Агата и я почему-то виновато оглянулись, словно испугались, что сейчас войдет мама и застанет нас за чем-то недостойным. Но мы тут же закивали головами: да, да, пусть Тимоти читает дальше.
- "Фанто…"
- "Фанточини", - не выдержав, подсказал отец.
- "…Фанточини Лимитед. Мы провидим, как решить самые трудные и неразрешимые ваши проблемы. Всего ОДНА МОДЕЛЬ, но ее можно видоизменять до бесконечности, создавая тысячи и тысячи вариантов, добавлять, исправлять, менять форму и вид…"
- Где, где это написано? - закричали мы.
- Это я от себя добавил. - И впервые за много дней Тимоти улыбнулся. - Так вдруг захотелось. А теперь слушайте дальше: "Для тех, кто измучен недобросовестными няньками и сиделками, кто устал от приходящей прислуги, на виду у которой нельзя оставить початую бутылку вина, кому надоели советы преисполненных добрых намерений дядей и теток…"
- Да, добрых… - протянула Агата, а я, как эхо, повторил за ней.
- "…мы создали и продолжаем совершенствовать модель человека-робота, электрическую Бабушку марки АС-ДС V на микросхемах, перезаряжающуюся…"
- Бабушку?!
Проспект тихо скользнул на пол.
- Отец?!.
- Не глядите на меня так, дети, - прошептал он. - Я совсем потерял голову от горя, я почти лишился рассудка, думая о завтрашнем дне. Да поднимите же кто-нибудь его, дочитайте до конца!
- Ладно - сказал я и поднял проспект.
- "…это Игрушка и вместе с тем нечто большее, чем просто игрушка. Это Электрическая Бабушка фирмы "Фанточини". Она создана с величайшим тщанием и заряжена огромной любовью и нежностью к вашим детям. Мы создавали ее для детей, знакомых с реальностью современного мира, и, более того, с реальностью невероятного. Наша модель может обучать на двенадцати языках, переключаясь с одного на другой с быстротой в одну тысячную долю секунды. В ее электронной памяти, в ячейках сотов хранится все, что известно людям об истории, религии и искусстве, и о социально-политическом прошлом человечества…"
- Вот здорово! - воскликнул Тимоти. - Раз соты, значит, это улей, а в нем, конечно, пчелы. Да еще мыслящие!..
- Замолчи, - одернула его Агата.
- "Но самое главное, - продолжал я, - что это Существо, - а наша модель действительно почти живое существо, - идеальное воплощение человеческого интеллекта. Наша Бабушка способна слушать и понимать, и она будет любить и лелеять ваших детей - наша фантастическая и невероятная Электрическая Бабушка. Она будет чутко откликаться на все, что происходит не только в огромном мире вокруг нас, но и в вашем крохотном мирке. Она будет послушна малейшему прикосновению рук и подарит чудесный мир сказок".
- Так нуждается… - прошептала Агата.
Да, да, нуждается, печально подумали мы все. Ведь это же о нас, конечно, о нас!
- "Мы не предлагаем ее счастливым семьям, где все живы и здоровы, где родители сами хотят воспитывать и наставлять своих детей, формировать их характеры, искоренять недостатки, дарить любовь и ласку. Ибо никто не заменит детям отца или мать. Приюты не помогут вам. Няньки и прислуга слишком эгоистичны, небрежны или слишком неуравновешенны в наш век нервного напряжения.
Прекрасно сознавая, сколь многое предстоит еще додумать, изучить, проверить и пересмотреть, совершенствуя из месяца в месяц, из года в год наше изобретение, мы, однако, берем на себя смелость уже сейчас рекомендовать вам этот образец, по многим показателям близкий к идеальному типу наставника - друга - товарища - помощника - близкого и родного человека. Гарантийный срок может быть оговорен в…".
- Довольно! - воскликнул отец. - Не надо больше. Даже я не в силах вынести этого.
- Почему? - удивился Тимоти. - А я только-только начал понимать, как это здорово!
Я сложил проспект.
- Это правда? У них действительно есть такие штуки?
- Не будем больше говорить об этом, дети, - сказал отец, прикрывая глаза рукой. - Это была безумная мысль…
- Совсем не такая уж плохая, отец, - возразил я и посмотрел на Тима. - Я хочу сказать, что, если, черт побери, это правда и они действительно попробовали создать такую штуку, то это все же получше нашей тетушки Клары, а?
Боже мой, что тут началось. Как давно мы так не смеялись! Пожалуй, несколько месяцев. Конечно, я сморозил глупость, но все так и покатывались со смеху, стонали и охали, да и я сам, открыв рот, радостно завизжал бог знает отчего. Когда мы наконец отдышались и пришли в себя, как по команде уставились на рекламный проспект "Фанточини Лимитед".
- Ну? - сказал я.
- Я, я… - поеживаясь, неуверенно начала Агата.
- Надо решать, нечего волынить, - решительно промолвил Тим.
- Идея сама по себе неплоха, - важно согласился я.
- Я… я только хотела сказать, - снова начала Агата, - …если вам так уж хочется, то можно попробовать… Но когда вы, мальчишки, наконец перестанете болтать ерунду и когда… когда же наша настоящая мама вернется домой?
Удар пришелся в самое сердце. Мы ахнули, мы окаменели. Я не уверен, что кто-либо из нас уснул в эту ночь. Скорее всего мы все проплакали до утра.
А утро выдалось ясное и солнечное. Вертолет поднял нас над небоскребами, и не успели мы опомниться, как уже стояли на крыше одного из них с надписью: "Фанточини".
- А что это такое? - спросила Агата.
- Фанточини - это по-итальянски "куклы-фантомы". Куклы из сказок и снов, - пояснил отец.
- А что означает "мы провидим"?
- Они угадывают чужие сны и желания, - на удержался я - так мне не терпелось показать свою ученость.
- Молодец, Том, - похвалил отец.
Я просиял.
Зашумев винтом, вертолет взмыл вверх и, на мгновение накрыв нас своей тенью, исчез из виду.
Лифт так стремительно упал вниз, что внутри похолодело. Мы вышли и ступили на движущуюся дорожку, которая, словно мостик, легла через синюю руку ковра, и вдруг очутились перед большим прилавком со множеством всяких надписей, например: "Часовая мастерская", "Фанточини - наша специальность", "Зайчик на стене - это очень просто".
- Зайчик?
Я сложил пальцы и задвигал ими - получился заяц, шевелящий ушами.
- Это заяц, а вот волк. А это крокодил.
- Это каждый умеет, - сказала Агата.
Мы стояли перед прилавком. Где-то тихо играла музыка. За стеной глухо работали какие-то механизмы. Когда мы приблизились к прилавку, свет в комнате словно потеплел, и вид у нас стал веселее и не такой жалкий, хотя мы порядком продрогли.
Вокруг нас в ящиках и в стенных нишах, а то просто свешиваясь с потолка на шнурах и проволоке, везде были куклы и марионетки, бумажные, на каркасах из тонких щепочек, куклы с острова Бали, напоминающие бумажного змея, такие прозрачные, что если посмотреть сквозь них на луну, то можно увидеть свои сокровенные мечты и желания. При нашем появлении потревоженный воздух привел в движение этот сонм диковинных существ.
Агата недоверчиво моргала озираясь. Наконец недоверие сменилось страхом, потом отвращением.
- Если они все такие, тогда уйдем отсюда.
- Тс-с, - остановил ее отец.
- Ты однажды подарил мне такую глупую куклу, помнишь, два года назад, - запротестовала Агата. - Все веревки сразу же перепутались. Я выбросила ее в окно.
- Терпение, девочка, - снова сказал отец.
- В таком случае постараемся подобрать без веревок, - вдруг услышали мы голос и с удивлением уставились на человека за прилавком.
А он, словно гробовщик, хорошо знающий свое дело, глядел на нас серьезно, без тени улыбки. Будто знал, что дети не очень-то доверяют тем, кто слишком охотно улыбается. Они безошибочно чуют подвох.
Все так же без улыбки, но отнюдь не мрачно, а приветливо и престо человек представился:
- Гвидо Фанточин к вашим услугам. Вот что мы сделаем, мисс Агата Саймонс одиннадцати лет.
Вот это да! Он прекрасно видел, что Агате никак не больше десяти. Но, умышленно прибавив ей год, он попал в точку - Агата на глазах выросла по меньшей мере на вершок.
- Вот, держи.
Он вложил ей в ладонь маленький золотой ключик,
- Это чтобы заводить их? Вместо веревок, да?
- Ты угадала, - кивнул он.
- Так я вам и поверила, - недоверчиво фыркнула Агата,
- Сама увидишь. Это ключик от взашей Электрической Бабушки. Вы сами выберете ее, сами будете заводить. Это надо делать каждое утро, а вечером обязательно отпускать пружину. И следить на этим поручается тебе. Ты будешь хранительницей этого ключа, Агата.
И он еще сильнее вдавил его в ладонь Агаты, которая продолжала разглядывать его с прежним недоверием.
Я же не спускал глаз с этого человека, а он лукаво подмигнул мне, словно хотел сказать: "Не совсем так, но не правда ли занятно?"
И тут я не выдержал и тоже подмигнул ему, пока Агата разглядывала ключик.
- А куда же его вставлять?
- Придет время, все узнаешь. Может, в живот или под мышку, а может, в левую ноздрю или в правое ухо.
Человек вышел из-за прилавка.
- А теперь пожалуйте сюда. Осторожно. Вот на эту бегущую дорожку. Как по воде. Вот так. - И он помог нам с неподвижной дорожки ступить на другую, движущуюся, которая с тихим шелестом, словно река, текла мимо.
И какая это была приятная река; она понесла нас мимо зеленых ковровых лугов, таинственных ниш, под своды темных, загадочных пещер, где чьи-то голоса, как эхо, повторяли наше дыхание и отвечали мелодично и нараспев на все наши вопросы.
- Слышите? - промолвил хозяин. - Это все женские голоса. И вы можете выбрать любой из них, тот, что больше всего вам понравится…
С удивлением и страхом прислушивались мы к голосам, низким и высоким, звонким и глуховатым, ласковым и чуточку строгим и назидательным, - ведь они были собраны здесь задолго до того, как мы появились на свет.
Агата все время отставала, она то и дело пробовала идти в обратном направлении.
- Скажите что-нибудь, - предложил хозяин, - если хотите, можете крикнуть.
- Эй, эй! Вы там, слышите? Это я, Тимоти!
- А что мне оказать? - спросил я и вдруг закричал: - На помощь! Спасите!
Только Агата, упрямо сжав губы, продолжала шагать против течения. Отец взял ее за руку.
- Отпусти меня! - закричала она. - Я не хочу, чтобы мой голос попал туда, не хочу, не хочу!
- Отлично. - Хозяин коснулся пальцем трех циферблатов на небольшом приборе, который держал в руках. На бумажной ленте осциллографа возникли кривые, которые переплетались, сливались и снова расходились, - наши голоса и выкрики.
Хозяин щелкнул переключателем, и мы услышали, как голоса, вылетев, ударились о своды дельфийских пещер, отскочили, разлетелись и повисли в воздухе, заглушая все остальные; вот он повернул рукоятку в одну, другую сторону, и мы услышали легкое, как вздох, восклицание мамы, еле различимое, почти неузнаваемое, и недовольное ворчание отца, бранившего статью в газете, а затем его умиротворенный голос после глотка доброго вина. Хозяин все время вертел и переключал что-то, и вокруг нас плясали то шепоты, то звуки, словно вспугнутая вспышкой света мошкара. Но вот она прекратила свой испуганный пляс, успокоилась, осела. Последний рычажок передвинут, и в тишине, свободной от электрических разрядов, явственно прозвучал голос:
- Нефертити.
Тимоти замер, я тоже застыл на месте. Даже Агата прекратила свои бесплодные попытки идти против течения.
- Нефертити? - переспросил Тим.
- Что это такое? - недовольно спросила Агата.
- Я знаю! - воскликнул я. Хозяин ободряюще кивнул мне.
- Нефертити, - шепотом произнес я, - в Древнем Египте означало "прекраснейшая из всех явилась нам".
- "Прекраснейшая из всех явилась нам", -повторил Тимоти.
- Нефер-ти-ти, - протянула Агата. Взоры наши погрузились в мягкий бездонный полумрак, откуда донесся этот удивительно нежный, ласковый и добрый голос.
Она была там.
И, судя по голосу, она была прекрасна…
Вот как это было.
Во всяком случае, таким было начало.
Голос решил все. Почему-то именно он показался нам самым главным.
Конечно, нам небезразлично было и многое другое, например, ее рост и вес. Она не должна быть костлявой и угловатой, чтобы не набивать об нее синяки и шишки, но и не толстой, чтобы не утонуть и не задохнуться в ее объятиях, словно в пуховой перине. Ее руки, когда они будут прикасаться к нам или вытирать испарину с наших горячих лбов во время болезни, не должны быть холодными, как мрамор, или обжигать, как раскаленная печь. Мы хотели, чтобы они были теплыми, как тельце цыпленка, когда утром вынимаешь его из-под крыла наседки. Только и всего.
Что касается деталей, то тут никто никому не хотел уступать. Мы кричали, спорили и чуть не подрались, пока наконец Тимоти не одержал победу, сказав, что ее глаза будут только такого цвета, и никакого другого, по причине, о которой нам довелось узнать позднее.
А цвет волос нашей бабушки? Агата, как всякая девчонка, имела на сей счет твердое мнение, которым не очень-то собиралась делиться с нами. Но мы с Тимоти сами уступили ей право выбирать ив тысячи образцов, что украшали стены словно разноцветные струйки дождя. Это, однако, ничуть не обрадовало Агату, но, помня, как опасно полагаться на мальчишек в таком деле, она велела нам отойти в сторонку и не мешать ей.
Так мы совершили свою удачную покупку в универсальном магазине фирмы "Бен Франклин, электрические машины и Фанточини, кукольники и маги" на удобных условиях кредита, предоставляемых фирмой.
Река наконец вынесла нас на берег. Был уже конец дня.
Что и говорить, в фирме "Фанточини" работали умные люди.
Они заставили нас ждать.
Они знали, что победа еще не одержана. Мы не были еще готовы. Увы, до этого было еще далеко. Особенно если говорить об Агате. Ложась вечером в постель, она тут же отворачивалась к стене и бог знает, что она там видела. Только по утрам мы находили на обоях следы прикосновения ее пальцев, силуэты крохотных существ, то прекрасных, то похожих на видения из кошмаров. Одни исчезали от легчайшего дуновения, словно морозный узор на стекле, другие нам не удавалось стереть ни резинкой, ни мокрой тряпкой, как мы ни старались.
А Фанточини выжидали.
В нервном напряжении прошел июнь.
Минул июль, полный тягостного молчания.
На исходе был август.
Вдруг 29-го Тимоти сказал:
- Какое-то странное у меня сегодня предчувствие…
И, не сговариваясь, мы после завтрака вышли на лужайку.
Возможно, мы заподозрили что-то, когда слышали, как отец вчера вечером с кем-то говорил по телефону, или от нас не укрылись осторожные взгляды, которые он бросал то на небо, то на шоссе перед домом. А может, виною был ве7ер, от которого всю ночь вздувались и трепетали занавески в спальне, словно хотели нам что-то сказать.
Так или иначе, мы с Тимом были на лужайке, а голова Агаты, делавшей вид, будто ей решительно все равно, мелькала где-то на крыльце за горшками с геранью.
Мы словно не замечали нашу сестренку. Мы знали: стоит нам вспугнуть ее, и она тут же убежит. Поэтому мы смотрели на небо. А на нем были лишь птицы да далекий росчерк реактивного самолета. Мы не забывали также поглядывать на шассе, по которому мчались машины. Ведь любая из них могла замедлить ход, повернуть и доставить нам… Нет, нет, ведь мы ничегошеньки не ждем, ничего!
В полдень мы с Тимоти по-прежнему валялись на лужайке и жевали травинки.
В час дня Тимоти вдруг часто-часто заморгал глазами.
И вот тут-то все и произошло с невероятной точностью и молниеносной быстротой.
Словно Фанточини передался весь накал нашего нетерпения, и они безошибочно выбрали момент.
В детстве мы все словно ходим по воде, по обманчиво гладкой и плотной поверхности озера, и нам знакомо то странное чувство, что в любую секунду можно вспороть эту гладь и уйти в глубину, затаиться там и исчезнуть для всех так, словно тебя никогда и не было.
Будто учуяв, что нашему долгому ожиданию вот-вот готов прийти конец и что такое может случиться каждую минуту, каждую секунду и тогда все исчезнет и будет забыто, словно никогда ничего и не было, именно в это решающее мгновение, так чутко почувствованное и угаданное, облака над нашим домом расступились и пропустили вертолет, словно небеса колесницу бога Аполлона.
Колесница медленно опускалась на крыльях потревоженного воздуха, горячие струи его, тут же остывая, вздыбили наши волосы и захлопали складками одежды так громко, словно кто-то разразился аплодисментами, а волосы Агаты, стоявшей на крыльце, были похожи на трепещущий флаг. Испуганной птицей вертолет еле коснулся лужайки, чрево его разверзлось, и на траву упал внушительных размеров ящик. И, не дав времени ни на приветствие, ни на прощанье, еще сильнее взвихрив воздух, вертолет тут же рванулся вверх и, словно небесный дервиш, унесся дальше, чтобы где-то еще проделать столь же фантастический трюк. Какое-то время Тимоти и я глядели на ящик. Но когда мы увидели прикрепленный к его верху из грубых сосновых досок маленький лапчатый ломик, мы уже больше не раздумывали и бросились к ящику; орудуя ломиком, мы принялись с треском отрывать одну доску за другой. Увлеченный этим занятием, я не сразу заметил, что Агаты нет на крыльце. Подкравшись, она с любопытством наблюдала за нами.
Как хорошо, что она не видела, как увозили маму на кладбище, не видела гроба и свежей могилы. Она слышала слова прощанья в церкви, но самого ящика, деревянного ящика, так похожего на этот… к счастью, она не видела!
Отскочила последняя доска.
Мы с Тимоти ахнули. Агата, стоявшая теперь совсем рядом, тоже не удержалась от возгласа удивления.
Потому что в большом ящике из грубых сосновых досок лежал подарок, о котором можно лишь мечтать. Отличный подарок для любого из смертных, будь ему семь или все семьдесят семь.
Сначала просто не было слов и совсем перехватило дыхание, но потом мы разразились поистине дикими воплями восторга и радости.
Потому что в ящике лежала… мумия! Вернее, это был пока ее саркофаг.
- Не может быть! - Тимоти чуть не плакал от счастья.
- Не может быть! - повторила Агата.
- Да, да, это она!
- Наша, наша собственная?!
- Конечно, наша!
- А что, если не наша? Если они ошиблись?
- И заберут ее обратно?…
- Ни за что!
- Смотрите, настоящее золото! И настоящие иероглифы! Потрогайте!
- Дайте мне потрогать!
- Точь-в-точь такая, как в музее!
Мы говорили все разом, перебивая друг друга, и несколько слезинок сползло по моим щекам и упало на саркофаг.
- Ты испортишь иероглифы! - Агата поспешно вытерла крышку.
Золотая маска на саркофаге смотрела на нас, чуть улыбаясь, словно радовалась вместе с нами, и готова была ответить на этот порыв, и принимала нашу беззаветную любовь, которая, нам казалось, навсегда ушла из наших сердец, но вот вернулась и вспыхнула с новой силой при первом лучике солнца.