Теперь он забыл и о городе, и о том, что у него была куртка, что он курил сигареты; он не ощущал потребности ни в том, ни в другом.
Он сидел на куче битой черепицы и оглядывался вокруг. Слева находилась покосившаяся на одни бок башня, она казалась почти полностью разрушенной, но все еще стояла как замороженная. Он отвел от нее взгляд, но слишком поздно: поднимавшуюся волну страха, вызванную этим нелепым зрелищем, было уже не остановить.
Он осторожно встал и медленно пошел прочь от башни, а затем бросился бежать, поминутно спотыкаясь.
Теперь он заметил, что все строения вокруг готовы были вот-вот рухнуть: все башни, колонны, дома были наклонены под такими углами, что неминуемо должны были упасть.
Почему же он раньше этого не заметил? Что было не так?
Вместе с чувством страха он обрел и другие, покинувшие его недавно чувства.
Вспомнил, как его зовут и что он делал в городе. Потом припомнил многодневный путь через руины, под не заходящим никуда солнцем на неизменяющемся небе. Вспомнил горизонт, который должны были заслонять обломки разрушенных строений, но тем не менее не заслоняли.
Он остановился, захлестнутый ненавистью к этим руинам, прилагая неимоверные усилия, чтобы вспомнить о том, что с ним было до этого, но - безуспешно.
Что же это? Сон? Наркотическая галлюцинация? Сумасшествие? Действительно ли существует еще что-то, кроме развалин? Был ли тот город лишь иллюзией?
Он закрыл глаза, тело его била дрожь. Окутанный мраком, он спросил самого себя:
- Ну, что, Мэлдон, ты все еще настаиваешь на продолжении эксперимента? Ты все еще хочешь уничтожить личность, время и пространство как иллюзии, порождающие иллюзии?
И в ответ опять спросил вслух самого себя:
- Что ты хочешь этим сказать?
И опять открыл глаза - вокруг были резкие очертания развалин, ярко освещенные огромным бледным солнцем на голубом небе.
(Солнце, небо, развалины + Мэлдон = Мэлдон - Мэлдон.)
Понемногу он стал приходить в себя; вопросы и воспоминания улетучивались.
Почувствовав, что стоит на ногах достаточно твердо, он направился в сторону самого большого серого пятна и остановился у самой его кромки. Он пристально разглядывал это скопище пепла, приложив в задумчивости палеи к губам.
Потом подобрал обломок кирпича и швырнул в пепел. Достигнув поверхности, кирпич исчез, не потревожив пепла.
Он еще и еще раз бросал обломки кирпичей, и каждый раз происходило то же самое. То же самое не происходило.
Тень, упавшая на него, заставила его поднять голову и посмотреть на возвышающееся над ним здание. Это была огромная колонна, построенная из стеклянных блоков, и кирпичей, и нанизанных на нее платформ, последняя сверху была накрыта куполом. Там стоял человек и делал ему рукой какие-то знаки.
Через мгновение Мэлдон уже стоял рядом с башней и обнаружил, что можно добраться до платформы с куполом, переправляясь по очереди с нижней платформы на соседнюю верхнюю и так далее.
Человек, похожий на лягушку, ждал его.
- Посмотри вниз, Мэлдон! - сказал он.
Мэлдон взглянул на аккуратно раскинувшийся внизу город. Все кварталы были квадратными, совершенно одинаковых размеров.
Человек махнул конечностью, напоминающей лапу рептилии, сквозь которую просвечивал пепельно-серый свет.
- Земля - как женщина, - изрек человек. - Посмотри на нее. Она хочет быть покоренной, хочет подчиниться сильному мужчине. Я это сделал. Я успокоил ее волнение - и овладел ею!
Человек-лягушка выглядел очень довольным.
- Она спокойна, - подтвердил Мэлдон.
- Самая спокойная страна в Системе, - хихикнул человечек. - Самая спокойная система в стране. А кто ты, Мэлдон?
- Либо ты, либо я, - ответил Мэлдон, позабыв свое имя.
- Прыгай, Мэлдон! - сказал человек, похожий на лягушку.
Мэлдон не двигался.
- Прыгай!
Он ползал вокруг скопища пепла.
(Солнце, небо, развалины + Мэлдон = Мэлдон - Мэлдон).
Имя гулким стуком пульсировало в голове. Мэл-дон, Мэл-дон, Мэл-дон.
Было ли оно когда-нибудь его именем? Наверное, нет. Наверное, это было всегда - мэл-дон, мэл-дон - просто биением пульса в голове.
Однако кроме этих руин и этого света здесь больше ничего нет, что можно было бы знать.
Он прервался. Это - память? Там, где-то позади?
Наружу - мэл-дон, мэл-дон - к центру - мэл-дон.
На миг показалось, что руины стали размываться, и он подозрительно уставился на них: похоже, они охватывают его со всех сторон. Нет, это он охватывал их со всех сторон. Он лился над ними, вокруг них, проливался насквозь.
Мэлдон! Этот крик ниоткуда был отчаянным и вместе с тем властным и даже ироничным.
"Да, - подумал он, - куда же?"
"Все или ничего, Мэлдон, - крикнул он самому себе, - ничего или ничего, все или все!"
Отсюда - значит сюда, и этот путь - бесконечный. Он не мог сказать, помнил ли он это или ему это говорили.
(Бесконечность + Мэлдон = Бесконечность).
Он вернулся обратно с радостью. Все было опять нормальным. Он остановился и присел на кусок разрушенной бетонной плиты с торчащими в разные стороны причудливо переплетенными прутьями, превратившийся в холмик мягкого песка, сквозь который проросли сорняки. Перед ним лежал город - крыши, трубы с плывущим дымком, шпили церквей, парки, кинотеатры. Знакомая картина, но не то, что он хотел.
Он поднялся и пошел по тропинке к городу, достаточно смутно представляя себе, кто он такой: зачем он…? почему он…? и так далее.
"К чему я мучаю себя этими попытками, - думал он. - В один прекрасный день я не смогу усилием воли вернуть себя обратно и меня найдут здесь либо обезумевшим, либо свернувшимся в комок".
Он все еще не мог решить, что было истинным - город внизу или эти развалины.
"Могут ли они оба быть реальными?" - думал он, шагая по дороге, ведущей в город.
Он прошел под железнодорожным мостом с могучими фермами, покрытыми облупившейся зеленой краской, и повернул за угол на боковую улицу, наполненную дымными запахами осени. Дома из красного кирпича здесь были окружены крохотными садиками, утонувшими за огромными, сильно заросшими живыми изгородями. Было слышно, как за одной из них играли дети. Он остановился и поверх изгороди стал смотреть, как они что-то строили из цветных кубиков и затем тут же все разрушали.
Когда кто-то из детей его заметил, Мэлдон втянул голову в плечи и пошел по улице дальше.
Однако ему было не суждено уйти безнаказанным. С криками: "Это он!" - дети выбежали на улицу и погнались следом, гогоча и выкрикивая знакомые насмешки:
- Псих Мэлдон - большой долдон! Псих Мэлдон - большая балда!
Он сделал вид, что не замечает их, и был им благодарен по крайней мере за то, что мальчишки преследовали его только до конца улицы. Было уже поздно, над домами сгущались сумерки. Его шаги отзывались гулким эхом под самыми крышами и колпаками дымовых труб.
Псих Мэлдон, псих мэлдон, психмэлдонпсихмэлдоппсих-мэлдон.
Удары сердца сливались с мэлдон, мэлдон, сердце выстукивало мэлдон, мэлдон, дома были все еще здесь, но уже постепенно наползали на развалины, и среди несуществующих дымовых труб билось эхо.
Сумерки сменились ночью, ночь - светом, и дома медленно исчезли.
Вокруг простирались ярко освещенные руины, нигде не заслоняя линию горизонта. Над головой сияло синее-синее небо и застыло на одном месте неподвижное солнце.
И вновь он старался избегать засыпанных пеплом впадин. Накренившиеся под невероятными углами плоскости, застывшие в пространстве и времени, никуда не обрушивались.
Что породило эти руины?
Он забыл про это.
А теперь остались только развалины - светило и небо исчезли, остался только свет. И только шум какого-то невидимого прибоя тяжело накатывался на останки его личности.
Мэл-дон, мэл-дон, мэл-дон.
Руины прошлого… Руины настоящего… Руины будущего…
Он вобрал их в себя, но и они поглотили его. И все вместе исчезло навсегда, поскольку теперь не существовало горизонта.
Разум мог бы охватить эти руины, но уже не было разума.
А вскоре не осталось и руин.
Сад развлечений Фелипе Сагиттариуса
(Пер. с англ. Н. М. Самариной)
Яркое солнце сияло в небесной голубизне над развалинами Берлина, было тепло и тихо. Я карабкался по поросшим растительностью грудам битого кирпича и обломкам бетона, направляясь расследовать убийство, произошедшее в саду шефа полиции Бисмарка.
Зовут меня Минос Аквилинас, я главный Метатемпоральный Следователь в Европе, и чувствую, что это дело будет для меня трудным.
Не спрашивайте меня о месте и о дате. Я никогда не утруждаю себя выяснением подобных вещей, они только запутывают. Выиграю ли, проиграю, - я подчиняюсь инстинкту. Меня снабдили всей имевшейся информацией. Труп уже вскрыли. Ничего необычного, разве что у него были обнаружены сменные бумажные легкие. Это несколько ограничивало его свободу. Единственным местом, где ими еще пользовались, как я знал, был Рим. Что делал римлянин в Берлине? Почему он был убит в саду шефа полиции Бисмарка? Как мне сказали, неизвестный был задушен. Человека с бумажными легкими задушить нетрудно, это не заняло много времени. Но кто и почему - ответить сразу гораздо труднее.
Путь до дома Бисмарка через развалины, простиравшиеся во все стороны, был неблизким. Лишь кое-где это однообразие нарушалось узнаваемыми останками рейхстага, Бранденбургских ворот, музея Брехта и других им подобных сооружений.
Я остановился и прислонился к единственной уцелевшей стене дома, снял пиджак, ослабил галстук, вытер носовым платком шею и лоб и закурил сигару. Стена отбрасывала кое-какую тень, и я немного остыл, прежде чем продолжить путь.
С очередной громадной кучи кирпича, густо поросшей голубоватой сорной травой, я увидел особняк Бисмарка. Он был изваян в некоей смеси стилей Валгаллы и Олимпа, которым все тут увлекались. Перед домом был разбит зеленый газон, а позади - сад, окруженный настолько высокой стеной, что были видны лишь верхушки деревьев, хотя я смотрел на сад сверху.
Мощные греческие колонны по краям портика подпирали барочного стиля фасад, украшенный барельефами с изображениями людей в рогатых шлемах, разящих, очевидно, без разбору и драконов, и себе подобных.
Я осторожно спустился на газон, пересек его и, поднявшись по ступенькам, оказался перед массивной входной дверью. Похоже, она была из бронзы и тоже украшена барельефами, изображавшими на этот раз безбородых всадников в значительно более искусных и сложных доспехах, вооруженных двуручными мечами. У некоторых были колья и топоры.
Я позвонил в колокольчик и стал ждать. Времени оказалось вполне достаточно, чтобы изучить сии произведения искусства, прежде чем одна из дверных створок распахнулась. Старик в полувоенном одеянии, не без некоторых усилий старавшийся держаться прямо, взглянул на меня, приподняв седую бровь.
Я представился, и он впустил меня в прохладный темный зал, заставленный такими же доспехами, которые носили воины, изображенные на дверях. Старик открыл дверь с правой стороны зала и попросил подождать там. Казалось, комната, в которой я очутился, состояла только из кожи и металла, - так много было здесь оружия на стенах и мебели с кожаной обивкой.
Плотные вельветовые занавеси на окнах были отдернуты, и я немного постоял у окна, глядя на застывшие развалины, выкурил еще одну сигару, стряхивая пепел в зеленую пепельницу, и снова надел пиджак.
Появился старик, и я последовал за ним вдоль зала, а затем поднялся по пролету широкой лестницы в огромную, но столь же забитую вещами комнату. Там и обнаружил того, к кому шел.
Человек, стоявший почти в центре ковра, был одет в темно-синий мундир с черными позолоченными эполетами и другими знаками различия. На голове красовался богато украшенный шлем с острием, а на ногах - сверкающие сапоги со стальными шпорами. На вид ему было около семидесяти, и выглядел он вполне крепким старцем, с кустистыми седыми бровями и тщательно расчесанными усами. Когда я вошел, он что-то буркнул и ткнул рукой в мою сторону.
- Герр Аквилинас, я - Отто фон Бисмарк, шеф берлинской полиции.
Я потряс его руку. По правде говоря, скорее, это она встряхнула меня.
- Ну и дела, - сказал я. - Убийство в саду у того, кто сам должен предотвращать убийства.
Похоже, у него было парализовано лицо, или что-то в этом роде, так как оно изменялось, только когда он разговаривал. Да и то не слишком заметно.
- Именно так, - ответил он. - Мы, конечно, не хотели вас вызывать. Но полагаю, что это все же по вашей части.
- Может быть… Тело еще здесь?
- В кухне. Там делали вскрытие. Бумажные легкие… вы знаете об этом?
- Знаю. Итак, если я правильно понял, ночью вы ничего не слышали?..
- О нет, кое-что слышал. Лай моих овчарок. Кто-то из слуг ходил поглядеть, но ничего не обнаружил.
- В какое время это случилось?
- Время?
- Сколько было на часах?
- Около двух часов ночи.
- А когда тело нашли?
- Около десяти. Садовник обнаружил его в винограднике.
- Хорошо. Давайте взглянем на тело, а потом поговорим с садовником.
Хозяин провел меня на кухню. Одно из окон было распахнуто прямо в прекрасный сад, обсаженный высокими кустами дивных расцветок. Я почувствовал резкий, одурманивающий аромат, проникающий из сада на кухню, и повернулся к лежавшему на кухонном столе и укрытому простыней трупу.
Это было обнаженное тело старого, но еще сильного на вид человека, сильно загорелого. На крупной голове выделялись густые черные усы. На шее сохранились следы удушения, а припухлости на запястьях, предплечьях и ногах указывали на то, что, по-видимому, жертву к тому же и связывали. Ко всему тот, кто зашивал его торс после вскрытия, был не слишком аккуратен.
- А одежда? - спросил я у шефа полиции.
Бисмарк покачал головой и показал на стул, стоящий возле стола.
- Вот все, что мы нашли.
Там лежали наручные часы, красные туфли и пара аккуратно сложенных бумажных легких, уже сильно изношенных.
Главное неудобство этих сменных легких состоит в том, что, хотя и можно не беспокоиться о последствиях курения и прочих легочных заболеваниях, сами легкие необходимо периодически менять, что очень дорого, особенно в Риме, где отсутствовала государственная система Службы Легких, какая существовала в большинстве европейских Городов-Государств. За несколько лет до войны бумажные легкие сменились политэновыми, служившими гораздо дольше.
Я повертел в руках одну туфлю. Искусная поделка со Среднего Востока. Затем осмотрел массивные тусклые часы. Старинные, явно русского происхождения; на новом кожаном ремешке оттиснута метка: "Сделано в Англии".
- Понимаю, почему вызвали именно нас, - сказал я.
- Были определенные анахронизмы, - согласился Бисмарк.
- А этот садовник, который его нашел, - могу я с ним поговорить?
Бисмарк подошел к окну и позвал:
- Фелипе!
Листва, казалось, раздвинулась сама собой и показался высокий темноволосый юноша, узколицый и бледный. Он был одет в темно-зеленую рубашку с высоким воротом и рабочие штаны. В руке он держал изящную лейку.
Мы посмотрели друг на друга через окно.
- Это мой садовник, Фелипе Сагиттариус, - представил его Бисмарк.
Сагиттариус поклонился, в глазах его светилась усмешка. Бисмарк, похоже, ничего не заметил.
- Не покажете ли мне, где вы нашли тело? - спросил я.
- Разумеется, - ответил Сагиттариус.
- Я подожду здесь, - сказал Бисмарк, когда я пошел к двери.
- О’кей. - Я вышел в сад и пошел вслед за Фелипе. Опять мне показалось, что кусты раздвигаются сами собой.
Запах стоял столь же томный и одуряющий. У большинства растений были темные, мясистые листья и яркие цветы, окрашенные в сочные, глубокие тона красного и голубого. То там, то сям мелькали желтые или розовые кусты.
Трава, по которой я шел, казалось, уползала из-под ног, а загадочные формы стеблей и веток напрочь отбивали всякую мысль о том, чтобы прилечь и вздремнуть в таком саду.
- Это все ваша работа, Сагиттариус? - спросил я.
Он на ходу кивнул.
- Оригинально, - продолжил я. - Никогда раньше не видел ничего подобного.
Тут мой спутник обернулся и показал большим пальцем за спину:
- Вот это место.
Мы находились на крохотной полянке, почти полностью окруженной толстыми виноградными лозами, которые, словно змеи, обвивались вокруг шпалер. Я заметил, что несколько стеблей вырвано, а решетка сломана. Похоже, схватка происходила именно здесь. Пока было неясно, зачем убийца, пред тем, как придушить, освободил жертву - именно перед тем иначе ведь не было бы драки.
Я очень тщательно осмотрел все, но ключа к разгадке не обнаружил. Сквозь поломанные ветки над разрушенной шпалерой я заметил небольшую беседку в виде китайского павильончика, расписанную золотыми узорами по красному, желтому и черному лаку. Беседка явно противоречила архитектурному стилю всего дома.
- Что это? - спросил я у садовника.
- Ничего, - буркнул он, несомненно раздосадованный на меня за эту находку.
- Гляну-ка на всякий случай.
Он пожал плечами, но проводить не торопился. Я пошел вдоль длинных рядов кустов, Сагиттариус медленно следовал за мной. Поднявшись по деревянным ступенькам на веранду, я толкнул дверь и вошел. По-видимому, здесь находилась только одна комната - спальня. Неприбранная кровать выглядела так, словно ее покинули второпях. Нейлоновые чулки неряшливо выглядывали из-под подушки, а на полу валялись мужские полуботинки. Белье выглядело необычайно белым, а вся обстановка по-восточному затейливой и роскошной.
Сагиттариус стоял в дверях.
- Ваше жилище? - спросил я.
- Нет. - Ом вроде бы оскорбился. - Шефа полиции.
Я усмехнулся.
Сагиттариус разразился вдохновенной речью:
- Этот томный аромат… эта угроза, исходящая от растений… этот тяжелый воздух в саду разогреют кровь даже старику. Это - единственное место, где он может расслабиться. Для этого я и нанят, за это он дает мне свободу.
- А это, - я показал на кровать, - имеет какое-нибудь отношение к прошлой ночи?
- Наверное, он был здесь, когда это случилось, но я… - Сагиттариус покачал головой, и я подумал, нет ли с его стороны какого-нибудь намека, смысл которого до меня еще не дошел.
Я наклонился и поднял что-то с пола. Это был кулон с выгравированными готическими инициалами "Е.Б.".
- Кто это - "Е.Б."? - спросил я.
- Меня интересует только сад, мистер Аквилинас… Я не знаю, кто она.
Я посмотрел в окно на таинственный сад.
- Почему он вас так интересует… Что все это значит? Вы ведь не по приказу работаете здесь, не так ли? Вы это делаете для себя.
Сагиттариус холодно улыбнулся.