Лунный диск вздрогнул и накренился. Шелест сажал машину. Сейчас в его руках была власть над тяготением и ему покорялось пространство. От рева двигателей вибрировали стены. Легким прикосновением пальца Шелест мог усилить или укротить огненный вулкан тяги, мог заставить лунный мир содрогнуться. И если бы все так было в действительности, как бы любовались им сейчас дети! Но все было не так. Он мог управлять этой силой - и не мог, потому что за него, лучше него, помимо него действовали автоматы, а он, в сущности, был зрителем, и его право вмешиваться оставалось чистой теорией.
Посадка прошла как должно, не пришлось шевельнуть даже мизинцем.
- Проверить скафандры! - командовал Шелест. - Сначала воздух, затем связь… Тебе не помочь, Олежка?
Нет, помощь не требовалась. И команды были излишними. Ребята сами знали, что делать, и делали - этому обучил их не папа (кто бы ему доверил!), этому обучили их на курсах, и они вполне могли обойтись без отца. Правда, было мгновение, когда, казалось, его вмешательство вот–вот потребуется: у трапа Антон и Олег едва не сцепились, решая, кому первому ступить на Луну. Обошлось, однако: оба спрыгнули разом.
В некотором ошеломлении, которое всегда сопутствует резкому переходу в новое состояние, они смотрели на Луну. Их окружала темная и в то же время ослепительная равнина, под ногами было нечто весьма похожее на шлак.
- Мы на Луне, - прошептал Шелест. - Чувствуете, ребята?
Олег с недоумевающим видом глядел вверх.
- Ты что, Олежка?
- Звезды…
- Какие звезды?
- Да в небе… Почему их нет?
- Нет, потому что нет. Как они могут быть, если светит Солнце? Звезды гаснут в его отблеске.
- Но там они есть… Солнце и звезды.
- Где?
- В стерео…
- В стерео! Это же технический прием, трюк, который создается аппаратурой! Фокус!
- А–а… Понятно. Чего мы стоим? Пошли!
Ракета осталась позади и скрылась. Из‑за близости горизонта казалось, что они бредут по острову, чьи края обрезаны аспидной пустотой неба. И то, что возникало вдали, словно всплывало из пучин, медленно приподнималось над окоемом, прирастало к "острову". Но появлялось все одно и то же: камень. Россыпи камня, груды камня, изъязвленный камень, прах и окалина, шлак космической плавки, угли давно сгоревших скал, черный пепел миллионолетий. Над всем застыл косматый и огненный глаз Солнца, на все давил свинцовой тяжести свет, в котором ярко пылала и не могла сгореть серая убогость лунного камня.
Дети то ускоряли шаг, словно надеясь, что за горизонтом окажется нечто иное, то медлили, озираясь, наклонялись, как бы ища потерю. Скафандры окукливали их фигуры, за прозрачными забралами шлемов поворачивались недоуменные и словно даже чумазые мордашки, глаза рыскали по сторонам, и Шелеста радовал этот интерес. Но как он вскоре понял из отрывистых реплик, все обстояло не так просто. Ну где же, где те чудные перемены цвета, которые, если верить киносъемкам, были на Луне повсюду?!
Они и были. Хотя общий тон оставался мрачно–серым, рефлексы света придавали лунному реголиту то коричневатый, то зеленоватый отлив, который менялся при повороте головы и скрашивал угрюмую мертвенность камня. Но разве эта скупая игра оттенков могла сравниться с теми волшебными изменениями цвета, которые могли создавать и создавали съемочные камеры? Дети сравнивали то, что они прежде видели не своим зрением, с тем, что они видели в натуре теперь, и явно испытывали разочарование. Все оказывалось бедней, суше, строже.
То же самое, что со звездами в лунном небе, то же самое! Операторы и режиссеры, знакомя человечество с Луной, не то чтобы лгали, хотя порой случалось и это. Чаще, гораздо чаще они просто–напросто следовали велению своего искусства, то есть отбирали самое–самое, на их взгляд, интересное, сервировали факты, чего жизнь никогда не делает, невольно что‑то выделяли, усиливали, ретушировали - лишь бы приковать внимание и обострить интерес. А как иначе? Дайте двум людям одинаковые камеры, заставьте снимать одно и то же - снимки все равно выйдут разными, и вы, естественно, предпочтете более выразительный. Теперь внесите в это дух соревнования, потребуйте творчества, вооружите людей волшебным могуществом голографии. Когда‑то изображение было лишь бледной тенью действительности; ныне уже сама действительность выглядела ухудшенной копией изображения. Ребята не могли не сравнивать, и они сравнивали.
"Что вы делаете! - хотелось закричать Шелесту. - Ведь это же Луна, настоящая Луна, Луна, где вы никогда не бывали, Луна, о которой ваши, иного века, сверстники и мечтать не смели! Вы не имеете права скучать!"
Бесполезно, они бы не поняли. Их интерес к Луне угасал. Что они могли здесь увидеть такого, чего раньше не видели? Луна - не Земля. Здесь нечего слушать, потому что нет звуков, не дано осязать, потому что человек замкнут в скорлупе скафандра и, пожалуй, лишь зрение соединяет его с окружающим. А зрение, выходит, уже не свое - чужое, заемное… Вот если бы ребятам разрешили ощутить неземную легкость своего тела! Но прыгать и бегать им запрещалось категорически, потому что на Луне падение грозит не синяками и шишками, а разрывом скафандра и смертью. Им только одно оставалось - смотреть.
Он отстал на два шага и смотрел, как идут его дети. Они шли рядком в поблескивающих скафандрах, два шагающих металлических домика, один повыше, другой пониже, а так - неразличимые. Он быстро нагнал их, обнял, прижав к себе.
- Что, папа?
Ничего, просто ему хотелось услышать их голос.
- Оглянитесь, - сказал он.
Они оглянулись.
- Видите наши следы?
Конечно, их нельзя было не заметить: следы рубчатых подошв цепочкой тянулись до горизонта.
- Они не сотрутся, - сказал Шелест. - Они будут тут… Может быть, миллионы лет. Вы знаете это?
Он хотел сказать: "Вы чувствуете это?", но передумал, потому что не был уверен, поймут ли его.
Олежка кивнул.
- Ага… Но этого не будет.
- Их затопчут метеориты, - уточнил Тошка.
- Нет, - возразил брат. - Прежде их затопчут люди.
- Пожалуй, - только и смог выговорить Шелест.
Все‑то они знали! Оборотная сторона бдения перед стереовизором: что‑что, а информацию они впитывали, как губка воду. Еще вопрос, у кого ее больше - у них или у старца в каком‑нибудь девятнадцатом веке. Вероятно, у них. А цена этому?
"Все не так, - с глухой досадой подумал Шелест. - Не то, и я не о том… А о чем? Ошибка, все надо было продумать заранее! И как показывать, и что им говорить…"
Мысль споткнулась. О чем он? Продумывать, планировать… общение с собственными детьми?! С сыновьями? Чтобы, значит, они, как когда‑то, прижимаясь к его плечу, перебивали вопросами, чтобы он снова мог видеть их доверчивый и жадно–внимательный блеск глаз? Чувствовал себя самым–самым (после мамы) необходимым человеком, кладезем ума и знаний? Чтобы исчез тот лишний, что поселился меж ними, чтобы только он, отец, одарял их своим пониманием всего на свете? Не ради ли этого он затеял все?
И вот они на Луне, никого больше нет, дети с ним, только с ним - и что дальше? Не только тела, их души в скафандре. Окажись рядом свежий человек, что бы он сказал о внутреннем мире этих двоих? Ну, уравновешенные, ну, замкнутые, малоэмоциональные… Что еще?
Похожие друг на друга. Усредненные.
Шелест вздрогнул, даже обернулся, словно кто‑то мог подслушать его мысль. А что, если… Еще никогда не было такого могучего, такого всеобщего воспитателя, как стерео. Никогда. Даже в эпоху гипнотического, как тогда казалось, на деле примитивного телевидения. Впрочем, уже в те годы возникло слово "теледети". Может быть, происходит даже не усреднение, а свертка психики. Так, как это бывает при гигантской силе тяготения; околозвездное пространство схлопывается, замыкается само на себя, окукливается "черной дырой", которая и принадлежит этому миру, и находится вне его. И коль скоро в жизни возник сверхмощный источник психологического притяжения, если личность не может вырваться из этого поля, а, наоборот, все более поглощается им, то…
Шелест споткнулся, горизонт качнулся перед его глазами. "Нег, - мысленно вскрикнул он. - Нет, нет, нет!" Разве он сам не из поколения "теледетей"? Вдобавок, если его панические рассуждения верны, то люди все более должны походить на песчинки, гладкие, скатанные и неразличимые. Тогда и расцвет личности, между прочим, надо искать в прошлом, где‑нибудь среди толп обездоленных и молящихся.
Но разве можно сравнить?!
Шелест медленно перевел дух. Дети шли, не оглядываясь, длинные отброшенные ими тени то сходились, то размыкались, как лезвия огромных черных ножниц. Оказывается, ребята нашли занятие: они пинали камешки, которые отлетали так далеко, что, упав, становились неразличимыми.
Местность - давно пора! - стала меняться. Горизонт как бы приподнимался, они шли, шли, а он поднимался все круче, пока вдруг не разверзся у ног обрывом.
Все трое остановились. Кратер был залит тенью, над ней сверкали иззубрины скал. Шелест, не отрываясь, смотрел на пламенеющие скалы, на тень, куда можно было кануть, как в воду. Белое и черное, ничего больше, но это место всегда волновало Шелеста. Оно обладало свойством, которое не мог выразить и передать никакой объектив, ибо стоило раздразнить воображение, как глаз начинал видеть несусветное и разное. Мрак твердел, сверкающий камень скал, наоборот, обретал легкость огня, и тогда казалось, что темный покров лунных бездн охвачен языками мертвенно–белого пламени. Но так же легко и внезапно все выворачивалось наизнанку: скалы из огненных и невесомых превращались в сверкающие, навечно вмороженные в толщу мрака льдины. Одно видение накладывалось на другое, льды пылали, огонь искрился морозным блеском, все мешалось, уже не было неподвижности, твердь трепетала языками пожара, а тень змеилась течениями, которые возносили над чернотой то ли айсберги, то ли раскаленные глыбы лавы. Непросто, непросто человеку было вернуться в состояние, когда все выглядит таким, каким оно есть: внизу самая обычная, рябая от бликов тень, а над ней ярко освещенные, щербатые, тоже обычные скалы.
Шелест долго стоял зачарованный. Все заботы отошли далеко, стали мелкими и ничтожными. Наплывом, без горечи, думалось и о том, что дети уже не те, уходят, и он сам им все менее нужен. Что ж! Дети растут, отдаляются, так было всегда, теперь это ускорилось, и не могло быть иначе, потому что ускорилась жизнь. Смел ли он в своем детстве мечтать о подобной, запросто, прогулке на Луну? Но если фантастика, не успеешь оглянуться, становится явью, то поколения, как никогда прежде, должны отличаться друг от друга. Иначе все замрет в таком вот лунном оцепенении. Как замер он сам, как замерли дети…
Дети?
Он очнулся. Не веря глазам, огляделся. Никого не было рядом, никто не стоял по^ди, дети ушли бесшумно. Цепочка крадущихся следов, огибая скалу, вела по пологому скату вниз.
Шелест задохнулся от растерянности, испуга, гнева.
- Олег, Антон!..
Слова канули в беззвучие.
- Олег, Антон!!!
Он ринулся вниз. И услышал приглушенный смех.
Тогда он все вспомнил и понял. Не он ли еще на Земле обещал детям эту вечную как мир игру, посулил ее именно здесь, в кратере, в лунных тенях?
Но игра по подсказке и на поводке - уже не игра, что угодно, только не игра.
Снова раздался прерывистый смех.
- Ищи нас, папа, ищи…
Только на Луне можно не опасаться, что голос выдаст место, где ты спрятался. И только лунные тени позволяли стать невидимкой в пределах взгляда того, кто ищет.
- Ау, папа, мы здесь!..
Шелест перевел дыхание. Их следовало выбранить за самоволие, но… Тот, посторонний, не мог участвовать в этой игре, ни в какой игре, где требовались сметка, изобретательность, общность.
И вообще человек начинается со слова "сам".
- Раз, два, три, четыре, пять! - звонко, как в детстве, закричал Шелест. - Я иду искать!..
"РЕМОНТ ЭЛЕКТРОНОВ"
Нет ничего постоянней галактического однообразия, поэтому, устремляясь к звездам, люди редко смотрят на них. Просто наскучивший фон. Или объект исследований. И когда Сухов, глянув после долгого промежутка в обзор, обнаружил ярко горящую среди звезд надпись: "Ремонт электронов", то из его горла вырвался лишь короткий сипящий звук.
- Ты что‑то сказал? - рассеянно спросил склонившийся над работой Тарт.
Вместо ответа Сухов ткнул пальцем куда‑то левее Бетельгейзе. Тарт наконец поднял голову и нехотя глянул в обзор. Его лицо тут же оторопело, он взмахнул рукой, будто намереваясь сказать: "А, бросьте!", и это убедило Сухова, что мерещится не ему одному. Застилая Млечный Путь, прямо по курсу горела бессмысленная, невозможная, совершенно идиотская надпись: "Ремонт электронов".
Не чего‑нибудь - электронов.
- Здра–а-асьте - Новый год! - брякнул Тарт, вместе с креслом отъезжая в угол. - Сгинь! Формулой Ньютона заклинаю!
Издевательская надпись даже не дрогнула.
- Что будем делать? - спросил Сухов, когда все междометия иссякли и срочно запрошенный кибермозг подтвердил, что да, прямо по курсу наблюдается приглашение отремонтировать электроны.
- Мамочку кликать! Курс поздно менять, да и вообще… Ты хоть что‑нибудь понимаешь?!
Увы, в голове Сухова было пусто, как в ограбленной пирамиде. Пламенеющая надпись быстро увеличивалась в размерах, но от этого не становилась понятней. Скорее наоборот. Детекторы пространства дружно уверяли, что перед звездолетом нет ничего, кроме чистейшего вакуума. Глаза меж тем видели четкие, недвусмысленной кириллицей начертанные буквы, и кибермозг настаивал, что это не обман зрения. Ничего себе вывеска - эдак парсека в два! Впрочем, то был пустяк. Ремонтируют, видите ли, электроны. Может, еще и орбиты смазывают? Расшатавшиеся атомы чинят–починяют? Да заодно луны из зеленого сыра делают?..
Огненные слова, казалось, простирались уже на всю Вселенную. В их отсвете меркли звезды. И хотя нос корабля целился прямехонько в срединное "т", тормозить, отворачивать было действительно поздно, да и нелепо.
- Ой, врежемся… - в залихватском смятении прошептал Тарт.
И они врезались. Ближние буквы нелепой "вывески" затрепетали, как полотнища на ветру, ножка "т" изящно приподнялась, и скользнувший под нее корабль с ходу затормозил. Точнее, его затормозило. Да так, что приборы показали мгновенный сброс скорости до нуля, а Тарт с Суховым даже не клюнули носом, хотя по всем законам физики от их тел при таком торможении, как и от самого корабля, должно было остаться одно воспоминание.
- Ничего себе! - ахнул Тарт. - Называется, прибыли. Вопрос только - куда?
- Туда, куда вы спешили, - послышался мягкий мужской голос. - Что‑нибудь срочное? Вы так разлетелись, что нам, извините, пришлось вас чуточку придержать…
- "Нам"?! - ошарашенно озираясь, вопросил Тарт. - Простите, кому это "нам"?
- Ремонтникам, разумеется. Ведь ваши электроны нуждаются в починке, не так ли? О да, вижу: весьма и весьма нуждаются.
Вопль, который издал Тарт, вероятно, можно было услышать в другой галактике.
- Да где же вы?!
- Снаружи, естественно. Фирма "Межгалактоуслуга" рада приветствовать вас.
Сухов и Тарт, вытаращив глаза, уставились в обзор, где не было ничего, кроме звезд, мрака и все той же, теперь уже с изнанки, видимой надписи. Впрочем, приглядевшись, оба различили какие‑то смутные, чуть затмевающие звезды тени.
Не более.
Тарт ошалело помотал головой.
- Ремонтники, значит… И русским языком владеете…
- Любым, какой потребуется для оказания помощи. "Ах да, сверхцивилизация, конечно, конечно…"
- А эти самые… - Тарт пальцами изобразил колечко. - Ну, электроны… Вы их, того… починяете?
- Починяем, - охотно откликнулся Голос. - С миллионолетней гарантией.
- Но ведь электроны… Они, это самое, все одинаковые…
- Кто вам это сказал? - удивился Голос. - А, понял: шутка! Ха–ха–ха… Нет, это надо же - одинаковые! Спасибо, со столь тонким юмором не часто встречаешься. Но если говорить серьезно, то я бы посоветовал предъявить своим изготовителям рекламацию.
- Неужели?
- Да. У вас каждый тринадцатый электрон - дефектный.
- Что вы говорите!
- Увы, так оно и есть. Вдобавок небрежная нуклеация.
- Еще и нуклеация! Да уж, действительно… А нам поверят?
- Сошлитесь на нас в рекламации. Дефектная ведомость будет приложена. Хотел бы я взглянуть на цивилизацию, которая поставила бы под сомнение… А халтуру надо искоренять!
- М–да, - только и смог выговорить Тарт. - Халтура, она, точно, того…
- Вот–вот! Поразительно, как вы еще могли передвигаться со столь энтропийными недоработками. Ничего, сейчас мы все наладим.
- И вы нас сможете починить?
- Не беспокойтесь, уже чиним.
- То есть как?! - Тарт дернулся, как рыба, подцепленная на крючок. - Но позвольте! Мы не…
- Да, да, понимаю! Мы в самом деле немного замешкались. Но все уже наверстано, никакой, уверяю вас, задержки не будет. Еще одна последняя операция… Ну вот, все уже и готово. Можете проверять.
Тарт было раскрыл рот, чтобы спросить, а каким образом они смогут проверить и что, как вдруг понял, что спрашивать нет нужды. И Сухов тоже все понял. Они в изумлении уставились друг на друга. Полно, были ли они зрячи прежде? Жили когда‑нибудь вот так? Со всего будто смыло тусклую грязь. Их глаза видели сотни новых подробностей и оттенков. Чувства обострились, радостно заспешили, тело казалось легче пушинки, в нем пульсировала чудесная, юная, никакой энтропии не подверженная кровь. Звездное сияние Галактики стало неузнаваемым, прекрасным. Сухов закрыл глаза. "Я сплю и вижу чудесный сон…"
Да, их прежнее существование было лишь тенью подлинного, настоящего.
И корабль изменился не менее, достаточно было взглянуть на показания индикаторов, чтобы убедиться в этом.
Бурный, неуемный восторг охватил Тарта.
- Вот это да! - ликующе воскликнул он. - Аи молодцы, вот это работа! Никогда бы не поверил! Ну, ребята, кто бы вы ни были - спасибо!
- Не стоит, ведь это наша, ремавтоматов, обязанность. Счастливого пути! С вас восемнадцать кредитов за ремонт.
- Во… Ч–ч‑что?..
Каждому, верно, довелось наблюдать, как опадает проколотый воздушный шарик. Вот так осело лицо Тарта.
- Ч–ч‑что? - повторил он ссохшимся голосом. - Восемнадцать… чего?
- Восемнадцать обычных межгалактических кредитов, - любезно пояснил Голос и, казалось, хихикнул.
- Постойте! - вскричал Тарт. - Мы же ничего не просили! Вы сами! Какие еще кредиты?! Тут недоразумение!