Антон выключил запись. Нет сомнений, зеркальники не стреляли, они всего лишь парировали лучевые удары. Непонятно, правда, почему зеркальный принцип сохранён и в случае с Эмилией, но в обеих ситуациях они только повторили действия человека. Возвратили их ему. Кстати, кто вообще сказал, что зеркальники умеют стрелять?
Он поспешно связался с кают-компанией, где чаще всего проводил время Заречный. Пусть помогают, пусть думают вместе с ним, а не требуют истины и порядка извне.
- Иван Карлович, - спросил он, - кто у вас врач? Кто осматривал погибших?
От группы геологов, которые стояли у камина, отделился невысокий человек с усталыми добрыми глазами - вот кто, оказывается, встречал его вместе с Заречным.
- Я врач, - сказал он. - А в чём дело? Мы с вами уже подробно обо всём беседовали.
- Да. Вы сообщили, что и Янош, и Эмилия, и Николай погибли от лучевых ударов. Балькарсель буквально сгорел, а у Форреста и Нэмуро степень поражения соответствует примерно попаданию из бластера.
- Примерно, - согласился доктор.
- А теперь, если вас не затруднит, вспомните энерговооружённость организма зеркальников.
- Ничтожная. Они едва передвигаются, практически не размножаются… О, я, кажется, начинаю понимать…
- Иван Карлович, - обратился Антон к начальнику партии. - Я произвёл простейший подсчёт. Даже суммарная энерговооружённость всех зеркальников, обитающих на планете, меньше одного импульса из бластера. Зеркальники не стреляли первыми. Они вообще не умеют стрелять.
- Это ещё ни о чём не говорит, - возразил спелеолог Лео. - Если хищник слабый, то он призывает на помощь хитрость и коварство. Вы можете объяснить, за что они убили Эмилию? Ведь она в них не стре-ля-ла! Всего-навсего хотела отпугнуть… Если зеркальники в самом деле только "отражают" действия людей, то делают они это чересчур странно, криво. Это кривые зеркала, сенсуал, чёрные. Вы приглядитесь к ним получше.
"Кто знает - кривые ли? - подумал Антон, отключая связь. - Всё, может, обстоит как раз наоборот…"
Из далёкого детства пришло воспоминание. Когда ему было лет шесть или семь, он впервые попал в комнату смеха. Городок аттракционов уже закрыли на ночь, в залах, где стояли игровые автоматы, было пусто и гулко, погасла разноцветная мозаика огней и экранов, но Дед Егор, который властвовал в том волшебном царстве, пропустил его, крикнув вдогонку не очень понятное предостережение: "Гляди только, не обижай зеркала". Он ворвался в зал, со смехом скорчил рожу своему первому попавшемуся нелепо перевёрнутому отражению, а вопил что-то победное, стал надувать щёки, приседать, показывать язык, выделывать невообразимо что руками, ногами, всем телом. Уродцы в зеркалах тоже пришли в движение, повторяя его кривляния. Он захохотал, стал ещё пуще дразнить кривые зеркала. Так продолжалось до тех пор, пока он не увидел в одном из них жуткую картину: своё плоское, будто высушенное тело и отдельно от него тонкий блин головы, разорванный пополам улыбкой. Он умолк и перестал кривляться, но похожие на него уродцы продолжали бесноваться во всех зеркалах. Антон испуганно попятился к выходу. Его кошмарные отражения кинулись за ним вслед, стали окружать. Ещё миг - и они спрыгнут со стен, набросятся, растерзают. Он сжался, закрыл глаза и заорал от страха и отчаяния, глотая слёзы, натыкаясь руками на холодные стеклянные тупики. Прибежал дед Егор, вывел его, ослепшего от слёз, из комнаты смеха и долго не мог успокоить, унять его внезапный страх…
"И всё-таки мотивы поведения зеркальников остаются загадкой, - подумал Антон. - Почему они любят нас и одновременно… убивают? И как понимать их любовь - что за ней? Может, за ней, как говорит Лео, в самом деле "гастрономический" интерес?"
Летели недолго.
Скалы здесь, километрах в двадцати от базы геологов, вместо бурого приобрели серовато-зелёный оттенок, густые тени легко было спутать с трещинами и разломами, изуродовавшими этот горный массив, а на склонах и осыпях колыхались, будто водоросли, диски зеркальников.
- Вот это место, - сказал Заречный, и гравилет аккуратно и точно опустился на скальную площадку.
Начальник партии первым выпрыгнул из машины, подошёл к плоскому обгоревшему камню. Бока его кое-где оплавились в плазменном огне, потекли. Камень напоминал чёрного осьминога, выброшенного на сушу и припавшего в растерянности к земле.
- Янош как раз переговаривался с дежурным, - пояснил Заречный. - Затем вскрикнул, как бы от испуга, и связь прервалась… Поисковая группа нашла его здесь. То, что от него осталось… Неподалёку околачивалось несколько зеркальников. И на каждом из них светилось…
- Ясно, - кивнул Антон. - Лицо Яноша Форреста. Таким, каким оно было перед смертью.
- Да. Испуг и непонимание. Лучше и не вспоминать.
- А это что? - Антон показал на металлический оплавленный цилиндр, который валялся возле камня-осьминога.
- Сейсмодатчик. Янош в тот день устанавливал их в предполагаемых активных зонах.
- Здесь не было никаких приборов наблюдения? - спросил Антон. - С Форреста всё началось, а как, что - неизвестно.
- К сожалению, - Заречный развёл руками. - Думаете, мы не интересовались обстоятельствами гибели Яноша… Увы, вокруг одни камни. Мрак и неподвижность…
- Не скажите. - Антон поднял взгляд к небу, и губы его дрогнули в едва заметной улыбке. - А вон та звёздочка, которая движется? По-видимому, спутник? И, наверное, напичкан всевозможной регистрирующей аппаратурой?
- Вы гений, Антон! - воскликнул начальник партии. - Если, конечно, спутник в тот момент был в зоне визуальной видимости. Я сейчас…
Пока он связывался с дежурным и объяснял ему, какие записи проверить, Антон отошёл к краю площадки, где кончалась скала и начиналась её тень. Только в полуметре от края скалы он вдруг сообразил, что вместе с ней кончается и твердь. Тень уходила в пропасть, и Антон в который раз удивился: как мало в природе определённого и однозначного, точнее, как ещё несовершенно наше умственное зрение, которое, увы, не видит сути явлений и вещей.
- Антон, есть запись, - обрадованно позвал его Заречный, - сейчас техник пришлёт голограмму. Прямо сюда.
В следующий миг камень-осьминог вздрогнул и как бы расправился, а возле него появился человек в лёгком скафандре. Он наклонился, стал укреплять знакомый цилиндр сейсмодатчика. Почти одновременно с его движением из-за скалы выплыл белесый диск зеркальника, изогнулся, потянулся краями к человеку, то ли пытаясь обнять его, спеленать, то ли скрутить и задавить. Вот край диска коснулся Форреста. Янош отскочил в сторону камня, выхватил бластер, обернулся. Трепещущие края летающей медузы вновь потянулись к нему, чтобы… Янош выстрелил. Выстрел и вспышка-отражение слились воедино. Плазменный огонь наполовину испепелил человека, камень засиял расплавом, потёк…
- Всё ясно, - пробормотал сенсуал, всё ещё находясь под тягостным впечатлением голографической записи. - Ты прав, Иван. Испуг и непонимание - с этого всё началось.
"Положим, фетишизацию человека зеркальниками, их "любовь" объяснить просто. Кто-то из геологов точно подметил: им катастрофически не хватает тепла и света. Но почему, почему они "возвращают" нам выстрелы? Ведь по странной логике этого мира луч бластера должен восприниматься зеркальниками как милость, невиданная щедрость - целый водопад дармовой энергии… В чём же суть недоразумения? Почему зеркальники нарушают поведенческую аксиоматику?"
Так размышлял Антон, готовясь к очередному сеансу сенсуальной связи. Он давно уже приметил одного из зеркальников - более крупного, чем остальные, со следом лучевого ожога - и решил сосредоточиться сегодня только на нём: авось что прояснится.
Он глянул на экран обзора. Купола базы отсюда, с командного пункта, выглядели абсолютно безжизненными - время за полночь да и светомаскировка, зато зеркальники как бы воспрянули духом, ожили, и то приближались к базе, буквально облепляли купол энергостанции ("Тепло, там больше тепла", - подумал Антон), то снова медленно катились прочь, пропадали в вечных сумерках Скупой. Меченый зеркальник не приближался и не уходил, а как бы наблюдал со стороны за происходящим или чего-то дожидался.
Антон несколько минут напряжённо вглядывался в меченого, затем прикрыл глаза, привычно повторил про себя формулы самовнушения, раскрепощающие психику сенсуала.
…Огненный водопад обрушивается внезапно и радостно. Боги, как вы щедры!.. Пил бы и пил живительный свет, но есть Закон… Больше, чем надо, - нельзя. Тело переполнено, безудержно раздаётся вширь, вспухает. Антон уже не знает, сколько рук у него, сколько ног, всё двоится, множится… Ощущать это страшно и одновременно неизьяснимо приятно. И вдруг боль, будто молния, раскалывает его, тело наконец обретает прежние формы, а рядом - чудо из чудес! - пялится на него другой Антон, его двойник, точнее - половинка. (Это зрительный ряд, который на сей раз идёт вместе с чувственным фоном). Облегчение, радость, чувство исполненного долга - свершилось! - похожее по описаниям на ощущения роженицы… (Это всё ещё чувственный фон). И голоса, советы, сентенции: "Истинно щедр тот, кто даёт из того, что принадлежит ему самому", "Не бери больше, чем можешь унести", "Поделись, поделись, поделись…" (Спорадические ассоциативные понятия). И снова - огонь, режущий глаза свет красного фонаря… Что бы это значило? Такой реальный свет, страшный свет…
Антон потряс головой, поморщился, как от зубной боли. Что-то прервало контакт, вторглось извне - явно знакомое ему и очень опасное. Он взглянул на экран и всё понял: над шлюзом горел красный плафон - кто-то выходит из базы наружу. Однако Заречный категорически запретил покидать базу. Значит… Антон, не сводя глаз с экрана, бросился к аварийному шкафу, стал на ощупь натягивать лёгкий скафандр. Двери шлюза растворились…
- А, чёрт, - прошептал Антон, увидев на поясе у неизвестного бластер. - Что они здесь - с ума посходили, что ли?!
Он выскочил из рубки, побежал к шлюзу. В коридоре было пустынно, и он только теперь сообразил: база спит, уже далеко за полночь.
В шлюзе, дожидаясь, пока сработает автоматика, Антон вызвал Заречного:
- Кто-то вышел из базы. С оружием. Я уже в шлюзе - догоню и верну его.
- Будьте всё время на связи, - ясным голосом, будто он вовсе и не спал, попросил начальник партии. - Объявляю тревогу. Сейчас мы всё выясним.
Открылся выход.
Нарушитель уже отошёл от базы шагов на двести - он направлялся к оврагу, на противоположной стороне которого шевелились "листья" зеркальников.
Антон побежал.
Только здесь, на поверхности Скупой, почти голый в своём лёгком скафандре, Антон понял, каким безнадёжно мёртвым казался этот сумрачный мир геологам. Казался… В том-то и дело, что человека привязывают к земным стереотипам тысячи нитей - память, привычка, логика, наконец, чувства, чей голос обычно громче голоса разума. Никогда, наверное, ни ему, ни геологам не понять внутренней красоты и целесообразности этого закоченевшего от холода мира, не узнать, в чём его боль и радость, а значит, они навсегда останутся чужими друг для друга… Ну, что ж. Чужими - не значит врагами…
Нарушитель снял с пояса бластер.
- Стой! - зло крикнул ему в спину Антон. - Опомнись! Хватит уже трупов…
Человек вздрогнул, но не остановился, даже не повернул головы.
В три прыжка Антон догнал его, ударил по руке, в которой тот сжимал бластер, и, не удержавшись, покатился вместе с оружием по земле.
Он тут же вскочил и чуть не вскрикнул от удивления: на него глядели тёмные, сожжённые горем глаза жены Балькарселя.
- Фей, - сказал он негромко и проникновенно, пытаясь пробиться к её разуму. - Ты что надумала? Ты решила отомстить? Но ведь это глупо, Фей. Это невозможно. Отомстить можно равному, сознательно причинившему тебе вред. Мстить им, - Антон махнул рукой в сторону зеркальников, которые медленно катились по косогору навстречу людям, - это всё равно как если бы Николая убило дерево, которое он срубывал, а ты сожгла весь лес. Возвращайся на базу, Фей.
Женщина молча, как и шла, повернулась, побрела к базе. Движения её были полуавтоматическими, совершенно бездумными и Антон окончательно утвердился в своём решении: Фей как можно скорее надо отправить на Землю; только там её душа оттает…
- Антон, почему вы не возвращаетесь на базу? - ворвался в его мысли встревоженный голос начальника партии. - Вас окружают.
- Я пойду к ним, - сказал Антон, поворачиваясь лицом к оврагу. - Грош цена сенсуалу, который не верит самому себе. Они обожают нас, даже обожествляют… Я наконец должен выяснить причину недоразумения.
- Чем мы можем вам помочь? - спросил Заречный после продолжительной паузы.
- Ровным счётом ничем. Смотрите и слушайте. Я постараюсь всё время находиться в поле зрения приборов дальнего видения и, кроме того, буду комментировать всё, что увижу или пойму.
Неожиданное решение облегчило душу, разом разрешило все сомнения. Антон вздохнул и зашагал к ближайшему зеркальнику - им, то ли по прихоти судьбы, то ли в результате подсознательного выбора, оказался всё тот же меченый.
"Пообщаемся лучше конкретно, - подумал Антон, разглядывая полупрозрачный гигантский диск. - А то придумал: агитирует меня размножаться путём деления…"
Зеркальник катился ему навстречу. Вот до него уже десять шагов, семь, пять, три… Антон остановился, закинул за спину оба бластера - пусть подальше будут - и стал ждать. На какой-то миг из глубины души, будто из болота, вынырнул чертёнок страха, прошамкал беззубым ртом: "Шьедят они тебя, шьедят!" - и исчез. На обезображенное смертью лицо Балькарселя, которое нависло над ним, Антон старался не глядеть, сосредоточив всё внимание на происходящем.
Край зеркальника потянулся к нему, коснулся тонкой ткани скафандра.
Ничего не произошло.
Антону показалось, будто в разрежённой атмосфере Скупой родился ветерок и погладил его… Вот именно: не коснулся - погладил! Подкатило ещё одно огромное колесо, накрыло невесомым краем плечи, тут же передало своё прикосновение третьему - поменьше.
- Бессмертные звёзды! - воскликнул Антон, обращаясь к геологам базы. - Смотрите, они делятся моим теплом! Они жмутся ко мне, как замёрзшие зверьки. Вы же знаете: на Земле в особо лютые зимы зверьё приходит к человеку…
Антон, расталкивая неуклюжих зеркальников, спустился к зарослям неземного саксаула, отстегнул один из бластеров, перевёл регулятор излучения на минимум.
Он рубил лучом корявые деревца и швырял их в кучу, пока сам не разогрелся, а куча не поднялась вровень с зеркальниками. Их на склонах оврага собралось уже около сотни. Из-за скал выкатывались новые и новые диски. На их телах-экранах по-прежнему мучился рыжебородый Николай Балькарсель.
Вконец умаявшись, Антон присел на первый попавшийся камень и, сфокусировав бластер, поджёг костёр. Саксаул из-за нехватки кислорода разгорался плохо. Но затем красноватые язычки пламени запрыгали по веткам, странным образом обволокли их и те засветились, будто и не сгорали вовсе, а стали нитями накаливания.
Зеркальники "заволновались", окружили костёр тесным кольцом. От дисков, находящихся вблизи источника тепла и света, во все стороны пошло весёлое посверкивание.
- Они делятся теплом, - повторил Антон, как бы продолжая свой репортаж. - Они вообще подельчивые - это, по-видимому, одно из условий выживания. Час назад, во время сенсуального сеанса, я уловил ещё один важный нюанс: они берут всегда ровно столько, сколько нужно для жизни и продолжения рода. Остальное, излишек энергии, они отдают другим или… возвращают… Какое трагическое недоразумение, - прошептал он, горестно покачав головой. - Они брали от щедрот стреляющих самое необходимое, а остальное… возвращали. Вы понимаете теперь, что значит стрелять в них?!
Антон носком ботинка пододвинул в костёр несколько откатившихся веток, улыбнулся зеркальникам:
- Грейтесь, ребята, грейтесь…
Затем, повинуясь какой-то подсознательной идее, заглянул в ближайший диск. Несколько секунд поверхность его оставалась без изменений, потом вдруг изображение лица Балькарселя заколебалось, расплылось, будто по экрану прошла рябь, и на Антона из глубины зеркальника глянуло его собственное лицо - заросшее щетиной (три дня уже не брился, всё некогда было), с небольшим шрамом на правой скуле и тёмными мешками под глазами. Всё это - в тысячекратном увеличении, ярко, объёмно…
- Ничего себе физия - испугаться можно, - смущённо пробормотал Антон, прикидывая, что зеркальникам не так уж трудно будет помочь: энерговооружённость базы колоссальная, да и зарослей саксаула здесь хватает.
- Смотрите, что происходит! - позвал его вдруг Заречный.
Лицо Антона пошло по рядам зеркальников, как раньше посверкивание, стирая изображение погибшего Балькарселя.
Но не это удивило Антона. Будто в комнате смеха, с его изображением внутри зеркальников происходили удивительные метаморфозы. Только если кривые зеркала его детства обезображивали, уродовали лицо до неузнаваемости - он, помнится, даже заплакал, испугавшись их недоброго волшебства, - то здесь…
Невероятно! Быть такого не может!
…Сперва исчезла противная трёхдневная щетина. Затем по изображению лица как бы прошла кисть реставратора и омолодила его: исчезли мешки под глазами, разгладились морщины, глаза приобрели былую глубину и блеск. Всего этого зеркальникам, очевидно, показалось мало. После паузы - совещались они, что ли? - шрам на правой скуле сначала потемнел, потом стал быстро светлеть, пока не исчез вовсе.
Антон не мог знать, что чуждые выдумке зеркальники вовсе не улучшали изображение его лица. Они всего-навсего зафиксировали изменившуюся реальность.
Не уходи, старина!
- Поехали, что ли? - вопросительно говорит Дед и долго нажимает на стартёр. Джип трясётся, словно в ознобе. Мотор наконец заводится.
- Эх ты, кляча моя зелёная, - беззлобно продолжает Дед, хотя и самый отчаянный оптимист назвал бы его антикварный автомобиль не зелёным, а грязным. - Что ни на есть кляча. Обижайся или нет, но уж сегодня я куплю наконец коробку поновее. Ведь что твои колёса, что мои ноги - одинаково никуда не годны. Сынок мой, Фрэнк, - ты же помнишь его, крошка? - скажет, конечно, что у меня того… короткое замыкание. Сыновей почему-то всегда хватает кондрашка, если человеку в шестьдесят семь вдруг захочется коробку поновее… А вообще у меня славные дети. И Фрэнк, и Дейв, и Луис. Каждую неделю они справляются у доктора о моём здоровье и очень естественно радуются, когда тот говорит: "Как всегда, хорошо". Приятно, конечно, чувствовать заботу… Но с другой стороны… Почему, скажи, я не спрашиваю тебя о карбюраторе, который мы ремонтировали уже раз двести? Потому что это неприлично. Ты и так могла бы развалиться лет десять назад. В знак протеста. Ну, хватит болтать. Давай попробуем выехать со двора…
Посреди пыльного двора стояло большое старое дерево. И как Дед ни крутил руль, а одна из веток всё же бабахнула в борт его допотопного авто. Он зло погрозил кулаком: