- Недоразумение? - Голос посуровел. - Какое, простите, и в чем? На ремонтную базу прилетают затем, чтобы отремонтироваться. Так? Так. Вы прилетели - мы вас отремонтировали. Так? Так. Или у вас есть претензии к качеству ремонта?
- Нет… - упавшим голосом сказал Тарт. - Нет.
- Тогда платите.
- Кредитами?
- Кредитами.
Тарт в замешательстве уставился на Сухова, тот на него.
- Что будем делать? - свистящим шепотом спросил Тарт.
Сухов беспомощно развел руками.
- Влипли! Надо платить.
- Чем? Ты хоть, отдаленно представляешь, как выглядят эти проклятые кредиты?
- Придется спросить. А вдруг…
- И предстать галактическими младенчиками? Нищими и побирушками? Подожди, у меня мелькнула одна идейка.
Тарт солидно откашлялся.
- Послушайте, мы тут посовещались… Вы можете восстановить все, как было? Ну, поменять все эти ваши антиэнтропийные электроны на прежние?
Раздался звук, похожий то ли на хрюканье, то ли на лязг ржавого засова. Сухов и Тарт вздрогнули.
- Разумеется, можем, - после недолгого молчания отозвался Голос. - Но, признаться, более странной просьбы я еще не встречал. Однако, если вы настаиваете…
- Да, да!
- …то это обойдется вам еще в восемнадцать кредитов. Прикажете приступить?
- Нет!
Тарт обессиленно рухнул в кресло, которое приняло его - мягко–мягко. Должно быть, в нем тоже отремонтировали электроны.
- Позвольте у вас спросить, - поспешно вмешался Сухов. - Допустим, кто‑то отправился к звездам… м–м… погулять. И не захватил с собой кредиты. А кораблю потребовался ремонт. Как тогда?
- Так не бывает.
- Что "не бывает"? Корабли не ломаются? Вы отказываетесь чинить?
- Нет, просто кредиты всегда есть у всех. Без них в Галактику не выходят.
- Но допустим, чисто теоретически…
- И теоретически невозможно. Тут закон.
"Нет, я все‑таки сплю, - устало подумал Сухов. - Только теперь мне снится кошмар. Суперцивилизация! Деньги! Ни шагу без кошелька! Как бы нам поскорее проснуться?.."
Сухову даже захотелось ущипнуть себя, но было ясно, что от этого ничего не изменится.
- Хорошо, еще один чисто теоретический вопрос. Предположим, кто‑нибудь не платит эти самые кредиты. Отказывается их платить. Как тогда?
- Очень просто. Такая личность перестает существовать.
- Перестает су…
- Немедленно.
- И никаких апелляций, обжалований?
- Помилуйте, какие ж могут быть апелляции? К кому? Нелепо!
У Сухова беспомощно опустились руки. Да уж, нелепей некуда… Ни шагу без кредитов. А кто не платит, тому смерть. И на придумавшую этот закон сверхцивилизацию действительно не пожалуешься - некому!
Средневековый ростовщик, которому дозволялось выдрать фунт мяса из плоти злостного должника, и тот был гуманней.
- Но ведь это чудовищно! - вырвалось у Сухова.
- Кошмарно! - подтвердил Голос.
- Бесчеловечно, неразумно, дико!
- Совершенно с вами согласен. А что поделаешь - закон суров, но справедлив. И не мы с вами его придумали.
Новенькое, без единого дефектного электрона сердце Сухова болезненно сжалось. Все, западня захлопнулась. Просить, умолять, возмущаться?
- Так! - Тарт энергично вскочил. - Вы ремонтные автоматы, я не ослышался?
- Совершенно верно.
- Хорошо. Могу я связаться с вашими властями?
- Разумеется. Правда, мы находимся на периферии, ответа придется немножечко подождать.
- Сколько?
- Лет двести.
Тарт тихонько присвистнул.
- Скажите, а золото, бриллианты - они не могут заменить кредиты?
- Ну и юмор у вас!
- Какая‑нибудь иная форма расплаты? Лунами или, например, унитазами?
- Ха–ха–ха! - взорвался Голос. - Ха–ха–ха! Ой, не могу, извините… У вас такой тонкий, неподражаемый юмор, что я больше не в силах подыгрывать. Превосходно, преуморительно - и с какой серьезностью! Я счастлив познакомиться с вашей цивилизацией. Право, если у вас все такие, она, чего доброго, навсегда займет первое место в межгалактическом конкурсе остроумия.
Кровь прихлынула к лицу Тарта.
- Ах, вот даже как!.. - в бешенстве пробормотал он. - На межгалактическом, стало быть, конкурсе остроумия… Ну, хорошо, тогда еще одна, самая последняя шутка. Что произойдет с вами и вашей мастерской, если аннигилят нашего корабля вдруг взорвется?
- Мы погибнем.
- Прекрасно!
Тарт быстро взглянул на Сухова. Тот безнадежно кивнул. "Выбора нет, - сказал его взгляд. - Действуй!"
Тарт шагнул к пульту и набрал несколько команд.
- Послушайте, вы, сверхцивилизация… - глухо проговорил он. - Мы, люди, только недавно вышли в Галактику. Но мы уже давно покончили с торгашеской моралью, ее дикими законами, финансовыми кровопийцами. И мы понятия не имеем ни о каких ваших кредитах. Но и погибать просто так мы не собираемся. Не на таких напали! Мы, знаете ли, гордость имеем… Плевать мы хотели на ваш идиотский закон! Люди, да будет вам известно, скорей умрут, чем сдадутся. Поэтому… Либо вы отпускаете нас без уплаты долга, либо мы все к чертовой матери взрываем - и вас и себя!
- Ха–ха…
- Довольно, это не шутка. - Тарт быстро нажал на переключатели. - Одно движение моего пальца, и…
Смех оборвался.
- Что? - встревоженно проговорил Голос. - Так это не шутка? Вы собираетесь… Но почему?!
- Отпускаете вы нас или нет? Считаю до трех. Раз…
- Но мы вас не держим! Летите, куда угодно! Только ведь вы все равно погибнете…
- Это угроза?
- Какая уж там угроза… - Голос грустно поник. - Это закон. Всякий отказавшийся от уплаты морального долга погибает как разумная личность.
- Сходит с ума? - саркастически усмехнулся Тарт, хотя ему было отнюдь не до смеха.
- Да, вроде как вы сейчас… Какой ужас, какое безумие! Летите, летите - и, пожалуйста, поскорей! Это невыносимо!
- И вы против нас ничего не предпримете? Не верю.
- Но мы действительно ничего не предпримем! Как можно ограничивать чью‑то разумную волю! Это против всех законов!
- Гм…
Палец Тарта нерешительно замер на кнопке.
- Подождите! - воскликнул Сухов. - Один последний вопрос. Как выглядят эти самые треклятые кредиты?
- Не знаю.
- Что–о? Вы не знаете, как выглядят…
- Откуда? Кто может заранее знать, каким окажется ответное кому‑то добро?
- Так, значит, ваши кредиты - это…
- Ну да. Помощь чужому и постороннему. Услуга. Дружеская поддержка. Сострадание и сочувствие. Любая форма добра. На этом стоит мир. Кстати, забыл вас предупредить: с вас уже только семнадцать кредитов. Те ваши речи, которые мы приняли за желание нас повеселить, доставили нам несколько приятных минут, и…
У Сухова запылало лицо.
- Но вы же автоматы! - вскричал он, цепляясь за соломинку. - Ваше удовольствие…
- А разве у нас нет разумных потребностей? - с обидой произнес Голос. - И разве мораль не одна для всех?
Сухов схватился за щеку. Уж лучше бы оплеуху!.. Вид Тарта был не менее жалок.
- А кто… - Слова дались Сухову с великим трудом. - А кто определяет размер… э… кредитов, кто контролирует их уплату?
- Совесть, конечно. Кто же еще?
Тарт и Сухов отважились посмотреть друг на друга, когда меж ними и надписью "Ремонт электронов" остался миллиард–другой километров, а огненные слова, видимо за ненадобностью, погасли. Или где‑нибудь зажглись, на каком‑нибудь другом, неведомом языке.
- А ведь они правы по всем статьям, - мрачно проронил Сухов. - Кто не платит за добро добром, тот действительно перестает существовать как разумная личность. Это и в самом деле закон.
- Да, - столь же угрюмо откликнулся Тарт. - Но знаешь, мы, кажется, снова влипли.
- Это еще почему?
- Мы превратились в неоплатных должников. Они же для нас такое сделали! Всей нашей жизни не хватит, чтобы расплатиться. И нас, боюсь, замучает совесть.
- Гм… - сказал Сухов. - Нет. Технические услуги они дешево ценят. Вспомни: несколько минут хорошего настроения - и для кого? - один кредит. Кроме того…
- Да?
- Всю жизнь чувствовать себя неоплатным должником, вечно терзаться угрызениями совести - что может быть хуже? Нет, они не могли поступить столь жестоко.
Тарт в сомнении покачал головой.
- Так‑то оно так, - проговорил он тихо. - А сколько мы взыщем с самих себя за глупое, недостойное там, у них, поведение?..
СТРОИТЕЛЬ ВОЗДУШНЫХ ЗАМКОВ
Словно кто‑то опустил на него в детстве увесистую руку да так и не убрал - человек явно в возрасте, а все выглядел недомерком, мальчуганом, тонкошеим подростком. Прожитые годы понурили его узкие плечи, пепельно обесцветили волосы и лицо, размыли некогда чистую голубизну глаз, сделали их обладателя еще тщедушней, серей, незаметней в толпе, но вопреки всему в подпрыгивающей походке этого полустарика–полуребенка сохранилось что‑то бодрое, задорно–воробьиное, мальчишеское. Так он шел, маленький, несуетно–поспешный, таким проник внутрь многоэтажного дома, перышком вознесся в лифте, и звонок, который он тронул у двери, издал деликатный (не потревожил ли?), однако же деловитый (не обессудьте!) звук. Поразительно, как в механической трели звонка проявляется характер человека! Послышались мерные шаги, дверь распахнулась, и посетитель предстал перед хозяином квартиры, всемирно известным писателем–фантастом, чья крупная фигура заслонила собой проем, а массивные очки строго блеснули с высоты почти двухметрового роста.
Мгновение хозяин озадаченно смотрел, кто же перед ним и почему заявился вот так, без всякой предварительной договоренности: одержимый поклонник, официальное лицо, завзятый графоман, просто человек, не туда попавший? А бессознательный, хорошо оттренированный механизм писательского восприятия уже выдал подсказку: что‑то не то!
- Прошу извинить, но дело, по которому я пришел, по телефону выглядело бы глупо. - Слова посетителя опередили вопрос. - Тем более что ни званий, ни заслуг, ни веса не имею, просто Александр Иванович Хвостиков, пенсионер.
- Пенсионер… - Машинальным движением писатель провел ладонью по жесткому полукружью усов и мимоходом тронул очки, словно убеждаясь в наличии того и другого на месте. - Пенсионер, то есть едва ли не самый независимый человек в мире… Впрочем, неважно! Чем могу быть полезен?
- Крайне насущным не для меня лично разговором, который займет минуты три, если, конечно, вы не захотите его продолжить.
- Что ж. - Поколебавшись, писатель сделал приглашающий жест. - Я, правда, вскоре должен уйти…
- Ровно три минуты, - подтвердил посетитель.
Они прошли в тесную, как и вся квартира, комнату, где были книги, книги и где тусклое городское солнце бросало под ноги желтые половики света, отсвечивало в стекле полок и, падая на стол, радужно преломлялось в хрустальном шаре, опоясанном надписью: "Фантазия объемлет все. Лауреату Всесоюзной премии…" Уже входя, писатель поспешно огляделся, достаточно ли все вокруг прибрано, не слишком ли затрушен табачным пеплом письменный стол, подосадовал, что впустил неизвестно кого, когда времени нет совершенно (а когда оно есть?), что придется выслушивать, как правило, известные наперед слова, отвечать на них так, будто услышал впервые, иначе обидишь гостя, который чаще всего ждет каких‑то поразительных откровений или просто любопытствует, каков ты есть, сверяет тебя с твоими собственными книгами, что всегда неприятно, смотрит, как ты живешь (надо же, небогато!), и обязательно чего‑нибудь хочет: помощи, ободрения или протекции, если это начинающий автор; истины, если это искатель–правдолюб; какой‑то особой эманации, если это поклонник, и так далее, и так далее, - тяжело! Зато желанно, ибо интересней человека, любого и каждого, нет ничего, все прочее - звезды, атомы, роботы - слишком просто и чересчур понятно, да и второстепенно, в общем.
- Присаживайтесь.
Хвостиков бочком пристроился на диванчике, писатель опустился в кресло напротив, предварительно смахнув оттуда груду журналов, и снова машинально проделал со своим лицом ту же, что и в дверях, операцию.
- Так я вас слушаю…
Взгляд посетителя, этого Александра Ивановича Хвостикова, пенсионера, оторвался от полок, сплошь уставленных произведениями фантастов, голос прозвучал просительно и, однако же, твердо.
- Скажите, пожалуйста, если не секрет, над чем вы сейчас работаете?
О господи! Писатель содрогнулся, как от скрипа гвоздем по стеклу, ибо нет банальней и труднее вопроса, чем этот. Можно ли объяснить другому, что ты пишешь, что хочешь выразить и зачем, если порой сам теряешься в догадках?
- Фантастику пишу, если вас это интересует. Роман.
- Да, да, я понимаю. Но о чем? Поверьте, это крайне важно.
- Наоборот, это не имеет никакого значения! Что тема, сюжет, пересказ? Молодой человек надолго уехал, любимая девушка тем временем нашла другого; герой рассержен, бранится, всех обличает и, ничего не достигнув, хлопает напоследок дверью. Все, общее место! А это, между прочим, сюжет "Горя от ума"… Литчиновник - вот кто завел всякие там заявки в издательства и прочую формалистику!
- Совершенно с вами согласен! - Посетитель взволнованно ерзнул, его аккуратные ушки порозовели. - Но позвольте еще вопрос. Фантазия… Что в смысле фантазии будет в вашем романе? Порадуете ли вы нас, как прежде, чем‑нибудь поразительным, дальним, масштабным?
"Влип!" - уныло подумал писатель.
- Фантазия не цель, а средство! - вырвалось у него. - Все эти киберы, нуль–транспортировки, машины времени лишь прием, способ изображения человека в быстро меняю- щемся мире, постижения его самого!
- Так, да не совсем. - Посетитель встал, маленький, помаргивающий, упорный. - Позвольте с вами не согласиться. Фантазия самоценна! Да, самоценна! Она, именно она просветляет все скрытые возможности и вероятности мира, как бы странно, даже нелепо они сегодня ни выглядели. Сверхдальняя, за чертой горизонта, разведка неведомого - вот что она такое! И сказанное вами, - голос Хвостикова упал, - увы, лишь подтверждает печальную догадку, что мы, люди, сами того не заметив, уперлись в предел…
- В предел? - писатель поднялся тоже. - В какой еще предел? О чем вы говорите?
- Предел фантазии, - понуро уставясь на свои ботинки, проговорил Хвостиков. - Спорят, конечна или бесконечна Вселенная. Стоило бы спросить, конечна или бесконечна фантазия… Ведь что, ведь что?! Я все это прочитал. - Подняв взгляд, он взмахом руки обвел книжные полки. - Знаете, фантазия иссякает. Был взлет, распахивались дали… Теперь не то, и у вас не то. Где новые горизонты фантастического? Где иные - по–настоящему иные - состояния пространства, времени, разума, жизни? Идет интенсивная, согласен, порой незаурядная, тоже согласен, пропись деталей уже найденного, фантазия еще что‑то открывает, но, согласитесь, былого масштаба нет… О чем это свидетельствует?
- А, черт! - Под тяжелыми шагами писателя затрещал паркет. - Послушайте! С сыром ли бутерброд или с ангельским пением, перекроить ли время в пространство или пространство во время, загнать ли героев в тридесятую галактику, где на деревьях растут алмазы, или оставить на улице под дождиком дожидаться автобуса, - в этом ли дело? Киберы будут, подумаем лучше о человеке. И вообще!.. - Он рубанул воздух. - Не будем уподобляться тому поэту, который заявил однажды: "Все! Написал поэму о любви, закрыл тему!"
- Понимаю, понимаю, и все же!.. - Сухонькие ладошки посетителя сложились в умоляющем жесте. - Сколько лет вас поучали, что вы, фантасты, пишете не так и не о том, что главное - эстетика, морально–нравственная проблематика, душа человека, а вовсе не какие‑то там придумки, завиральные идеи и ситуации, превращения и миры, фантазии и порывы. Вы же упорно писали свое и по–своему, а теперь вдруг согласились: да, правильно, да, верно, главное - художественность, важнее всего - психология, а фантастика лишь прием, декорация, способ. Что же вас всех сдвинуло? Жажда похвал? Или вы почуяли, что фантазия дошла до предела и ходу ей дальше нет?
Писатель перестал расхаживать и, вдвинув руки в карманы домашней куртки так, что ее полы размашисто оттопырились, с интересом уставился на своего гостя, такого маленького, чистенького, с виду обыкновенного, даже и не заметишь на улице. Александр Иванович Хвостиков, пенсионер, каких миллионы. Ай–ай–ай! Все‑таки читатель фантастики - совершенно особый читатель, и это прекрасно.
- Послушайте… - Слова едва выделились на фоне заоконного шума. - Ну, допустим, вы правы. Допустим, фантазия исчерпала себя, дошла до предела. Вам‑то что до этого? Именно вам?
- Так ведь скучно…
- Читать?
- Жить.
- Жить? Это еще почему?!
- Да как же! Если очертился последний круг, если ничего больше не будет… Это же загон, клетка, конец!
- Господи, Александр Иванович! Нельзя же фантазии придавать такое значение. И вообще… Постойте, как там у Горького? "Нет фантазии, которую воля и разум людей не могли бы претворить в действительность". Да! Именно! Преобразование Вселенной, власть над пространством и временем, бессмертие, существование во множестве обликов, и еще, и еще! Мы же такое нафантазировали, миллиона лет не хватит, чтобы осуществить, даже если в наших видениях всего четвертушка возможного и реального!
- Ограда всегда ограда, - напряженно глядя на писателя, повторил Хвостиков, - Миллионы лет? Все возможное, что нафантазировал Жюль Берн, давно сбылось. Уэллса - и того жизнь обогнала. Не в вечности предел, ближе! А дальше что? Что дальше, если фантазия все уже очертила и больше ничего не может? Выполним, значит, и точка. Замрем. Как с этим жить?
- А! - воскликнул писатель так, что его очки подскочили, и в раздражении затянулся сигаретой, чего вне работы себе обычно не позволял. - Чепуху мы оба несем, чепуху! Вы не туда, и я за вами… Кто постановил, что фантазия должна мчаться, как спринтер? Был прилив, теперь отлив, так всегда, так в любом деле. Может быть, мы просто устали и постарели.
- Все сразу? И молодые тоже?
Писатель промолчал, досадуя, что влез в этот ненужный, бессмысленный спор. Но - слово вырвалось. Кого и в чем он хотел убедить? Не Хвостикова же! Тот смотрел, не мигая, настойчиво, выжидающе, удрученно, единственный человек в мире, который задумался о пределе фантазии как о пределе всех устремлений, какие только возможны в веках, и ощутил острую тоску за далеких потомков, которые наконец исчерпают все, казалось бы, неисчислимые возможности мира и в унынии замрут у последнего края, за которым уже нет ничего, ничего - ни мечты, ни порыва, ни дерзости, - пелена бесконечных, на веки веков, будней!
Рука яростно втоптала окурок в пепельницу. "К дьяволу, - подумал он. - К дьяволу все барьеры и ограничения, мир безбрежен, неисчерпаем - вы слышите? - неисчерпаем!"