- А вы догадливы. - Он махнул рукой в сторону теплой, шевелящейся листвы, меньше всего напоминающей растение, скорее - некое живое существо. - Знаете, что я здесь вижу? Глубоководные каньоны, где в безмолвном зеленом полумраке плавают потерянные подводные лодки, к ним тянутся извивающиеся щупальца хищных полурыб-полурастений, за ними следят глаза давно умерших водяных, чья кровь напоила их детенышей; где спруты со скатами сплетаются в грациозном танце смерти, перемешивая устремляющиеся к поверхности облака чернильной жидкости с облаками крови, которыми питаются акулы. Еще их видят моряки и, обезумев, бросаются за борт и медленно опускаются в глубину, к тем животным-растениям, уже сожравшим тела спрутов и скатов. Вот тот мир, который я могу сотворить на суше… Вот моя мечта.
Он пристально посмотрел на меня и, помедлив немного, произнес:
- Моя голова - золотая рыба-монстр!
Я поспешил ретироваться в дом и обнаружил Бисмарка в его комнате. Он сидел в плюшевом кресле и, включив высококлассную, упрятанную в мебели систему, слушал не что иное, как струнный квартет Равеля.
- Не Вагнер? - удивился я. - А кто такая "Е.Б."?
- Потом об этом, - ответил он. - Мой помощник сейчас ответит на ваши вопросы. Он должен ждать вас снаружи.
У дома стояла машина - потрепанный "фольксваген", в котором находился небольшой человечек в опрятном мундире, с маленькой щеточкой усов и свисающей на лоб прядкой черных волос. Руки в черных перчатках сжимали лежащую на коленях трость. Увидев меня, он улыбнулся, сказал "Ага!" и, проворно выскочив из машины, с легким поклоном пожал мне руку.
- Адольф Гитлер, - представился он. - Капитан сыскной полиции двенадцатого округа. Шеф полиции Бисмарк предоставил меня в ваше распоряжение.
- Рад это слышать. Много ли вы о нем знаете?
Гитлер открыл передо мной дверцу машины, я сел, а он зашел с другой стороны и быстро скользнул на водительское место.
- О шефе? - Он покачал головой. - Он от нас на отдалении. Я плохо его знаю - между нами несколько званий. Обычно его приказы доходят не напрямую. На этот раз он предпочел отдать приказ мне лично.
- И что это за приказ?
- Просто помогать вам в этом расследовании.
- Тут еще мало что расследовать… Вы совершенно лояльны к шефу?
- Конечно. - Гитлер выглядел искренне удивленным. Он наконец завел машину, и мы выехали на ровную белую дорогу, по обеим сторонам которой возвышались поросшие травой развалины.
- Что, у убитого были бумажные легкие? - спросил он.
- Да. Думаю, он приехал из Рима. Он немного смахивает на итальянца.
- Или на еврея, а?
- Не думаю. А почему вы так решили?
- Русские часы, восточные туфли… нос, наконец. Он у него приличный. Знаете, у них, в Москве, еще в ходу бумажные легкие.
Похоже, у него проблемы с логикой. Впрочем, я не стал уточнять. Мы повернули за угол и въехали в жилую часть города, где уцелело еще много домов. В подвале одного из них я заметил бар.
- Как насчет немного выпить? - спросил я.
- Здесь? - Кажется, он удивился. Даже забеспокоился.
- А почему бы и нет?
Он все же остановил машину, и мы спустились по ступенькам в бар. Пухленькая брюнетка приятным, тонким голосом пела что-то по-английски. Я прислушался:
Никто не печалится о Стиви,
Ничто не печалит его самого:
В тюрьме он покончил с жизнью,
А Джонни с девчонкой забыл про него.
Это был последний английский хит. Мы заказали у буфетчика пива. Похоже, он хорошо знал Гитлера, потому что засмеялся, хлопнул его по плечу и ничего с нас не взял, чем заметно смутил Гитлера.
- Кто он? - спросил я.
- О, его зовут Вайль. Я мало знаком с ним, так…
- Похоже, не совсем мало.
Гитлер был раздосадован. Он расстегнул форменный китель, сдвинул фуражку на затылок и попытался - впрочем, безуспешно - зачесать челку назад. Маленький, грустный человечек. Моя привычка задавать вопросы была не всегда уместна. Я отвернулся, посасывая пиво, и стал разглядывать певичку. Гитлер сидел к ней спиной, но я заметил, что она на него все время поглядывает.
- А что вы знаете о Сагиттариусе? - спросил я.
Гитлер пожал плечами:
- Не слишком много.
Вайль снова появился за стойкой и спросил, не желаем ли мы еще пива. Мы отказались.
- Сагиттариус? - Вайль весело ввязался в разговор. - Вы говорите об этом чокнутом?
- А он разве чокнутый? - спросил я.
- Ты не прав, Курт, - возразил Гитлер. - Он выдающийся человек, биолог…
- …которого выперли с работы, потому что он тронулся!
- Это жестоко, Курт, - с упреком сказал Гитлер. - Он исследовал потенциалы чувствительности растений. Вполне разумное научное направление.
В углу кто-то презрительно рассмеялся. Это был старик, с лохматой шевелюрой, сидевший наедине со стаканом шнапса, стоящим перед ним на маленьком столике.
Вайль показал на него:
- Спросите вот Альберта. Он-то понимает в науке.
Гитлер поджал губы и уставился в пол.
- Он всего лишь старый, обозленный на всех учитель математики - он завидует Фелипе, - сказал он тихо, чтобы старик не услышал.
- Кто он? - спросил я у Вайля.
- Альберт? Он действительно выдающийся человек… Он не получил никакого признания, хотя этого заслуживает. Хотите с ним познакомиться?
Однако старик с косматой головой засобирался уходить и махнул им рукой.
- Курт, капитан Гитлер, приветствую вас!
- До свидания, доктор Эйнштейн, - пробормотал Гитлер и повернулся ко мне: - Куда вы теперь поедете?
- Думаю совершить тур по ювелирным магазинам, - сказал я, пощупав в кармане кулон. - Может быть, я иду по ложному следу, но на данный момент он у меня единственный.
К вечеру хоть мы и объехали всех ювелиров, но ни на шаг не приблизились к выяснению владельца вещицы. Завтра придется вытягивать правду из Бисмарка, хотя это, понятно, будет непросто. Вполне вероятно, что он откажется отвечать на личные вопросы.
Гитлер высадил меня у окружного управления полиции, где для меня одну из камер переоборудовали в спальню.
Я сидел на жесткой кровати, курил и размышлял и уже собирался раздеться и лечь спать, как опять вспомнил тот самый бар, который мы посетили днем. Я был уверен, что там мне могли бы помочь. Подчиняясь этой захватившей меня мысли, я покинул камеру и оказался на пустынной улице. Было еще очень жарко, а небо закрывали тяжелые тучи. Похоже, собиралась гроза.
Я взял кэб и поехал в бар. Он был еще открыт.
Вайль уже не обслуживал посетителей, а аккомпанировал на аккордеоне той самой певичке. Когда я вошел, он кивнул мне. Я облокотился о стойку и заказал бармену пива.
Когда номер закончился, Вайль снял с плеча аккордеон и присоединился ко мне. Девушка подошла тоже.
- А что, Адольфа нет с вами? - спросил он.
- Он поехал домой. Он ведь ваш приятель, не так ли?
- О, мы познакомились много лет назад в Австрии. Он славный малый, не надо было ему идти в полицейские. Он слишком мягкий человек.
- И у меня такое же впечатление. Но почему же он пошел на эту службу, в чем главная причина?
Вайль - худощавый, невысокий, в сильных очках - растянул в усмешке большие чувственные губы.
- Вероятно, чувство долга. У него оно очень развито. И еще - он очень религиозен, набожный католик. Это очень на него влияет. Вы ведь знаете этих новообращенных, они абсолютно непримиримы, их постоянно гложет совесть. Я еще не встречал счастливого новообращенного католика.
- Кажется, он что-то имеет против евреев.
Вайль нахмурился:
- Что именно? Никогда ничего такого не замечал. Многие из его друзей - евреи. И я, и Сагиттариус…
- Так Сагиттариус - его приятель?
- О, я бы сказал, просто знакомый. Пару раз я видел их вместе.
Снаружи донесся гром. Начался дождь.
Вайль подошел к двери и стал опускать жалюзи. Сквозь шум грозы я различил еще один звук - скрипучий, скрежещущий металлический звук.
- Что это? - обратился я к Вайлю, но тот покачал головой и пошел обратно к стойке. Бар уже опустел.
- Пойду-ка взгляну, - сказал я.
Я подошел к двери, открыл ее и поднялся по ступенькам. В свете вспышек молний, частых, как артиллерийский огонь, я увидел, что по развалинам марширует гигантское, размерами с высокий дом, металлическое чудище. Оно перемещалось на четырех телескопических ногах, громыхая и время от времени неуклюже разворачиваясь почти под прямым углом. Из него во все стороны высовывались стволы орудий. Молния, иногда попадавшая в него, вызывала в ответ душераздирающий лязг, невыносимый для ушей; машина останавливалась, выпаливала вверх, а затем громыхала дальше.
Я скатился по ступенькам вниз и рывком распахнул дверь. Вайль прибирал помещение и на мой вопрос, что бы это значило, лишь недоуменно покачал головой.
- Не знаю, наверное, это оставили после себя завоеватели Берлина.
- Оно выглядит так, словно сделано здесь…
- Может, и так. В конце концов, кто захватил Берлин?..
В задней комнате внезапно послышался короткий, пронзительный женский крик.
Вайль выронил стакан и бросился туда. Я последовал за ним.
Он распахнул дверь, за которой оказалась уютная, скромно обставленная комната. Стол, покрытый плотной темной скатертью, на нем перец, соль, ножи и вилки… У окна - пианино.
Девушка лежала на полу.
- Ева! - ахнул Вайль, опускаясь на колени рядом с ней.
Я еще раз огляделся вокруг. На маленьком кофейном столике стояло какое-то растение, на первый взгляд напоминающее кактус. Оно было все в крапинках, неприятного зеленого цвета, а верхушка изогнулась так красноречиво, что живо напоминала изготовившуюся к броску змею - безглазую, безносую, но - с пастью! И пасть приоткрылась, когда я подошел поближе! В ней даже были зубы - скорее, шипы, расположенные как зубы. Одного шипа явно не хватало. Я отступил назад и стал осматривать труп. В запястье торчала колючка, к которой я не притронулся.
- Она мертва, - тихо сказал Вайль, вставая и озираясь кругом. - Но как?..
- Ее укусило это ядовитое растение, - сказал я.
- Растение?!.. Я должен вызвать полицию…
- Не стоит этого делать - по крайней мере, сейчас, - попросил я и вышел. Я уже знал, куда идти. В дом Бисмарка и… в сад развлечений Фелипе Сагиттариуса.
Чтобы найти кэб, понадобилось время, я успел промокнуть до нитки и приказал извозчику поторапливаться.
Не доезжая до места, я остановил кэб, расплатился и зашагал по газонам. Потом не стал утруждать привратника, а просто влез в окно, воспользовавшись стеклорезом.
Наверху были слышны голоса, и я пошел на их звук, пока не добрался до кабинета Бисмарка. Чуть-чуть приоткрыл дверь…
Гитлер был здесь. Он держал под прицелом своего пистолета Отто фон Бисмарка, все еще пребывающего в полном обмундировании. Оба были чрезвычайно бледны. Рука Гитлера дрожала, а Бисмарк тихонько постанывал.
Наконец он пришел в себя и умоляюще произнес:
- Не шантажировал я Еву Браун! Я ей нравился, дурак!
Гитлер истерично рассмеялся:
- Это вы-то - толстый старик!
- Ей нравились толстые старики.
- Она не из таких!
- Кто это вам сказал?
- Мне кое-что сообщил следователь. А полчаса назад позвонил Вайль и сказал, что Ева убита. Я считал Сагиттариуса своим другом. Я ошибся. Он - ваш наемный убийца! Что ж, я тоже сегодня кое-кого убью.
- Капитан Гитлер! Я ваш старший офицер!
Пистолет дрогнул, в голосе Бисмарка послышались властные нотки. Только теперь я заметил, что все это время звучала высококачественная запись классической музыки, а именно - пятый струнный квартет Бартока.
Бисмарк пошевелил рукой.
- Вы сильно заблуждаетесь. Человек, нанятый вами следить за Евой прошлой ночью, - ее бывший любовник!
У Гитлера затряслись губы.
- Вы знали это, - произнес Бисмарк.
- Подозревал.
- Вы также были осведомлены о тех опасностях, которые скрываются в этом саду, так как Фелипе вам о них рассказывал. Шпиона убили виноградные лозы, когда он крутился у беседки.
Пистолет перестал дрожать. Это испугало Бисмарка.
- Это вы убили его, а не я! - внезапно завизжал он, тыча пальцем в Гитлера. - Вы послали его на смерть. Это вы убили из ревности Сталина! Рассчитывали, что сначала он убьет меня и Еву. Вы слишком трусливы, слишком слабы, чтобы открыто сразиться с кем-нибудь из нас!
Гитлер издал нечленораздельный вопль, сжал пистолет обеими руками и несколько раз подряд нажал на спуск. Лишь одна пуля достигла цели: пробила Железный Крест на груди Бисмарка и пронзила сердце шефа полиции. Он упал навзничь, шлем отлетел в сторону, а мундир с треском порвался. Убедившись, что Бисмарк мертв, я обнаружил, из-за чего порвался мундир. Оказывается, шеф полиции носил тяжелый корсет, и одна из пуль, видимо, перебила шнур. Это был очень тяжелый корсет, ему приходилось вмещать большое тело.
Мне стало жаль Гитлера, маленького, жалкого… Я помог ему сесть.
- Кого я убил? - бормотал он, запинаясь. - Кого я убил?
- Это Бисмарк послал то растение Еве Браун, чтобы заставить ее замолчать? Я слишком близко подобрался к разгадке?
Гитлер кивнул, всхлипывая, и вновь разрыдался.
Я оглянулся на дверь. Там кто-то стоял.
Это был Сагиттариус.
Я положил пистолет на камин. Фелипе кивнул.
- Только что Гитлер застрелил Бисмарка, - пояснил я.
- Похоже на то, - ответил он.
- Бисмарк велел вам послать то растение Еве Браун, не так ли?
- Да, превосходный гибрид! Обыкновенный кактус, венерианская мухоловка и роза! Яд, конечно, кураре.
Гитлер встал и вышел из комнаты. Мы молча смотрели ему вслед.
- Куда вы? - спросил я.
- Мне нужно на воздух, - донеслось уже с лестницы.
- Подавление сексуальных желаний, - сказал Сагиттариус, усевшись в кресле и удобно пристроив ноги на трупе Бисмарка, - причиняет нам так много страданий… Если бы только страстям, не видимым на поверхности, желаниям, запертым в мозгу, давали возможность свободно проявляться, насколько лучше был бы мир!
- Может быть, - вяло отозвался я.
- Бы собираетесь кого-нибудь арестовывать, герр Аквилинас?
- Нет. Мое дело - составить отчет о расследовании.
- А будут ли какие-нибудь последствия?
Я рассмеялся:
- Последствия есть всегда!
Со стороны сада послышался странный лающий звук.
- Что это? - спросил я. - Овчарки?
Сагиттариус хихикнул:
- Боюсь, что это растение-собака.
Я выскочил из комнаты, сбежал по лестнице и добрался до кухни. Тело, укрытое простыней, еще находилось на столе. Я собрался открыть дверь в сад, но внезапно остановился и буквально прилип лицом к окну.
Сад преобразился, охваченный неким безумным танцем. Листва двигалась, словно живая, и странный запах усилился, хотя дверь и была закрыта.
Мне стало казаться, что я вижу человеческую тень, бьющуюся в кустах с мощными ветвями. Услышал рычание, звук рвущейся ткани и пронзительный крик, завершившийся протяжным стоном.
Внезапно все стихло, и сад замер.
Я обернулся. Сзади меня стоял, скрестив руки на груди, Сагиттариус и глядел в пол.
- Похоже, ваше растение-собака разделалось с ним, - сказал я.
- Он знал меня… знал этот сад.
- Самоубийство?
- Весьма вероятно. - Сагиттариус опустил руки и взглянул на меня в упор. - Вы знаете, я любил его. Он был в некотором роде моим протеже. Если бы вы не вмешались, ничего бы не произошло. Он мог бы далеко пойти, при моем покровительстве.
- Вы найдете себе других протеже, - сказал я.
- Будем надеяться.
Небо стало понемногу светлеть. Дождь мелко кропил хищно дрожащую листву.
- Вы останетесь здесь? - спросил я.
- Да, я ведь должен ухаживать за садом. Слуги Бисмарка будут за мной присматривать.
- Не сомневаюсь.
Я снова поднялся по лестнице и выбрался из этого дома в холодный, омытый дождем рассвет; поднял воротник и стал пробираться по развалинам.
Гора
(Пер. с англ. Н. М. Самариной)
Двое оставшихся в живых вышли из саамской палатки, которую только что обшаривали в поисках провизии.
- Она уже была здесь, раньше нас, - сказал Нильссон. - Похоже, взяла все самое лучшее, что было.
Хольнер пожал плечами. Он давно ел настолько мало, что еда больше не имела для него особою значения.
Он огляделся по сторонам. Саамские хижины - ката, сооруженные из жердей и шкур, расположились невдалеке, на наиболее сухих участках земли. Двери не были застегнуты, так что кто угодно мог войти в опустевшие жилища с ценными шкурами, приготовленными для выделки, и оленьими рогами, подготовленными для отбеливания.
Хольнер в какой-то степени жалел саами: они не имели никакого отношения к катастрофе, и не нужны им были ни войны, ни насилие, ни соперничество. Но их загнали в убежища вместе со всеми. И они погибли вместе со всеми от бомбежек, радиоактивного заражения или просто задохнулись.
Нильссон и Хольнер находились на заброшенной метеорологической станции, неподалеку от норвежской границы. Когда они в конце концов починили свою рацию, худшее уже свершилось. Радиоактивные осадки к тому времени покончили и с дикарями в индонезийских джунглях, и с крестьянами из самых отдаленных мест Китая, и с фермерами-отшельниками в Скалистых горах, и с крестьянами-арендаторами в Шотландии… Похоже, только капризы природы, из-за которых, собственно говоря, они и очутились здесь в начале года, пока не позволили смертоносным дождям пролиться в этом районе шведской Лапландии.
Они полагали - вероятно, инстинктивно, - что остались последними живыми человеческими существами, покуда Нильссон не обнаружил следов женщины, двигающейся с юга на север. Кто она была, как уцелела - можно было только догадываться, но они свернули со своего пути и двинулись по следу. Два дня спустя они наткнулись на эту стоянку саами.
Было три часа ночи, но над горизонтом еще висело кровавым пятном солнце, потому что было лето - шестинедельное арктическое лето, когда солнце не заходит, тает снег в горах и рекой устремляется вниз в озера и болота равнин, где лишь случайная стоянка саами да грязный шрам широкой оленьей тропы говорят о присутствии горстки людей, живущих здесь долгими зимними месяцами.
Хольнер отвернулся от древнего горного хребта, который они только что пристально разглядывали. Что-то похожее на жалость внезапно накатило на него при виде этого покинутого стойбища. Он вспомнил то отчаяние, с которым обращался к ним умирающий человек, успевший по рации передать им о том, что произошло на планете.
Нильссон заглянул еще в какую-то хижину и появился оттуда, потрясая пакетиком изюма.
- Именно то, что надо, - сообщил он.