"Дженни Вильерс" - увлекательная, изящная повесть о трагедии талантливой актрисы очаровывает читателя лиризмом сюжета и яркими колоритными образами героев. История юной особы, рассказанная ее же призраком, трогает сердце маститого режиссера, уже поверившего в исчезновение Театра. А Театр жив, и его ветхие подмостки всегда к услугам прошлого, настоящего и… будущего.
Джон Бойнтон Пристли
Дженни Вильерс
повесть о театре
1
В знаменитую Зеленую Комнату театра "Ройял" в Бартон-Спа можно попасть двумя способами. Если вы вошли в театр через главный подъезд, вам надо пройти бельэтаж и идти дальше по коридору, минуя кабинет директора. А из-за кулис вы поднимаетесь по темной лестнице и проходите мимо дверей двух актерских уборных, предназначенных для звезд. Мартин Чиверел, проникнувший в театр через служебный вход, как раз и стоял на верхней площадке этой темной лестницы, и хотя дверь Зеленой Комнаты была закрыта, оттуда доносился шум голосов, которые сливались в какое-то идиотское кваканье. Чиверел взялся было за ручку двери Зеленой Комнаты, где прием был в самом разгаре, но, вместо того чтобы открыть дверь, он вдруг прислонился к ней. Ему было скверно - он чувствовал себя смертельно усталым и старым, как мир. Ква-ква-ква-ква. Господи, спаси нас и помилуй!
Затем кваканье прекратилось как раз тогда, когда он почти уже заставил себя повернуть ручку. В конце концов, хоть он и приготовил все извинения, это как-никак был его прием. За дверью раздались вежливые аплодисменты. Кто-то собирался произнести речь, и десять против одного, что это был мэр города, какой-нибудь торговец скобяными изделиями, важный и усатый. Да, это был мэр, который, подобно многим муниципальным ораторам, стремился каждому своему слову придать особый вес и особое значение.
- От имени городского совета Бартон-Спа, - возглашал он, - я с самым огромным удовольствием приветствую в нашем старинном городе высокоталантливых актеров и актрис, приехавших с мистером Чиверелом из Лондона, чтобы показать нам здесь, в Бартон-Спа, премьеру его новой пьесы… э-э… "Стеклянная дверь".
Мэр выговорил название не сразу и с некоторым удивлением. Последовала продолжительная пауза, и Чиверел, угрюмо стоя перед дверью и чувствуя себя в этой полутьме каким-то призраком, мысленно сказал мэру, что его милости предстоит удивиться еще больше, прежде чем он, Чиверел, окончательно добьет его своей "Стеклянной дверью".
- Мы предвкушаем, и с большим нетерпением, возможность увидеть эту пьесу до того, как ее увидят в Лондоне, - продолжал мэр, бросая каждое слово как свой главный козырь. - И я уверен, что мистер Чиверел и его актеры найдут здесь зрителей не хуже, чем в любом другом месте, - мы тут все завзятые театралы и всегда готовы хорошо посмеяться.
"Бьюсь об заклад, что готовы", - подумал Чиверел, когда присутствующие неизвестно почему вдруг разразились смехом, а кое-кто даже зааплодировал. Видно, готовы гоготать, пока у них головы не отвалятся. Но подождите, скоро он с ними разделается.
- Мы здесь, в Бартон-Спа, - заливался мэр, явно приступая к неисчерпаемой теме, - очень гордимся нашим старым театром "Ройял", которому насчитывается почти двести лет и который связан с величайшими актерами и актрисами своего времени. Мы не жалели ни времени, ни сил, да, ни денег, чтобы сохранить этот славный старый театр, в том числе и вот эту старую Зеленую Комнату, в надлежащем виде, чтобы сохранить все, что возможно, как напоминание о том, что это один из самых старых театров в стране. Многие считают его лучшим театром за пределами Лондона. Ну, а мы-то точно знаем, что это так и есть.
Снова смех, аплодисменты. Справедливо, подумал Чиверел; прекрасный старый театр, один из лучших в своем роде, а Зеленая Комната просто уникальна и заслуживает большего, чем случайное упоминание в речи мэра. Очаровательная старая комната; если бы только вымести отсюда весь этот идиотский прием.
- Итак, - сказал мэр, - леди и джентльмены, приехавшие сюда поразвлекать нас, просим принять наши лучшие пожелания вашему спектаклю, а вам - приятного времяпрепровождения, чтобы вы захотели приехать еще раз. - Новые аплодисменты. Очевидно, это было все, что имел сказать мэр. И если Чиверел собирался войти и держать ответную речь, то сейчас было самое время. Но он не двинулся с места.
- Леди и джентльмены, - это был, кажется, голос коротышки Отли, директора театра, - поскольку мистер Чиверел задерживается, я попрошу мисс Паулину Фрэзер, ведущую актрису труппы "Стеклянной двери", ответить от его имени.
Ну что же, Паулина сделает это как нельзя лучше своим прелестным - "дорогие - зрители - позвольте - поблагодарить - вас" - голоском, со скромной миной на лице, но озорно сверкающими глазами; само очарование - блестящая, отлично одетая… Да, вот и ее голос - здесь, в сумраке за дверью, он звучал нестерпимо фальшиво.
- …Должна извиниться за отсутствие мистера Чиверела… знаю, как он будет огорчен, что пропустил эту чудесную встречу… Все мы в труппе высоко ценим выпавшую нам честь играть в вашем прекрасном старом театре… - Раздались аплодисменты остальных участников труппы, аккуратные и профессиональные. Паулина продолжала: - Мы все слышали и читали о знаменитом старом театре "Ройял" в Бартон-Спа и об этой старой Зеленой Комнате, которую вы сохранили с такой удивительной бережностью. В ней есть своя, особая атмосфера, просто чудесная, хотя временами и кажется, что тут должны водиться привидения.
Ее слова, разумеется, вызвали несколько смешков; но это как раз правда, подумал Чиверел. До сих пор он был слишком занят пьесой и успел только беглым взглядом окинуть Зеленую Комнату, но даже тогда он почувствовал ее особую атмосферу. А сегодня вечером он, наверное, мог бы ощутить эту атмосферу полнее и глубже, если бы только его оставили здесь одного на час или два. Но, вероятно, сейчас он был потому восприимчивее к ней, что стоял в этом буром сумраке, как на старой картине, покрытой толстым слоем лака, и в сумраке, обступавшем его со всех сторон, сам был похож на привидение.
- В вашем старом театре, куда мы привезли новейшую пьесу, которую сегодня должны еще раз прорепетировать, - воскликнула Паулина, как всегда, с безупречной дикцией, - поэтому я надеюсь, что никто не налегал на коктейли слишком усердно… - Искусно рассчитанная пауза для смеха, который не замедлил последовать. - Итак, я хотела сказать, что в вашем старом театре я вновь почувствовала, какая удивительная вещь Театр. - Тут ее понесло, и оркестр зазвучал во всю мощь. - Всегда он не то что прежде, всегда при последнем издыхании, но каким-то образом он всегда воскрешает свое очарование и обретает новую жизнь - может быть, просто потому, что в нем есть и теплота, и человечность, и глупость, и красота, как и в самом человеке. Да, просто потому, что он бесконечно близок нашему сердцу. Вот почему мы так счастливы и горды, что служим Театру. И так счастливы и горды, что находимся здесь. Большое спасибо.
Раздались аплодисменты. Тогда он вошел, аплодируя вместе со всеми, но ленивее прочих и с некоторой иронией. В Зеленой Комнате, набитой до отказа, было светло и жарко; пахло как в обезьяннике; он почувствовал, что сморщивается, коченеет, высыхает и стареет, что он уже не пятидесятилетний драматург, а таоистский отшельник, почти такой же древний, как и его пещера среди далеких голубых холмов. Может быть, его никто и не заметит - оттого что сумрак совсем размыл его. А здесь так много увесистой плоти, к тому же еще пропитанной мартини.
Коротышка Отли, который был за распорядителя, слегка подвыпивший и порозовевший, но все замечавший, увидел его первым.
- Мистер Чиверел! - вскричал он, бросаясь ему навстречу.
Паулина, одетая в черное, высокая и красивая, подлетела к Чиверелу, забыв, что половина Бартон-Спа все еще здесь:
- Мартин, негодник! Ты подслушивал!
Раздались смешки, еще аплодисменты, возгласы "Просим!", и Отли поднял руку.
- Мистер Чиверел, - объявил он, - пришел как раз тогда, когда пить уже поздно, но еще не поздно сказать несколько слов. Итак, мистер Мартин Чиверел.
Пятьдесят или шестьдесят пар глаз - одни круглые, другие прищуренные, но во всех - ожидание… Что же делать - выдать им полминуты пустопорожней болтовни или прямо высказать все, что он думает, - проглотят, как миленькие, даже если им не понравится. Он взглянул на них растерянно и в то же время иронически. Ну ладно, пусть получат свое - они же всегда готовы хорошо посмеяться. На это уйдет больше сил, чем он должен расходовать; чтобы просто стоять здесь под их взглядами, и то требовалось огромное усилие, но он призвал на помощь Старую Гвардию, как ему уже не раз приходилось делать последнее время; после этого он заговорил - спокойным и уверенным тоном почетного гостя.
- Я имел удовольствие слышать прелестную речь мисс Фрэзер, - сказал он после обычных реверансов в сторону мэра и именитых граждан города. - И, мне кажется, едва ли должен извиняться за свое опоздание. Мисс Фрэзер ответила от имени всех нас гораздо лучше, чем это смог бы сделать я. - "Пока неплохо; а теперь сотрем с их лиц этот слегка остекленевший взгляд". - Но я не могу согласиться с тем, что она говорила о Театре. У меня появились серьезные сомнения в том, что Театр способен обрести новую жизнь и былое очарование. "Стеклянная дверь", премьеру которой мы здесь покажем, - это последняя из написанных мною пьес и, вполне возможно, последняя моя пьеса вообще.
Это вызвало шум - кое-где удавленное и испуганное перешептывание, а кое-где просто шум. Ни то, ни другое гроша ломаного не стоит. Но он успел заметить, что Паулина нахмурила брови. Бедняжка Паулина!
- И может быть, мне следует предупредить вас, - продолжал он, надеясь, что говорит как нельзя более непринужденно, - после всех этих разговоров о сердечной теплоте и готовности хорошо посмеяться предупредить, что "Стеклянная дверь" - это серьезная попытка рассказать о мире, каков он есть, и о людях, каковы они на самом деле, вследствие чего она может показаться вам мрачной и довольно неприятной пьесой - совсем не такой, как вы ожидали. На этот случай я заранее прошу вас принять мои сожаления. - Он старательно улыбнулся им, но вместо улыбки получилась натянутая, сухая, словно пергаментная, усмешка. - И позвольте заверить вас, господин мэр, - заключил он с фальшивой мягкостью и теплотой, - что мы высоко ценим ваш прекрасный старый театр и дружеское гостеприимство, с которым вы нас приняли. Благодарю вас.
На этом после нескольких неуверенных хлопков прием и закончился. Официанты начали убирать со столов; горожане потекли к одному выходу, актеры - к другому; Отли представил Чиверела мэру, который оказался не усатым торговцем скобяным товаром, а гладко выбритым галантерейщиком. Чувствуя, что он просто обязан это сделать, Чиверел проводил Отли, мэра и его охрану и свиту до конца коридора, который вел к главному входу. Это была нелегкая работа, настоящая епитимья, потому что Чиверел отчаянно устал и мечтал поскорее сесть. "Боже, - мысленно взмолился он, - пошли мне глубокое кресло и никаких людей". Тем временем откуда-то вынырнула женщина с попугаичьим лицом из числа тех поклонниц, которые превращают жизнь знаменитости в пытку. Она сказала Чиверелу, что его пьесы всегда были счастьем ее жизни; однако, неся эту мерзкую чепуху, она не переставала подозрительно буравить его маленькими глазками, точно озлобленный неудачами сыщик.
- Вы знаете эту женщину? - спросил он Отли, когда они наконец отделались от нее.
- Нет, мистер Чиверел, хотя я тут знаю чуть не каждого.
- Ничего удивительного. С некоторых пор мне кажется, что они и не люди вовсе. - Он печально посмотрел на коротышку Отли. - Я думаю, это исчадия ада, - прошептал он и побрел обратно в Зеленую Комнату.
2
Официанты - из театрального буфета и приглашенные - сделали свое дело быстро и аккуратно. Никаких следов только что закончившегося приема уже не было видно. Зеленая Комната стала почти прежней, мрачноватой, но изысканной Зеленой Комнатой. В ней тесной кучкой стояли три человека - три его ведущих актера: Паулина Фрэзер, высокий Джимми Уайтфут, похожий на гвардейского офицера, которым он и вправду когда-то был, и старый Альфред Лезерс, семидесяти с лишним лет, грузный, совершенно седой и имевший потрепанный и смешной вид, какой бывает у боксеров, ушедших на покой, и у старых характерных актеров. Едва Чиверел вошел, они как-то сразу отодвинулись друг от друга, не сделав при этом ни одного сколько-нибудь заметного движения. Чиверел понял, что против него готовится заговор.
Лезерс ухмыльнулся.
- Ну как ты расстался с его милостью мэром?
- Он считает, что я скромничаю, - беспечно ответил Чиверел. - Мне так и не удалось втолковать ему, что я говорил о пьесе вполне искренне.
- Ну, я надеюсь, ты не слишком усердствовал.
- Нет, - сказал Чиверел. - Мне надо сесть. - И он тяжело опустился в кресло. - Если хотите начинать первый акт, давайте. Я спущусь попозже. Ко мне тут должен прийти врач.
- Мартин! - Паулина сразу же встревожилась.
- Да нет, все в порядке. Ничего страшного. Старая история. Упало давление. Поэтому я и явился на этот проклятый прием к шапочному разбору.
Паулина не успокоилась.
- А у врача ты был?
- Да. Он как будто человек толковый. Обещал принести какое-то зелье, которое должно мне помочь. И я буду в полном порядке. - Он взглянул на них с насмешливой улыбкой. - Вас можно принять за депутацию.
- Ну что ж, дружище, пожалуй, можно считать и так, - примирительно сказал Лезерс.
- Тогда выкладывай. - О боже! Он любил их всех троих. Паулина и славный старина Альфред были его давними друзьями, но сейчас он хотел бы, чтобы их унесло за тысячу миль, на какой-нибудь тихоокеанский остров. Или нет, пусть остаются здесь, а остров он взял бы себе. Он зажмурился, чтобы полюбоваться игрой воды в лагуне, потом широко открыл глаза.
- Третий акт?
Лезерс взглянул на двух остальных.
- Видите, он знает.
- Да, Мартин, - серьезно сказала Паулина. - Третий акт.
Теперь слово взял Джимми Уайтфут.
- Мы все почувствовали это несколько дней назад. Но притворялись даже друг перед другом, что ничего страшного не происходит.
- А после сегодняшней утренней репетиции мы не можем больше так продолжать. - Паулина бросила на него безнадежный, но пылающий взгляд и с силой закончила: - Мартин, мы все ненавидим этот третий акт.
- Это верно, дружище, - печально сказал Лезерс.
- Не поздновато ли вы это заметили? - сухо, но беззлобно спросил Чиверел. - В понедельник у нас премьера.
Паулина отмахнулась.
- Да, но поскольку это ты… и потом, нам ведь и раньше случалось вносить изменения в последнюю минуту… так что еще время есть… - Она не договорила.
- Время для чего? - спросил он мягко.
- Для того, чтобы написать и отрепетировать другой финал - не такой циничный и горький и… и не такой безнадежный. Альфред, Джимми, ну скажите же ему… - И она отвернулась, явно расстроенная.
- Она совершенно права, дружище, - сказал Лезерс необычайно торжественно. - Мое мнение - а уж мне-то полагается все знать, ведь я пятьдесят лет варюсь в этом котле, - мое мнение, что у них такой финал никогда не пройдет. Им это вообще не по зубам. А если ты стоишь на своем, тогда мы здесь провалимся.
Чиверел воспринял это легко - он слишком устал, чтобы противостоять такому серьезному напору. Как все актеры вне сцены, они говорили с чрезмерной аффектацией, словно играли для верхнего яруса и галереи.
- Может быть, ты и прав, Альфред. Но меня это не очень волнует. И в конце концов пусть будет великолепный провал, который никому из вас не причинит большого огорчения.
- Постой, Мартин, - сказал дотошный Уайтфут. - Мы с Паулиной вовсе так не считаем. Мы думаем, что даже если пьеса пойдет, она не принесет людям добра. Люди пережили тяжелые времена, и они не хотят больше испытывать боли… и мы чувствуем то же самое…
- А то, что твои персонажи говорят и делают, - неправда, - осуждающе перебила Паулина. - Я просто не верю им… Все это ложь.
- Одну минуту, Паулина, - сказал он спокойно. - Ты вместе с остальными читала пьесу. Мы обсуждали ее.
- Да, но тогда мы не понимали, каким безысходным и безнадежным будет третий акт. - Она решительно стояла на своем. - Ты-то, конечно, знал это. Но мы не знали. В конце пьесы между людьми не остается ни проблеска взаимопонимания… Каждый бормочет что-то, будто запертый в стеклянном шкафу…
- Кстати, пьеса и называется "Стеклянная дверь", - напомнил он.
- С таким же успехом ее можно было назвать "Стеклянный гроб"! - выкрикнула взбешенная Паулина.
За этой репликой, которую бродвейский режиссер оценил бы как самую кассовую в спектакле, последовала пауза - пауза, определенно неловкая. Лезерс и Уайтфут переглянулись. Паулина, отнюдь не плакса, по-видимому, готова была разрыдаться; но она пересилила себя и сказала двум актерам:
- Идите вниз и начинайте первый акт. Скажите Бернарду, что к своему выходу я буду на месте.
- Хорошо, радость моя, - ответил Лезерс и вышел вместе с Уайтфутом, что-то громко мурлыча себе под нос, как он обычно делал в своих знаменитых комических сценах под занавес. Паулина села на маленький стул с прямой спинкой рядом с глубоким креслом Чиверела. Некоторое время она молчала и даже не смотрела на него. Но он смотрел на нее и думал о ней. Сколько ей лет теперь - сорок пять? Ей столько не дашь. Когда-то он пытался убедить себя и ее, что он в нее влюблен, но из этого ничего не вышло: они по самому своему существу были всего лишь коллегами и друзьями. Где-то был у нее муж, с которым она теперь не встречалась и о котором не вспоминала, и дети - мальчик и девочка, оба они еще учились в школе на средства Паулины; кроме того, она содержала мать и больную сестру, которая вечно находилась в клиниках. Отличная актриса, умная и добросовестная, быть может, слишком умная и добросовестная; быть может, ей не хватает какой-то искорки неожиданности, какого-то намека на неведомые измерения бытия, но она вполне стоит своих семидесяти пяти фунтов в неделю. Темноволосая, красивая, одаренная, и нет в ней этих отвратительных капризов, за которые проклинают стольких актрис. Он очень ценил ее и по-своему был к ней привязан. Но он знал, хоть и ненавидел себя за это, что томящий холод, подобно арктическому безмолвию сковавший его душу, неподвластен ее влиянию; она вроде бы не существовала для него; слова и поступки ее бессильны были растопить этот лед. Короче говоря, когда она смотрела на него вот как сейчас, сквозь слезы, он не видел ее. И каким предательством это было по отношению к верному коллеге, преданному другу!
- Ну что, Паулина?
Внешне она была спокойна, но волнение еще не прошло, и голос ее чуть дрожал.
- Дело не только в том, что пьеса провалится или причинит людям боль и сделает их жизнь еще тяжелее, такой конец - неправда. И это совсем не ты, Мартин.
- Вот тут ты ошибаешься. Это именно я. И я верю, что это правда. - Он помолчал. - Ты недовольна тем, что в конце пьесы между моими персонажами исчезает взаимопонимание. Но ведь так оно и в жизни, детка. Никакого взаимопонимания, разобщенность. Все бормочут и строят рожи за стеклянными дверьми.
- Нет, - сказала она, - в жизни все иначе.