь мне слово "Шар гайл"? Или "Аверон"? Или "Оноирэ"?
Полуночник скрипнул зубами, покосился на свой "пергамент" – участок земли, исчерканный кривыми буквами "о", выхватил из ножен наш’ги и чиркнул себя по предплечью:
- Напишу. Завтра вечером. Слово!
"Напишет…" – угрюмо подумала я и взглядом показала Унгару на его "расчеты".
Почувствовав мое недовольство, Ночная Тишь мгновенно забыл и про Даратара, и про его Слово. И принялся затирать сапогом свои ошибки.
На мой взгляд – зря: проще было их внимательно пересчитать и добавить недостающее.
- Он упрямый… – остановившись рядом со мной, еле слышно выдохнул Крыло Бури. – Научится…
- Упрямый… – эхом ответила я и опустила взгляд, чтобы Вага не увидел слез в моих глазах.
Не увидел. Но почувствовал: присел рядом, испытующе заглянул мне в глаза и поинтересовался, что именно мне не нравится в его младшем брате.
- Что тебе не нравится во мне, в леди Этерии или в Тиль? – вырвалось у меня.
- Нравится… Все… Но…
- Твое сердце принадлежит другой. Так?
- Да, ашиара…
"Мое – тоже…" – хотела сказать я. Но сказала совсем другое:
- А у меня сердца нет…
Крыло Бури покосился на брата, сосредоточенно рисующего очередные полоски, и сказал:
- Он – лучший…
"А у тебя долг перед короной и родом…" – послышалось мне.
Только послышалось – при всей своей любви к брату Вага был настоящим мужчиной. И никогда бы не позволил себе сделать мне больно.
- Он будет хорошим мужем… – после небольшой паузы буркнул он. – И хорошим отцом для твоего сына…
- Я. Сделаю. Выбор. Сама…
Вага услышал. Не только сами слова, но и рвущееся из меня отчаяние. Поэтому склонил голову и исчез. А я закрыла глаза и невесть в который раз увидела перед собой отца.
Мрачного, как грозовая туча. Тискающего рукоять родового кинжала. И гневно глядящего на Волода:
- Корона, род, ты. И никак иначе…
Тогда, в глубоком детстве, мой младший брат, сообразив, что задал глупый вопрос, опустил взгляд и вжался в спинку кресла. И стал выглядеть так жалко, что я не выдержала, выскользнула из‑за портьеры и бросилась на его защиту:
- Папа, а как же Слово?
Отец равнодушно пожал плечами:
- Прежде чем что‑то обещать – думай…
Он был прав, но Волод был еще совсем маленьким и не понимал. Поэтому я уперла в бока кулаки и задала вопрос, ответ на который знала и так:
- А… честь?
- Честь – превыше всего…
"Честь – превыше всего…" – горько повторила я и уставилась на синяки на своем запястье. И, ощутив стальной захват пальцев Крома, ухнула в ту самую ночь:
С тихим шелестом выскользнув из ножен, кинжал сам собой провернулся в ладони острием ко мне и рванулся к моему сердцу.
"Мамочка!!!" – успела подумать я перед тем, как он вонзился под мою левую грудь, и почувствовала, что моя рука остановилась.
"Спасибо тебе, Барс!!!" – мысленно воскликнула я, разжала пальцы и услышала свой голос:
- Вот и все. Ты меня спас. Значит, сделал последний Шаг и должен уйти…
- Что? – растерянно воскликнул Меченый, не сообразивший, что я только что сделала.
- Я уйду с тобой!!! – с улыбкой заявила я. И добавила, уже про себя: "Если честь – превыше всего, то теперь я имею полное право забыть и о долге перед короной, и о долге перед родом…"
- Куда?
- В храм Двуликого, за Темным Посмертием… – хихикнула я, шагнула к нему, обняла и поняла, что мне совсем не смешно: мужчина, к которому я прижималась, был моей половинкой. И прикосновение к нему заставляло меня трястись мелкой дрожью.
"Я – твоя…" – подумала я, потерлась щекой о его грудь, вдохнула его запах, пробежалась пальчиками по его окаменевшей спине, услышала, как колотится его сердце, и замурлыкала:
- Я – твоя половинка. А ты – моя… Слышишь?
Кром попытался отшатнуться, запнулся о лавку и, пытаясь удержать равновесие, был вынужден одной рукой упереться в стену, а другой обнять меня. Жар его ладони, горячей, как уголек, только что вылетевший из костра, опалил мне поясницу, в мгновение ока выжег сотрясавшую меня нервную дрожь и затуманил разум. Настолько, что я запустила руку под его рубашку и принялась ласкать его спину:
- Я – твоя, слышишь? И буду твоей до последнего вздоха…
Когда жар в пояснице куда‑то пропал, я уже ничего не соображала. Поэтому подалась вперед и вжалась грудью, животом и бедрами в пышущее жаром тело своего мужчины:
- Я – твой Огонек! Я буду светить тебе все ночи напролет, начиная с этой!
- Мэй… – хрипло выдохнул Кром, ласково провел ладонью по моим волосам, шее, спине и… заскрипел зубами!
Поняв, что он вспомнил о моем решении выйти замуж и родить ребенка, я закрыла ему рот ладошкой и гордо улыбнулась:
- Слово, данное тебе, превыше любого долга! Ты прошел свой Путь, значит, я, как твоя гард’эйт, обязана следовать за тобой…
Он что‑то промычал мне в ладонь. Кажется, мое имя.
Я нежно коснулась пальчиком кончика его носа:
- Вот я и последую… С превеликой радостью… Так что обними меня, пожалуйста! И поцелуй…
Желание, прозвучавшее в моем голосе, свело его с ума – он закрыл глаза, прижал меня к себе и поцеловал. В ладонь, которой я затыкала ему рот.
- В губы… – хрипло потребовала я, встала на цыпочки и зажмурилась…
Воспоминания о поцелуе были такими яркими и сильными, что я спрятала лицо в ладонях и попыталась думать о чем‑нибудь другом.
Не тут‑то было – перед моим внутренним взором все так же переливались радужные пятна, в животе бушевало пламя, а спина и поясница все так же ощущали жар ласкающих меня рук.
- Еще… – с трудом переведя дух, попросила я. Потом прислушалась к своим ощущениям, поняла, что одних поцелуев мне будет мало, решительно выскользнула из его объятий, сорвала с себя ночную рубашку и развела руки в стороны: – Я – твоя… Вся… Бери…
Кром упал передо мной на колени, опустил голову и глухо простонал:
- Ты меня не простишь… И я себя – тоже…
Я шагнула вперед, запустила пальцы в его волосы и прижала его голову к своему животу:
- Глупости: это – мое решение! Я тебя хочу!!! Хочу, понимаешь?! Больше всего на свете!!!
Несколько долгих–предолгих мгновений он прижимался ко мне щекой, а потом вдруг оказался на ногах. Холодный, чужой и до безумия грустный:
- Мэй, это – не Шаг…
- Что? – растерянно спросила я.
- Шаг – это Щит между Добром и Злом… – глядя в пол, выдохнул он. – Насилие – Зло, поэтому, спасая жертву от насильника, я делаю Шаг. Убийство – тоже Зло, и отводя клинок убийцы, я совершаю деяние, приближающее меня к концу Пути. А вот попытка лишить себя жизни – это не Зло, а Выбор. Того, кто поднимает на себя руку…